Н. Северин - Последний из Воротынцевых
Наступило молчание. Граф пригнулся к папке, наполненной бумагами и лежавшей перед ним, отыскал между ними исписанный кругом лист и стал перечитывать его. Воротынцев же, все с тем же надменным спокойствием и не меняя своей комфортабельной позы в глубоком вольтеровском кресле, уставился взглядом на большой портрет императора Александра Павловича в широкой золотой раме, занимавший простенок против того места, где он сидел.
Александр Васильевич казался очень заинтересованным этим портретом и рассматривал его с большим вниманием, но от наблюдательности графа, который по временам украдкой взглядывал на него, не ускользали ни растерянность, выражавшаяся в его глазах, ни мучительное усилие сосредоточить разбегавшиеся в разные стороны мысли, ни нервное подергивание его нижней челюсти.
— В прошении, поданном государю вашим сыном, про эту старуху ничего не говорится, — сказал граф, опуская руку с бумагой на стол и откидываясь на спинку кресла.
Не отрывая взора от портрета, Александр Васильевич небрежно сделал знак, что ему это безразлично.
— Мы, стало быть, поднимать это дело не станем, — продолжал граф. — Вы мне рассказали это, как знакомому, а не как шефу жандармов, — прибавил он мягко. — В прошении ничего также не говорится о смерти вашей первой супруги, — продолжал он, устремляя выразительный взгляд на своего собеседника.
— При ее смерти я не присутствовал, ваше сиятельство.
— Знаю. — Граф вынул другую бумагу из папки и, пробежав ее мельком, продолжал: — При ней была девка из воротыновской дворни…
— Маланья Тимофеева, — подсказал Александр Васильевич.
— Точно так, Маланья Тимофеева. Эта девка по вашему приказанию была приставлена к покойнице?
— Может быть, хотя наверное я этого теперь сказать не могу. Дело было, вероятно, так, — продолжал Воротынцев после минутного размышления, — управитель отрекомендовал мне эту девку как личность, на которую можно положиться. Я впоследствии женил на ней моего камердинера.
— Вы ей дали приданое, дом, кажется?
— А также клочок земли в Царском.
— В награду за услуги?
— Да, за услуги.
— Это она ведь распорядилась распустить слух о смерти ребенка, родившегося за несколько часов до кончины вашей супруги, и отвезти его в воспитательный дом? — спросил граф.
Воротынцев утвердительно кивнул.
— Она поступила таким образом по своему собственному побуждению, а не по вашему приказанию?
— Да, по своему собственному побуждению, но ее поступок я одобрил и наградил ее за него, — твердо, точно вперед заученный урок, возразил Воротынцев.
Опять наступило молчание. Граф обдумывал вопросы, которые ему оставалось предложить своему собеседнику, а Воротынцев терпеливо ждал, не проявляя при этом ни страха, ни смущения. Ничто не выдавало испытываемой им нравственной пытки. Усилием воли ему удалось совладать с нервами; все черты его лица, невзирая на озноб, пробегавший по его телу, хранили обычное величавое спокойствие, и нижняя его челюсть не дрожала больше. Сидел он неподвижно.
Не шелохнулся Воротынцев даже тогда, когда маленькая потайная дверь между шкафами, позади его кресла, тихо растворилась и в образовавшемся отверстии появилось бледное продолговатое лицо с длинными черными усами и глубокими темными глазами. Граф же немедленно поднял голову при появлении своего помощника и, на мгновение зажмурившись, отрицательно покачал головой на предложенный ему немой вопрос. Бледное лицо мгновенно скрылось, а граф, переждав еще немного, отложил в сторону бумагу с пометками на полях, которую он просматривал, и, устремив на Воротынцева пристальный и пытливый взгляд, произнес торжественно, отчеканивая слова:
— Государь император вас всегда удостаивал своим благоволением, Александр Васильевич. Ваша супруга была одна из любимых фрейлин императрицы. Ее отец, князь Молдавский, оказал важные услуги отечеству. Наконец, у вас есть дочь, которая до сих пор пользуется милостями августейшей семьи. Припомните, вас, может быть, ввели в заблуждение? Вы, может быть, имели основание предполагать, что первой вашей супруги уже нет в живых, когда вы вступили во второй брак? Она была женщина болезненная и, кажется, страдала умственным расстройством?
Ответа на эти вопросы не последовало — Воротынцев, сдвинув брови, не разжимал губ.
