Элиза Ожешко - Гибель Иудеи
Вероника задумалась.
— В интересах Рима, — сказала она, — следовало бы заставить этих двух вождей столкнуться. Не находя себе места рядом, они должны будут ополчиться один на другого.
— Конечно, это единственная возможность сделать их бессильными. До сих пор Симон бар Гиора еще не занял определенного положения относительно иерусалимских событий, но я надеюсь, что при некоторой поддержке…
Он остановился и с улыбкой взглянул на Веронику. Она презрительно сжала губы и бросила ему кошелек с золотом. Оний ловко подхватил его и спрятал в складках верхнего платья.
— Значит, ты советуешь, — сказала она медленно, — натравить Симона бар Гиора на Иоанна, но как это сделать? Ты говоришь, что он не доступен соблазнам честолюбия и корысти. К тому же он верующий иудей…
— Разве ты забыла, царица, свои советы Веспасиану? Иерусалимская знать погибла, потому что зелоты затронули святость первосвященника. Почему бы Иоанну не погибнуть по той же причине? Ведь он виновен в гибели знатных родов.
— Я тебя не понимаю. Объясни яснее.
— Симон бар Гиор должен узнать, что обвинение знатных в измене было клеветой.
Глаза Вероники загорелись.
— Ты думаешь, что Симон возмутится и направит свои войска на Иерусалим.
— Несомненно.
— Кто же ему откроет правду?
Оний поклонился и сказал:
— Твой раб Оний к твоим услугам.
— Ты? — с удивлением спросила Вероника. — Какая смелость! Ты ведь ушел из Иерусалима уличенный в предательстве.
— Ты забываешь, что Иоанн совершил неосторожность. Он не объявил о невинности погибших жертв; и поэтому я могу явиться в Мазаду, к Симону бар Гиора послом от оставшихся приверженцев знатных родов, призвать его для защиты храма. Я уже все приготовил на тот случай, если ты одобришь мой план.
Оний вынул небольшой сверток. В нем оказались смятые свитки; по внешнему их виду можно было подумать, что они доставлены тайно и что принесший их подвергался множеству опасностей. На одном из них были даже следы крови.
— Это несколько капель крови знатного Анания, — сказал Оний с усмешкой. — Я сам его заколол в толпе, чтобы знать наверное, что партия знатных лишилась самого деятельного из своих вождей.
В глазах Вероники мелькнул луч беспощадного злорадства. Она выхватила свиток из рук Ония и стала жадно разглядывать бурое пятно.
— Так вот как выглядит кровь первосвященника, — сказала она резким голосом и засмеялась. — Да, в сущности, я не вижу никакой разницы между ней и всякой другой обыкновенной кровью. И это, — продолжала она, указывая на бумаги, — все, что ты придумал, чтобы погубить Иерусалим?
— Напрасно ты так презрительно говоришь, — сказал Оний. — Вот письмо к Ананию, перехваченное Иоанном; вот признание вестника, полученное Матией бен Теофилем. Там говорится, что ты поручила ему вручить письмо Иоанну. Вот твое послание к некоему Базилиду, приверженцу знатных, погибшему вместе с ними во время резни. Ты требуешь в этом письме, чтобы Базилид содействовал вестнику. Очень подробное письмо, доказывающее невинность Анания. Вот наконец письмо Матии бен Теофиля: он рекомендует своего друга Ония Симону бар Гиора и изъявляет согласие на все планы Ония для освобождения святого города от ига Иоанна из Гишалы. Это письмо, — закончил Оний, самодовольно глядя в лицо Вероники, — настоящее.
Вероника встала и посмотрела на него с восхищением.
— Право же, Оний, — сказала она, — из тебя вышел бы могущественный государственный человек.
Он опустил глаза, чтобы скрыть загоревшийся в них огонь.
— Я не стремлюсь, — сказал он, — к тем опасным высотам, вблизи которых пропасти кажутся еще более глубокими. Я мечтаю только о том, чтобы спокойно и приятно провести старость. К тому же эта игра за целый народ меня прельщает. Есть какая-то дьявольская радость в мысли, что моя презренная рука управляет судьбой всего мира…
Он замолчал и с жестокой улыбкой посмотрел на нее. На губах Вероники была та же улыбка, та же радость разрушения.
Вероника овладела собой и глухим, неуверенным голосом сказала:
— Будешь ты делать всегда все, что я от тебя потребую, Оний?
— Повелевай.
— Еще не теперь. Быть может, позже, когда…
Губы ее сжались, чтобы удержать слово, которое против воли просилось на уста. Она, как бы просыпаясь, провела рукой по лицу.
