Николай Задорнов - Симода
– Голубчик...
– Что «голубчик»! Это другая бухта! – ответил Елкин капитану.
– Я тоже ничего не пойму...
– Тут и понимать нечего. По ошибке проскочили дальше, в другую бухту, Степан Степанович... Тьма, звезды закрылись. Я теперь узнаю место. Тут вот есть пролив под скалами, и пройдем прямо к острову Иниобасари. Мы в западной части бухты Симода.
– Потише, дорогой мой, вы не на плацу...
– Если они ждут нас с другой стороны, то это даже на пользу нам, что мы нагрянем отсюда.
Из-за острова стали открываться огни па берегу. Бесшумно, словно черные крылья, в воздухе опускались и подымались ряды весел.
– Поручик, как идти дальше?
– Ничего, Степан Степанович... я этот берег на карту наносил.
– Одерживай! Табань! Скала. Риф...
– Побеспокойтесь, я вижу, – говорит Можайский. – Лево руля.
– Теперь, господа, тихо...
Виден черный борт корабля.
«Ну, только бы вскочить! – думает Алексей. – Хотя бы нам пятерым вскочить!» Его матросы уже подымают крюки. Сердце стучит, словно барабан бьет тревогу. Сейчас придется убивать. И он думает: лишь бы на борту не сбили.
Бросок крючка, захват – и быстро прямо из баркаса, бегом по борту. Сбивать любого, кто на палубе.
Все же тут течение и корму заносит. Черный борт судна быстро приближается.
– Степан Степанович... это японец стоит, – говорит кто-то из матросов.
На борту японской джонки появляется фигура с фонарем. Японец смотрит на идущие мимо шлюпки.
– Америка? – подымая фонарь, спрашивает он.
– Америка! – отвечает Елкин, и шлюпки быстро идут дальше.
Но вот наконец и китобой. Громадное судно бесшумно надвигается кормой на шлюпки и становится все выше. Но слишком высока корма. Шлюпки расходятся: с Колокольцовым и Шиллингом шлюпка идет впереди, держа к правому борту; Елкин направляет баркас к левому. Штурман подымается, держа в руке веревку с крюком. Сибирцев и все матросы встают. Сейчас, как кошки, кинутся они на этот черный борт. Но что это еще? Колесо? Пароход?
– Сигнал! – раздается тем временем команда капитана.
Трубач заиграл призыв к битве, вызов врагам, предупреждение, что сонных не бьем, и захлебнулся, словно с борта его порешили.
Елкин замахнулся и запустил крючья, но при свете фонаря увидел приспущенный огромный звездный флаг и тучную трубу над палубой.
– Ху из камин? – раздался тревожный голос.
– Американцы! Вон башенное орудие...
– «Поухатан», господа...
– Где же француз?
– Отставить! – раздалась команда, и баркас быстро пошел от борта парохода в кромешную тьму.
При свете многих вспыхнувших на палубе фонарей видно стало, как потоком, в полном порядке, бегут матросы в высоких фуражках.
Заревели голоса, раздался свист дудок, ударили в рынду. Из всех люков люди хлынули на палубу.
«Пошла кутерьма! – подумал Сизов. – Сейчас они нас понужнут из карабинов».
– Поручик! – крикнул Лесовский. – Что за переговоры! Извинитесь и отваливайте!
Елкин задерживался у борта. При свете фонарей множеству лиц на палубе видно, что офицер в шлюпке увешан оружием. На него с борта наведены дула карабинов. Елкин положил себе под ноги штормтрап с крючьями, который успел было закинуть на палубу, и норовил уже вскочить, когда набежавшие американцы выбросили эти крючья вместе с веревочной лестницей.
Высокий американец, офицер, перегнувшись через борт, спрашивал что-то вроде:
– Рашен? «Диана»? Ун ар америкэнс...
Он говорил с величайшим пафосом, видимо понимая, что произошла ошибка и корабль принимают за француза, и всем, в первую очередь самим русским, грозит ужасная опасность. При этом произносил букву «р» по-американски, словно ворочая языком во рту горячую картофелину.
Елкин еще чего-то подождал.
– Рашен! – ответил он с оттенком разочарования.
Елкин взял весло у своего матроса и не торопясь оттолкнулся от щербатого американского борта, и его шлюпка сразу ушла во тьму.
Василий Букреев видел, что получилось не то, на что рассчитывали, что-то другое, и то хорошо, а он вдруг словно потерял память на все, что было прежде, и на все обиды, как будто в том, что случилось, – лучшая отместка Мордобою.
Глава 18
СИМОДА-ФУДЗИ
Посьет с фонарем вышел из храма, как самурай, в халате. Путятин обнял его на ступенях.
