Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая
Теща зашла к зятю впервые, и он поспешно встал ей навстречу. Увидев выражение ее лица, он помертвел. Агата сразу приступила к делу:
— Оказывается, сударь, убийца моего мужа — ваш друг!
— Не понимаю, что вы хотите сказать, сударыня… — пролепетал перепуганный граф.
— Не отпирайтесь! У меня в руках доказательство.
— Ах, эта записка? — пробормотал Гектор, призывая на помощь все свое мужество. — Да ведь она — от сумасшедшего! Если бы я придавал ей хоть какое-нибудь значение, то не стал бы ее выкидывать.
Он произнес это так спокойно, что Агата подумала, уж не ошибается ли она. Заметив произведенное впечатление, зять попытался оправдаться, но лишь испортил все дело.
— К тому же под подозрением не только этот человек: арестованы также отец и сын Бродары. Убийство не случайно совпало с их приездом в Париж; они тут, несомненно, замешаны…
— Я знаю, что мне думать о Бродарах! — возразила Агата и вышла из комнаты, бледная как смерть.
Виконт д’Эспайяк, приехавший к ним вечером и впервые представленный г-же Руссеран, был принят ею более чем холодно. Он отвел графа в сторону и шепнул:
— Твоя теща, любезный, смотрит на нас такими глазами, словно мы уже на скамье подсудимых!
— Тебе же известно, что Валери вышла за меня против воли матери.
Не решаясь сказать Николя, что письмо Санблера попало в руки г-жи Руссеран, Гектор добавил:
— Кстати, я получил от Санблера дурацкое письмо, такого содержания…
И он процитировал злополучную записку. Слова, таившие скрытую угрозу, врезались ему в память.
— Где это письмо? — спросил обеспокоенный Николя.
— Я его уничтожил. Что же нам делать?
— Отвечать не нужно; пошлем ему денег, ведь твоей подписи на них не будет! Дай-ка мне тысчонку!
Де Мериа немедленно исполнил просьбу приятеля, взяв нужную сумму из приданого Валери (подобную операцию он производил впоследствии еще не раз).
Однако Николя переслал Санблеру только пятьсот кругляшей (как он выражался), а пятьсот дал Амели «на тряпки».
— Если можно одним выстрелом убить двух зайцев — дурак тот, кто этого не сделает! — рассуждал виконт д’Эспайяк.
XXVII. У Дареков
Пока хоронили аббата Марселя, а племянницу его тщетно искали в окрестностях Дубового дола, старый Дарек увел с собой собаку священника, посадил ее на цепь и сказал дочери:
— Это животное лучше всех знает, что произошло ночью. Оно наведет нас на след.
Гутильда приласкала и успокоила собаку, разговаривая с нею на странном наречии (ее семья унаследовала не только жилище, но и язык предков).
В углу пещеры, как и две тысячи лет назад, можно было увидеть ветку омелы в сосуде с освященной водой. Гутильда в черной тунике, перехваченной поясом, с длинными распущенными волосами, ходила по пещере, держа в руках железный светильник. Мать спала, а старший брат по имени Керван, подперев голову ладонями, бодрствовал вместе с отцом.
В последнем потомке их рода в силу какого-то атавизма галльский тип воплотился во всей чистоте. Сын был еще выше ростом, чем старый Дарек; его крепкие мускулы не знали усталости, а в синих глазах никогда не отражался страх.
Колокол, звонивший по случаю смерти аббата Марселя до полуночи и с наступлением зари возобновлявший свой унылый благовест, умолк. Старый Дарек подождал еще немного. Ничего не было слышно, кроме уханья сов, гнездившихся в пещере.
Старик взял у дочери светильник, зажег спрятанный под одеждой фонарь и, ведя собаку на привязи, направился к церкви. Сын пошел за ним. Собака завыла; ей зажали пасть, пока Керван отпирал отмычкой церковную дверь. Они подвергались большой опасности, но старый Дарек был уверен, что поступает правильно и решил во что бы то ни стало осуществить свой замысел.
Они вошли в церковь. Собака заметалась, как и накануне; потом устремилась к крышке люка и начала яростно скрести ее лапами. Керван открыл люк и спустился вместе с отцом в склеп, где, закутанная в кисейное покрывало, лежала бледная Клара. Она находилась на границе между жизнью и смертью.
— Вот видишь, Керван, — заметил старый Дарек, — я был прав. Не сама же она сюда улеглась! Должно быть, ее дядя перед смертью сошел с ума. Недаром мне давно уже казалось, что он — того!
Старик вспомнил о питье, рецепт которого он дал аббату Марселю, когда они однажды беседовали о травах, известных еще предкам Дареков.
