Юсиф Чеменземинли - В крови
— Джейран! — воскликнул Вагиф. Но кто может попасть в мелькнувшего джейрана?..
— Эх, поэт! — со смехом обернулся к нему хан. — Вон как припустилась от тебя газель, которой ты уподобляешь красавиц в стихах!
— Что ж, это неудивительно, — грустно заметил Вагиф. — Старость… Газель уже не направит к нам свой бег…
— А надо ли ждать этого? — усмехнулся хан. — Прикажи!
— О, сердце не подчиняется приказам! Поверь мне, хан, в этой области я более сведущ.
— Как это понять? — высокомерно осведомился хан.
— Понять это надо так, — с усмешкой сказал Вагиф. — Сокол рвется к перепелке, сгорает от страсти. Но значит ли это, что и перепелка должна стремиться к нему в когти?
Хан нахмурился и, не ответив Вагифу, обернулся к стоявшему позади него нукеру.
— Ладно, разговорами сыт не будешь! Пусть разведут костры. Попробуем шашлык из перепелок!..
Снова затрубили рога, возвещая об окончании охоты. На очаровательной лесной лужайке нукеры начали стелить ковры.
5
— Что ты говоришь, да простит тебе аллах такие слова?! Быть не может!
Вагиф не в состоянии был поверить в сообщенную новость. Значит, и Шахмамед смертен! Подумать только — весь город трепетал при одном его имени!.. Открой дверь, ложись спать, ничто не исчезнет из дому. Среди ночи с подносом червонцев иди — никто и близко не подойдет — так боялись его расправы!..
— Как же это получилось? Какая змея его укусила? — спросил Вагиф нукера, присланного к нему с печальным известием.
— Ты ведь знаешь, ага, — ответил тот, почтительно сложив руки на груди, — у Шахмамеда во дворе змеиный оджак[69] есть, змеи туда па поклонение приползают десятками. И трогать их нельзя, они злые, одну убьешь, другие непременно отомстят. А Шахмамед–ага грушу сажал, только копнул — змея! Покойный пришибить ее хотел, а она вывернулась да в палец его…
Вагиф промолчал — до смешного нелепа показалась ему эта история…
— Ладно, ты иди, — сказал он слуге, — я скоро буду!
Он отпустил нукера, подошел к дверям, ведущим в женскую половину.
— Кызханум, мне нужен чистый платок!
Вышла седая женщина, живущая у них в доме, подала Вагифу платок. Он рассеянно взглянул на старушку.
— А где госпожа?
— Да она только хну намочила — на волосы класть, а тут как раз этот с дурной вестью! Теперь уж не знаю, как и быть: хна пропадет — жалко…
— Да, — сдержанно заметил Вагиф. — Смотри, чтоб только пальцы хной не окрасила, — на похороны ведь идти!
— Нет, нет, не запачкает!
Дом Шахмамеда возвышался неподалеку от башни Мехралы–бека, у северной стороны широкой площади, издавна называвшейся «бекским двором». Когда Вагиф подъехал, площадь эта уже заполнена была народом; Вагиф спешился, прошел во двор. Каменистый склон, ведущий к дому, покрывала свежая, только что пробившаяся травка, слева был разбит садик. Под цветными окнами, выходившими в этот сад, тоже собрались люди; готовили паланкин, украшая его цветными шалями, поодаль, в шатре, обмывали покойного. Там же, в садике, стояли на земле семь покрытых кисеей подносов с поминальной халвой — раздавать на кладбище.
Мирза Алимамед, издали увидев Вагифа, поспешил ему навстречу. Поздоровались.
— Что делать? — сочувственно произнес Вагиф, — таков уж он, этот тленный мир!.. Да пребудет дух покойного в детях его!
Мирза Алимамед поблагодарил Вагифа, пригласил зайти в дом. Однако поэт, не желая беспокоить вдову и детей, решил остаться во дворе. Они подошли ближе к дому. Изнутри слышался красивый голос плакальщицы, полные муки слова хватали за сердце:
Сердце ноет столько лет,
Сколько горя, сколько бед!
Загляни поглубже в сердце —
В нем живого места нет!
Горе, ты — гора моя,
А печаль — сестра моя.
Онемел мой соловей —
Сад увял без соловья[70].