– Я послал гребные суда, чтобы захватить «Наполеона», – сказал он, входя в помещение. – Слышно ли что-нибудь?
– Француз ночью ушел, – ответил Посьет. – Кем-то был предупрежден. О наших гребных судах пока никаких известий. В Симода стоит американский пароход «Поухатан». Капитан Адамс прибыл для размена ратификациями. Накамура обещал мне, что известит вас об этом.
– Японцы, наверное, и предупредили «Наполеона», – с досадой сказал Путятин.
Стоя над жаровней с горячими углями, он стал раздеваться.
– В горах ветер и дождь со снегом. А по термометру – тепло.
Витул принял от адмирала клеенчатый плащ, башлык, фуражку с мокрым пятном вокруг адмиральской кокарды и шинель и понес все сушить. Лишнего Евфимий Васильевич не носил, полагая, что кости нечего зря греть, пусть потерпят, пока мерзнется.
Жена священники вошла со служанкой и показала, куда поставить корзину с углями. Посьет железными щипцами стал подкладывать древесные угли в жаровню. Гошкевич разливал зеленый чай.
– Опять пустой чай! – сказал Пещуров.
– Всегда наилучшее угощение для голодного и озябшего путника, – ответил Гошкевич. – Европейцы обижаются... А ведь нет ничего, что сравнилось бы. Сразу силы возвращает.
За ночь глаз не сомкнули. Впереди и по сторонам шли японцы с фонарями, освещая дорогу. Днем шел ливень, и потоки с гор задержали адмирала. Пережидали вместе с Накамурой и со своей свитой и матросами в придорожной беседке с крышей, похожей на копну соломы.
Посьет стал докладывать, что текст договора почти готов.
– С американцами снеслись? – спросил Евфимий Васильевич, прихлебывая чай.
– Я ждал вас и не стал тревожить японцев. «Поухатан» пробудет здесь не менее месяца... У них, как мне кажется, что-то не ладится с японцами.
– Японцы всеми силами не хотят подчиняться давлению. Американцы ходили с подписанным трактатом в Вашингтон, а пока президент ратифицировал, японцы что-нибудь передумали.
– За ними дело не станет! От них то и дело жди, что поднесут дулю.
– Но в то же время они знают, что шутить с американцами нельзя. Американцы благородно декларируют и тут же показывают, что у них сила. И этим учат японцев лгать. Но и японцы не сдадутся! Надо, Константин Николаевич, попытаться склонить Адамса к доставке нас на Амур. Или к присылке за нами их торговых судов, если сами не осмелятся. Что вы думаете?.. Да где же Степан Степанович?
Посьет ответил, что Лесовский прибудет благополучно, в море спокойно и ветер попутный, можно не беспокоиться. С Адамсом, видимо, можно сговориться, но снестись с американцами будет нелегко.
– Меня уже предупреждали, чтобы никто из русских не шел на борт «Поухатана» в Японии.
– А вы?
– Американцы знают, что мы здесь. Я виделся с капитаном Мак-Клуни в городском управлении. Он так горячо приглашал меня, что японцы решили, что у нас спор. Потом спрашивали: мол, почему, если встретятся европейцы капитаны, то смотрят друг на друга очень гордо и никогда не согласятся? Они разделяют нас всеми силами, установили сильные караулы и просят не встречаться. Я не стал им виду показывать, и мы с Мак-Клуни отложили все до вашего прибытия. Он только успел сказать, что на Камчатке нами одержана победа над английским флотом.
Японцы не знали, что почти все американские офицеры, как и коммодор их, и капитан, были старыми знакомыми Константина Николаевича. Посьет ответил им, что ожидает адмирала Путятина.
– Шила в мешке не утаишь! – сказал Евфимий Васильевич. – Однако что за победа на Камчатке? Туда шел Прайс с эскадрой...
– Француз вошел в гавань под американским флагом. Американцы вызвали к себе шкипера, и, вернувшись с «Поухатана», француз спустил американский флаг. Японцам хотелось бы нас задержать. Они говорили мне, что боятся, – если американцы помогут нам захватить французское судно, то в Японии будет война...
– Я предупредил послов Кавадзи и Тсутсуя, послал им письмо с просьбой обдумать два пункта договора: о портах для торговли и о консулах, – сказал Путятин, переходя к делу.
– Они представляют так: если согласиться на консулов, то надо дать им место для жилья, значит, надо отдать им японскую землю, тогда, как они говорят, начнется ропот в народе.
Адмирал лег отдыхать.
Рассвело, когда на отмели ниже храма Гёкусэнди, где волна подбегала к узловатым корням, пристали под гигантской ивой две шлюпки.
Старик, ходивший по деревне Какисаки с трескучей колотушкой, остолбенел, увидев шедших с моря в проливной дождь многих людей.