— Скорее! Не то мы уже не успеем разбудить бедняжку. Нельзя оставлять ее в таком состоянии хотя бы еще на одну ночь. Я знаю, каким снадобьем он ее напоил.
Керван взял Клару на руки. Тело было холодное, но еще гибкое. Старик закрыл люк, захлопнул церковную дверь и зашагал за сыном, держа на привязи радостно прыгавшего пса. Только у дома священника собака попыталась вырваться. Ее чутье, правильно понятое нелюдимым стариком, спасло девушку.
Если судьба все время сталкивала Бродаров с Руссеранами, то Кларе суждено было находить убежище в подземельях. В преданности простых людей есть прозорливость, подобная инстинкту животных. Дареки догадывались, что только в их пещере Клара будет в безопасности.
Гутильда уложила Клару на свою постель и поспешно приготовила оживляющее питье. Но холодные и плотно сжатые губы девушки невозможно было разомкнуть.
Наконец под воздействием резко пахнущих благовоний, сжигаемых в курильнице, на лбу Клары выступили капельки пота. Она была жива. Полудикая девушка, ухаживавшая за ней, спасла ее от смерти, как раньше ее спасли юные бродяги… Первый взгляд Клары упал на Гутильду, подругу ее детства, и она, рыдая, протянула к ней руки.
— Вам нельзя говорить, — предупредила Гутильда. — Потом вы нам все расскажете, а сейчас надо отдохнуть. Выпейте-ка это!
Клара повиновалась. Закрыв глаза, она вспоминала, как еще малюткой, держась за руку дяди, приходила в пещеру Дареков. Старики беседовали о целебных травах, а она играла с Гутильдой, которая не по-детски серьезно рассказывала, как бабушка завещала ей золотой серп.
Керван молча смотрел на Клару. Еще в те далекие дни он полюбил эту веселую черноглазую девочку, появлявшуюся в их пещере, словно луч солнца… Теперь она вновь была здесь, закутанная в покрывало, которое чуть не превратилось в ее саван, и Керван глубже, чем когда-либо, таил свою любовь. Под кровом его родных девушка была для него священна вдвойне.
В свою очередь и Клара относилась к застенчивому юноше иначе, чем к остальным. Она любила слушать, как он поет старинные баллады, дошедшие от далеких предков. Иногда, если в семье рождался еще один бард, к этим песням добавлялись новые строфы…
Лежа на постели, сложенной из листьев и еще хранившей запахи леса, Клара в полудремоте вспоминала о минувших днях.
* * *На рассвете звонарь обнаружил, что церковная дверь взломана. Но после тщательного осмотра выяснилось, что ничего не пропало, и таинственный случай объяснили вмешательством злых духов. Новый священник, лишь недавно окончивший семинарию, трижды, во главе торжественного крестного хода, обошел всю деревню под звуки гимна усопшим: «Dies irae, dies illa»[32]. Жители, дрожа от страха, следовали за процессией; после смерти аббата Марселя им еще чаще, чем раньше, чудились голоса Клода и Клотильды, упрашивающие помолиться за них.
Лишь одни Дареки знали, в чем дело, но они были слишком хорошо знакомы с местными верованиями, чтобы открыть правду. Они не сочли нужным даже сообщить Кларе о смерти дяди, особенно когда узнали обо всем, что ей пришлось пережить. Окружив девушку, все с ужасом слушали рассказ о происшествиях, заставивших аббата Марселя похоронить племянницу заживо, и повторяли: «Оставайтесь у нас, тут вы в безопасности, мы сами будем хлопотать всюду, где нужно».
Клара не забывала про девочек, томившихся в приюте, и вздрагивала при одной мысли об их участи; но как их спасти?
— Возможно ли, — спрашивал старый Дарек, — что так трудно добиться правосудия?
И Клара, в которой пробуждался дух протеста, отвечала ему:
— Знаете ли, дядюшка Дарек (впрочем, вы же не читаете газет), что о каждой казни пишут: «Правосудие наконец свершилось»… И вот оно свершается уже давно, а между тем бедняки вынуждены по-прежнему тщетно взывать к нему…
Такого же мнения придерживался и Керван; его ум был взлелеян старинными песнями о справедливости. Но сейчас он думал о другом: словно звезды в ночи, ему сияли черные глаза Клары.
Девушка не сердилась на покойного дядю: ведь она сама видела, как в его душе горячая любовь к ней боролась с не менее пылким фанатизмом. Что мог поделать несчастный старик, чье сердце раздирала невыносимая боль?
— Он теперь успокоился, — говорили ей Дареки, — он больше не страдает.
Силы у Клары все прибавлялись; ей уже разрешили сидеть. Семья собралась вокруг нее, чтобы обсудить положение.