— Когда же ты отправишься?
— В эту же ночь.
Она отпустила его движением руки. Когда он ушел, ее глаза мрачно сверкнули.
— Когда-нибудь, Тит, когда-нибудь…
Глава XVIIВ Мазаде у Мертвого моря жили Тамара, дочь Иоанна из Гишалы, и Флавий Сабиний, римский префект.
Они оставили вместе с проводником Вероники Птолемаиду и направились к северу, чтобы пробраться через Галилейские леса в Гишалу. А оттуда Флавий хотел бежать к Муциану, римскому наместнику. Но им не удалось далеко уйти. На третий день они увидели вдалеке всадников. Они поспешили укрыться в недалекой лесной чаще, но было уже слишком поздно. Сверкающее римское вооружение Флавия выдало беглецов. Всадники нагнали их бешеным галопом, с диким криком и обнаженными мечами. Это была шайка отважных, одетых в лохмотья людей. Напрасно проводник заговаривал на галилейском наречии: ненавистный вид римлянина решил участь беглецов. Началась короткая схватка, проводник упал на землю с раскроенным черепом, и уже занесли меч над раненым префектом, и тогда Тамара, забыв все перед опасностью, грозящей возлюбленному, бросилась вперед, закрывая его своим телом. Ее охватил смертельный ужас, и из уст ее вырвалось имя, которое сразу заставило опустить, оружие нападавших.
— Иоанн из Гишалы!
Предводитель смиренно подошел к ней, прося объяснений. Когда же он узнал, что его пленница — дочь Иоанна, он и его спутники приветствовали ее радостными криками. Они шли как раз к Иоанну, чтобы под его предводительством выступить против римлян и римского наместника Иосифа бен Матии. Таким образом Тамара и Флавий Сабиний примкнули к этой шайке бежавших преступников и бывших рабов. Римлянину странно было видеть среди них такое братское единение, какого он давно уже не наблюдал, его изумляла их непоколебимая вера в конечное торжество Бога. Никто из них не стыдился своего прошлого. Напротив, они гордились лишениями и страданиями, вынесенными за Бога и отечество. Что же это за Бог, который дает верующим такую несокрушимую стойкость? Что это за отечество, которое зажигает даже в самых презренных своих сынах пламенную самоотверженную любовь? Во время вечерних прогулок Тамара рассказала внимательно слушавшему ее префекту историю своего народа. Освобождающая мир идея Бога открылась ему более ясной и величественной в ее простых словах. Прелесть девушки придавала ее словам об истинном Боге оттенок грациозности; римлянину все это казалось знакомым по вероучениям его греческих учителей. В ее присутствии префект продолжал испытывать то высокое чувство, которое некогда будила в нем Саломея. Девичья прелесть Тамары вытеснила понемногу из его души образ Саломеи.
Отряду, среди которого теперь находились Тамара и Сабиний, никак не удавалось пробраться в Гишалу. Каждый день им заграждали путь воины Иосифа бен Матии. Происходили кровопролитные схватки, ослабляющие и без того небольшие силы изгнанников. Увидев наконец, что наместник окружает их, они решили отступить и направились к югу; они прошли окольными путями через всю Самарию и Иудею, мимо Иерусалима, который был еще в руках аристократической партии и не открыл им ворот, и пробрались к Геброну. Тамара и Флавий вынуждены были следовать за ними; с ними обходились дружелюбно, но ясно было, что их продолжают считать пленниками. Они были драгоценными заложниками для этих отверженных. У Геброна их настигло воззвание Симона бар Гиора: он созывал под свои знамена иудеев отовсюду. Уставшие от скитаний воины откликнулись на его призыв, и несколько дней спустя Тамара и Сабиний очутились в крепких стенах крепости Мазады. С ними обращались так же мягко, как и прежде, но они чувствовали, что за ними пристально наблюдают. Симон бар Гиора, несмотря на свою молодость и горячность, не оставлял без внимания ничего, что могло бы когда-нибудь оказать ему пользу.
Для беглецов наступила, казалось, после долгих скитаний пора отдыха. Но это только казалось, на самом деле каждый день приносил что-нибудь новое для Сабиния и девушки. Вид окружающей его мертвой природы будил в римлянине печальные, чуждые миру мысли; одинокое море у ног его казалось ему похожим на его собственную судьбу. И он, подобно этому морю, оторван от всех радостей отчизны; он чужой между чужими, лишь капля в мировом океане великой мрачной судьбы человечества. Тамара должна была употребить всю свою силу любви, чтобы бороться против отчаяния Сабиния. Но даже любовь ее увеличивала его грусть.