Вагиф глядел на плачущего Мирзу Алимамеда и думал о том, как в сущности бренен человек. И все–таки в свою собственную смерть он никак не мог поверить. Жизнь виделась ему длинной нитью жемчуга, где каждая бусинка — мир. Много ли ему еще осталось, их, этих миров–жемчужин? Едва ли… Ну что ж, пусть она оборвется, эта жемчужная нить, но пусть это будет не раньше, чем он насладится каждой! Пусть все смертно в этом смертном мире, пусть призрачно и непрочно, но ведь смертному даны дух, сердце, разум…
Внезапно раздавшиеся вопли прервали мысли Вагифа. Вместе с Мирзой Алимамедом он прошел в дом. Покойник, завернутый в шаль, лежал на ковре. В соседней комнате истошно голосили женщины. Взявшись с четырех концов за шаль, тело трижды подняли и опустили на ковер, потом понесли вниз, к паланкину…
На похоронах присутствовал ханский сын Мамедгасан–ага. Вагиф поздоровался с наследником, вместе они совершили поминальный намаз. Некоторое время они шли за гробом, который несли на плечах шедшие впереди люди, и негромко беседовали. Мамедгасан–ага по нездоровью своему редко покидал дворец, проводил время среди певцов и музыкантов, его мало интересовало и положение ханства, и отношения с соседними государствами, однако последнее время об Агамухамед–хане столько повсюду говорили, что наследник Ибрагим–хана начал не на шутку беспокоиться.
— Что слышно о шахе? — Мамедгасан–ага с волнением взглянул поэту в лицо.
— Думаю, что он сумеет справиться со всеми своими противниками. Недавно Тебриз захватил. Посадил туда ханом некоего Сулейман–хана, от остальных же ханов взял заложников. У Сулейман–хана двадцать тысяч сабель.
Мамедгасан о чем–то задумался, но было видно, что он желал продолжить разговор. Он снова взглянул на Вагифа, но тот был во власти своих раздумий и тревог, они унесли его в совсем другой мир.
Наконец Вагиф отвлекся от своих мыслей и взглянул на ханского сына; мрачная сосредоточенность была в его взгляде.
— Ахунд! — снова обратился к нему Мамедгасан. — Не нравится мне все это, да хранит нас аллах!.. К тому же русские отвели свои войска. Их присутствие было очень важно для поддержания мира и спокойствия. Но интересно, каковы все–таки намерения Агамухамед–хапа?
— Видимо, он решил идти по стопам Надира. Собрать воедино разрозненные иранские племена, объявить себя шахом…
Вагиф умолк. Мамедгасан заметно побледнел, ему тяжело было идти пешком.
— Вы утомились, ага, — заметил Вагиф. — Я велю привести коней?
— Да, я сам только что подумал об этом…
Они остановились, пропустив вперед процессию. Им подвели коней, Вагиф и ханский наследник поехали рядом.
Похолодало, плотный туман наплывал на город. Грустно звучали протяжные возгласы моллы и его учеников, славивших всемогущего аллаха…
— Когда шах восходит на престол, — невесело продолжал Вагиф, — в церемонии коронования должны принимать участие все четыре наместника Ирана. По традиции двое из них располагаются одесную, двое других — ошуюю от властелина. Наместник Аравии держит корону, наместник Грузии — меч, наместник Лористана хирку[71], наместник Курдистана — украшенную бриллиантами перевязь. Таков обычай. — Вагиф помолчал, усмехнулся. — Хан–скопец из кожи вон лезет, чтоб захватить эти земли — вот что самое страшное! Чтобы оградить от грядущих бед наше ханство, мы должны решить: к какому берегу пристать. — Вагиф подумал минуту и сказал твердо: — Что касается меня, я не из тех, кто видит спасение в сближении с Ираном.
Стемнело, туман застилал все вокруг. Люди, идущие за гробом, казались темными тенями. Вагиф задумчиво молчал, уткнувшись в воротник шубы.
Мамедгасан–ага тоже ехал молча, погруженный в невеселые думы.
6
Сулейман–хан, посланный Агамухамед–ханом в Тебриз, упорно призывал ханов Эривани и Нахичевани к союзу с Ираном, но успеха пока что не добился. Тогда Агамухамед–хан разослал по всему Кавказу послов, требуя заложников. Правители Карабаха, Эривани, Талыша, Аварии и Грузии ответили послам отказом, зато ханы Шеки, Ширвана, Дербента и Баку с почетом приняли послов и выразили свое согласие и преданность. Правитель Гянджи Джавад–хан колебался. Он был в разрыве с Ираклием, и тот явно намеревался сместить Джавад–хана с трона, поставив вместо него Рагим–хана. Это обстоятельство и могло заставить Джавад–хана искать поддержки и покровительства у Ирана.
Дворец карабахского хана был охвачен тревогой; после нескольких спокойных лет мир опять находится под угрозой. Спешно восстанавливались отношения между Грузией и Карабахом, оказавшиеся натянутыми в связи с приходом в Тифлис русских, заключались союзы с другими ханами, коменданту Шуши Агасы–беку отпускались огромные суммы — на усовершенствование крепости…
