Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая
То, что Санблер побывал в морге, показалось подозрительным; поэтому его немедленно арестовали и поместили в одиночную камеру на все время следствия. Правда, у «знатного иностранца» не нашли вещей, украденных у Руссерана. Это объяснялось просто: он передал их Обмани-Глазу. Только де Мериа и Николя могли навести полицию на след, но их страшили грозившие им самим опасности. Поэтому первый делал вид, будто крайне опечален смертью тестя (на самом деле он огорчался по другой причине). Второй вообще избегал всяких разговоров об этом деле, хотя оно касалось его ближайших друзей.
В убийстве Руссерана подозревали не одного Санблера. Хотя всем было известно, что урод в течение последних месяцев часто посещал покойного, все же имя Бродара, как мы увидим в следующей главе, оказалось роковым образом замешано в этом зловещем деле.
У Агаты не было особых причин оплакивать мужа, но его ужасная смерть потрясла и ее. Валери убивалась. Матери пришлось переехать к молодым, но к зятю она оставалась по-прежнему холодна.
Вскоре произошло еще одно событие. Олимпии смертельно надоели вечные просьбы, которыми ее осаждали любители чужого добра, смотревшие на нее, как на дойную корову. Однажды, придя поделиться своими огорчениями со старой подругой, Амели увидела, что та готовится к отъезду.
— Как, ты уезжаешь? Куда?
— Собираюсь в паломничество.
Возразить было нечего; однако Амели не сдалась.
— Возьми и меня с собой! — попросила она. — Мне тоже надо искупить немало грехов.
— Это невозможно! Я дала обет ехать одна.
С тех пор Олимпия исчезла. А Эльмина, собиравшаяся отправиться за границу, тяжело заболела и лежала, прикованная к постели. Неизвестно было, выживет ли она.
XXVI. Лезорн
Итак, Лезорна выпустили на волю под фамилией Бродара. Он явился к г-ну N., с которым мы не раз уже встречались.
«Где, черт возьми, мне попадалась эта физиономия?» — размышлял чиновник, привычным жестом сдвигая очки на лоб. Лезорн остановился на пороге, ожидая, пока начальник заговорит с ним.
— Кто вы?
— Бродар, ваша честь, номер тринадцать тысяч двести тринадцатый, освобожденный по амнистии из тулонской тюрьмы. Мои бумаги должны находиться у вас.
Лезорн был прав: его личное дело прибыло одновременно с ним. Г-н N. взял папку и прочел:
«Бродар, бывший коммунар, приговорен к пожизненной каторге за покушение на убийство агента полиции нравов. Сначала был неразговорчив; использовать его не представлялось возможным. Переменился после отъезда своего товарища Лезорна. Видимо, они оказывали друг на друга вредное влияние, о чем сообщено из Парижа. Если он и занимался пропагандой, то очень скрытно, так как уличить его в этом не удалось. Амнистирован за особые услуги, оказанные тюремному начальству».
— Позвольте, — сказал г-н N., припоминая уже виденное им где-то лицо, — ведь это вы и есть Лезорн!
— О нет, ваша честь, мы с Бродаром только походили друг на друга, вот и все.
— В самом деле, акцент у вас не тот. Ведь Лезорн — марселец?
— Так точно, ваша честь, а я говорю, изволите видеть, как истый парижанин.
— Да и лицо у вас более добродушное. Это удивительно для коммунара.
Предубеждение г-на N. постепенно рассеивалось. Лезорн позволил себе улыбнуться.
— Вам уже известно о трагической смерти вашего товарища?
— Я узнал об этом лишь по приезде в Париж.
Лезорн лгал, в надежде, что г-н N. будет снисходительнее, если его убедить, что за ворота тюрьмы не проникало ничего недозволенного. Действительно, чиновник, видимо, остался доволен.
— Что вы собираетесь делать? — спросил он.
— Все, что прикажете, ваша честь. Но у меня дети…
— Это верно. После смерти Лезорна, которому вы поручили заботиться о них, они куда-то исчезли.
— Я действительно просил его присмотреть за ними, ваша честь.
Господин N. продолжал благодушным тоном:
— Бедняга пытался выполнить ваше поручение, но плохо кончил. Его голова была набита всякими пагубными идеями. Между прочим, знаете, ваш сын Огюст тоже амнистирован.
«Вот неприятность-то!» — подумал Лезорн.
— Какое счастье! — проговорил он вслух. — Где же мне найти моего дорогого сынка?
