Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Степь безмолвна… Недвижима… Но турецкие янычары на башнях Ор-Капу беспокойны. Дежурный булюк-баша в пропотевшей зеленой куртке раз за разом скользит зрительной трубой по дрожащему в мареве горизонту, внимательно разглядывает расположившийся в нескольких верстах от крепости отряд русских войск.
Отряд — это был авангард князя Прозоровского — подошел к Перекопу, и турки понимали, что вслед за ним должны появиться главные силы Долгорук-паши. Их ожидали дня через два. Тем не менее находившийся в крепости хан Селим-Гирей приказал усилить караулы и вести наблюдение непрерывно.
Хан задумал нанести мощный удар своей конницей по подходящим русским полкам, отбросить их от перешейка в безводную степь и, постоянно — днем и ночью — атакуя небольшими отрядами, принудить отступить. Он был уверен, что измученная бескормицей и жаждой армия совершить второй поход не сможет.
Булюк-баша утомленно смахнул с закопченного загаром лба липкие капли пота, снова приложился к трубе, повел ею по серой степи; руки его дрогнули, замерли, лицо вытянулось, отвердело тревогой. Оставив трубу на камне, он бросился к лестнице и, прыгая по крутым ступеням, сбежал вниз.
Спустя несколько минут на башню торопливо поднялись каймакам Эмир-хан, янычарские аги Осман и Али, за ними — хан Селим-Гирей.
Порывисто схватив услужливо поданную Эмир-ханом трубу, Селим вдавил окуляр в правый глаз. Приблизившийся горизонт устрашил его: под развевающимися на ветру знаменами, тремя стройными и грозными квадратами каре, повинуясь ритму беззвучных, но видимых барабанов, бодро маршировала русская пехота; на флангах, взбивая облака степной пыли, гарцевала многочисленная кавалерия.
Хан задергал щекой, зло отшвырнул трубу — звякнул о камень металл, искристым бисером рассыпалось стекло — и глухо выдавил:
— Гяуры…
Совершив последний марш, Вторая армия подошла к Перекопу и остановилась в трех верстах от линии.
Пока полки, ломая каре, перестраивались, готовясь сооружать временный лагерь, Долгоруков выбрался из кареты, мешковато взгромоздился на коня, шатнувшегося под тяжеловесным телом князя, и поехал к линии с намерением осмотреть укрепления.
Сопровождавшие его генералы беспокойно зашумели:
— Ваше сиятельство! Никак турки затевают что-то…
На линии опустился мост, открылись ворота. Из них стали выезжать сгорбленные всадники.
— Назад, господа! — скомандовал Долгоруков, разворачивая коня.
Генералы, отъехавшие уже от лагеря на версту, поскакали вслед за ним. Долгоруков на ходу приказал Каховскому отразить нападение, пообещав прислать сикурс.
Каховский отвернул лошадь вправо, поспешил к авангарду Прозоровского, стоявшему в стороне от главных сил.
У лагеря Долгоруков крикнул зычно:
— Где князь Василий?
— Здесь, ваше сиятельство!
Придерживая рукой шпагу, к командующему подбежал его сын — 18-летний подполковник Василий Долгоруков, служивший в егерском корпусе.
— Бери своих егерей, пушки — и вперед!..
Стремительно летевший по ровной степи 3-тысячный татарский отряд внезапно уперся в багровые разрывы русских ядер, меткие егерские пули. Скакавшие впереди — рухнули наземь, остальные — замедлили бег лошадей, повернули назад к линии.
Каховский подождал, когда орудия прогремят еще раз, затем послал вперед луганских пикинер и гусар Желтого полка. Те с лихими пересвистами помчались за татарами, но попали под залп турецких батарей с вала, остановились, подхватили убитых, пленили нескольких раненых татар и отступили к лагерю.
Каховский поспешил доложить командующему, что атака неприятеля отбита.
— Сам вижу! — недовольно отозвался Долгоруков, наблюдавший за боем. — Потери какие?
— Убитых — двенадцать, ранен — один. И еще пять лошадей побили.
— А басурманы?
— Людей — столько же, лошадей — поболее нашего, а кто ранен — не ведаю… Но есть пленные!
— Это хорошо! — оживился Долгоруков. — Где они? Допросить хочу… Позвать Якуба!..