Тогда граф, подождав с минуту, продолжал:
— Эта женщина, Маланья Тимофеева, может быть, с умыслом давала вам неверные сведения о своей госпоже и, зная ваши чувства к княжне Молдавской, может быть, с умыслом сообщила вам раньше времени о смерти вашей супруги, безнадежное состояние которой ей было лучше, чем кому либо, известно? Припомните, — повторил он настойчиво.
Но и на это Александр Васильевич ни слова не возразил. По его опущенным векам пробегал трепет, а нижняя челюсть снова слегка задрожала.
— Она — очень решительная особа, эта Маланья Тимофеева, — снова начал граф, меняя торжественный тон на добро душно-иронический. — Хватало же у нее смелости объявить новорожденного младенца мертвым, когда он был жив, да еще при этом искусную mise eu scène [22] устроить — уложить в гроб с покойницей куклу из тряпок, с целью ввести в заблуждение окрестное население. Да уже одно то, что она самовольно так распорядилась, доказывает, что она и на многое другое была способна.
Опять он смолк в ожидании ответа. Но Александр Васильевич точно окаменел. На его мертвенно-бледном лице ни одни мускул не шевелился.
Граф взглянул на стоявшие перед ним настольные часы. Стрелка дошла до двенадцати, беседа с Воротынцевым длилась уже два часа.
— Вам, может быть, удобнее ответить мне письменно? — сказал Бенкендорф. — В таком случае мы можем подождать ваших показаний до вечера. Сегодня государь в театре, и я поеду с докладом во дворец часов в одиннадцать, не раньше.
Точно внезапно очнувшись от сна, Воротынцев вздрогнул и автоматическим движением поднялся на ноги.
— Ваше сиятельство, — начал он твердым и громким голосом, — покорнейше прошу вас передать государю императору мою глубокую признательность за его милость ко мне, но сообщить мне вам больше нечего. По чистой совести должен сознаться, что никто меня в заблуждение не вводил, и женился я на княжне Молдавской, зная, что моя первая жена еще жива.
Последние слова он отчеканил особенно ясно и медленно.
— У вас есть семья, Александр Васильевич, — вполголоса заметил граф.
— Свою вину перед дочерью князя Молдавского и перед его внуками я сумею искупить, ваше сиятельство, — высокомерно возразил Воротынцев.
— Я должен буду передать ваши слова государю, — сказал граф, тоже поднимаясь с места. — Его величеству будет прискорбно. А ваш сын? Государю желательно знать ваши намерения относительно его.
— Он получит все, что ему следует получить из нашего родового состояния, как мой единственный, законный наследник, — холодно возразил Воротынцев и, почтительно раскланявшись, вышел.
Длинный зал, почти пустой, когда он проходил через него два часа тому назад, был теперь полон публики всякого звания и состояния. Тут ждали своей очереди и люди из простонародья, и хорошо одетые господа, военные и статские, дамы и простые бабы. Почти у всех лица были угрюмые или озабоченные, у многих черты были искажены страхом, печалью или отчаянием. Там и сям завязывались шепотком разговоры, прерываемые тяжелыми вздохами и долгими молчаниями.
На Воротынцева, когда он проходил через зал, никто не обратил внимания. Мало ли важных и богатых бар ездило к шефу жандармов за советом, с жалобами и с просьбами всякого рода!
У окна, близ двери, стоял белокурый юноша с бледным, моложавым лицом. Поравнявшись с ним, Александр Васильевич, до этой минуты шедший, не озираясь ни вправо, ни влево, поднял голову, побледнел и, как вкопанный, остановился.
Чьи это глаза смотрели на него с наивным любопытством, пристально и боязливо? У одного только существа в мире могли быть такие глаза — у сына Марфиньки.
Но замешательство Александра Васильевича длилось недолго, он отвернулся от представшего перед ним призрака и прошел дальше не оборачиваясь.
Между тем через некоторое время после того граф Бенкендорф спросил у своего помощника, когда после приема просителей они остались вдвоем:
— Ну, что, Леонтий Васильевич, удалась вам ваша комбинация? Видел Воротынцев сына? Узнал его?
— Не мог он его не видеть. Я поставил его около самой двери; пройти мимо и не заметить его было невозможно.
— И что же? Вы следили за Воротынцевым, когда он поравнялся с сыном?
— Следил. Он как будто замялся на мгновение в дверях и повернул голову в ту сторону, где тот стоял, но догадался ли он, кто этот юноша, трудно сказать, — так быстро прошел он дальше.
— Я вам говорил, что так выйдет. Я Воротынцева знаю; это — характер.