— По сведениям полиции, он живет в гостинице; адрес я вам дам. Он порядочный шалопай, ваш сын! Едва успев приехать, он в тот же вечер устроил ужин у девицы легкого поведения и, воспользовавшись тем, что о нем позабыли, явился к нам лишь на следующий день. Его, по-видимому, испортили в Клерво, он научился там дурному.
— Уж я за него возьмусь! — сказал Лезорн. Услышав о поведении юного Бродара, он вообразил, будто этот парень ему чета, и очень обрадовался. Что ж, это неплохо!
— Это еще не все, — продолжал г-н N. — Вместо того чтобы искать работу, он проводит время в мастерской каких-то прощелыг-художников, в компании одного негра и, конечно, с женщинами.
Лезорн положительно гордился молодым Бродаром!
— Правда, это не вяжется со сведениями, полученными из Клерво, где за ним наблюдали.
«Видно, этот Огюст — прожженная бестия!» — решил Лезорн.
Он понравился г-ну N., который совсем забыл, что перед ним — бывший коммунар, и простер свою благосклонность до того, что предложил амнистированному каторжнику временную работу по ремонту здания префектуры. Словом, все шло как по маслу, и Лезорн весьма удивился, когда через несколько дней, в то время как он работал, его окружили полицейские.
— Где вы провели ночь? — спросил старший.
— В гостинице на улице Сент-Маргерит.
— А куда пошли потом?
— Прямо на работу.
— Вы уже виделись со своим сыном?
— Нет; г-н N. собирался дать мне адрес, но я не решился лишний раз его беспокоить.
— Думаю, что арест не будет иметь для вас последствий; ведь тот, кого считают преступником, уже в руках правосудия, — сказал полицейский. — Но странно, что нападение на Руссерана вторично совершается как раз после вашего приезда… Нынче ночью его убили.
Лезорн крайне изумился. Неужели, впутав Бродара в свои дела, он сам запутается в делах Бродара?
Его поместили в одиночную камеру, так же как Санблера и Огюста.
Молодой Бродар (читатель знает, что он был на плохом счету у г-на N.) находился под самым большим подозрением, если не считать Санблера. Правда, он мог рассказать, где проводил время, час за часом; но разве можно было верить его свидетелям? Кто они? Слуга в гостинице, приятель торговки птичьим кормом, художники, негр, Клара Буссони. Все это такие люди, чьим показаниям не придают значения. Разве какой-то чернокожий, какая-то проститутка могли приниматься в расчет?
Огюст спрашивал себя, не снится ли ему все это? Он был молчалив и мрачен, горькие мысли одолевали его. Однако, юноша уже так привык к невзгодам, что почти не страдал от них. Ему сообщили, что отец его тоже арестован. Но Огюст остался безучастен; ведь он не знал, кто этот человек: сам Бродар, или же Лезорн, и по понятным причинам не решался расспрашивать. Лишь одна звездочка ярко светила ему во мраке камеры: перед ним вставало милое лицо Клары Буссони, которую он полюбил. Это была первая славная девушка, встретившаяся на его тяжелом жизненном пути.
Узнав об аресте обоих Бродаров, де Мериа подумал, что тяготеющее над ними преступное прошлое поможет Санблеру выпутаться. В таком случае уменьшится опасность разоблачений, которые тот мог сделать, пытаясь выгородить себя. Однако дня через три или четыре Гектор получил письмо, от одного взгляда на которое его бросило в дрожь. Хотя для адреса были выбраны подобострастные выражения: «Господину графу де Мериа, в собственный замок Турель», само письмо отличалось наглым тоном.
Вот оно:
«Любезный друг!Не знаю, почему меня обвиняют в смерти твоего тестя — ведь я был предан ему всей душой. Не могу понять также, почему от меня отступились все друзья, в том числе ты и Николя. Пришли мне хоть немного денег.
Твой друг Габриэль, он же Санблер. Камера № 15, тюрьма Мазас».Де Мериа, вне себя, метался по гостиной, ища выход из положения. Известно, что письма заключенных проходят через цензуру; значит, он уже был скомпрометирован. В волнении он не заметил, как уронил записку Санблера; найти ее потом он уже не мог. Г-жа Руссеран, случайно наступив на листок, подняла его, машинально прочла и вскрикнула от ужаса.
— Что с тобой, мама? — встревоженно спросила прибежавшая Валери.
— Ничего, ничего, — ответила бедная женщина, комкая письмо в кармане, — я нечаянно оступилась.
Как только Валери заснула, г-жа Руссеран постучалась в кабинет зятя. На его письменном столе лежали религиозные брошюры с раскрашенными картинками, номера газет «Хлеб» и «Небесное эхо», гравюры благочестивого содержания; на стене висело распятие — словом, имелись налицо все атрибуты ханжи.