Угодливо изогнувшись всем телом, переводчик Якуб-ага вприпрыжку подбежал к командующему, разглядывавшему стоящих плотной кучкой пленных. Затравленно озираясь на хмурых казаков, они рассказали, что линию и крепость защищает 7-тысячный турецкий гарнизон, а в лагере за Ор-Капу расположилась татарская конница в 40 тысяч сабель. И еще сказали, что в крепости находится сам крымский хан Селим-Гирей.
— Хан поклялся, что ни один русский не войдет в Крым, — предупредил стоявший впереди всех татарин.
— Ты, грязная собака, кого пугаешь?! — взъярился вдруг Долгоруков, бешено сверля глазами пленного, утиравшего ладонью текущую изо рта кровь. — Я уже гулял по этой земле и еще погуляю!..
И все-таки численность ханской конницы насторожила командующего. Опасаясь внезапного ночного нападения, он приказал усилить караулы и пикеты на сивашском фланге, а на кургане, горбатившемся поблизости от лагеря, поставил батальон егерей и две пушки.
Ночь прошла спокойно.
Утром командующему доложили, что есаул Евстафий Кобеляк с казаками скрытно подполз к линии и промерил ров.
— В разных местах по-разному, — заметил Каховский, — но до семи сажен доходит.
— Не такие преграды брали, — небрежно махнул рукой Долгоруков. — И эту возьмем!
После завтрака он отправился осматривать линию. Она почти не изменилась с тех давних лет, когда юный князь штурмовал ее с армией графа Миниха. Башни, бастионы, выщербленные плиты, полусаженная каменная сова над воротами — все знакомое.
— А там я первый взошел, — негромко бросил командующий сопровождавшим его генералам, указывая рукой на вал… (На глаза навернулись непрошеные слезы.) — Пыльно здесь что-то… — буркнул он, прикладывая платок к лицу. — Глаз засорил…
На берегу дремлющего затхлого Сиваша генерал Прозоровский обратил внимание командующего на видневшийся верстах в двенадцати полуостров, острым клином вытянувшийся вдоль горизонта.
— Гусарский майор Фритч предлагает, ваше сиятельство, переправить отдельный деташемент на сей полуостров и ударить по крепости с тыла.
«Неплохая мысль…» — подумал Долгоруков, осматривая через зрительную трубу безжизненный полуостров, мышиную гладь Сиваша, пустынный противоположный берег.
А вслух сказал ворчливо:
— Не майорам указывать мне диспозицию…
Генералы не стали долго задерживаться у зловонного озера, повернули лошадей к лагерю.
Когда все разошлись по своим палаткам, Долгоруков вызвал Каховского и приказал послать казаков разведать проходы к полуострову через Сиваш.
— Задумка у меня одна есть… Только прежде пусть броды найдут.
Казаки вернулись к вечеру — мокрые, грязные. Есаул Кобеляк хриплым, прокуренным голосом заверил командующего:
— Воды там, стало быть, где до колен, где в рост… Но пройти, ваше сиятельство, можно!
Долгоруков щелкнул пальцами адъютанту:
— Выдать молодцу десять рублей! А людям его — сороковник!
Казаки весело перемигнулись…
В шестом часу вечера Василий Михайлович собрал генералов в своей огромной палатке и сказал возвышенным голосом:
— Укрепления неприятельские разведаны, силы известны. Ждать далее — нет резона… Я объявляю штурм нынешней ночью в третьем часу!.. Извольте приглядеть, господа генералы, за точным соблюдением плана штурма!..
Главный удар по линии наносился на правом фланге силами 9 гренадерских батальонов (2-й гренадерский полк и гренадерские роты всех пехотных полков) и 2 батальонов егерей. Командирами колонн командующий назначил подполковников Филисова, Михельсона, Ганбоума и своего сына Василия.
Общее предводительство флангом отдал в руки генерал-майора графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина, годом ранее бравшего Бендеры.
Диверсию на левом фланге проводил генерал-квартирмейстер Михаил Васильевич Каховский. Его деташемент был небольшой: 2 батальона подполковника Ступицына, батальон полковника Заборовского и батарея премьер-майора Зембулатова.
Кроме того, оценив предложение майора Фритча, командующий решил нанести еще один удар — через Сиваш, — который сковал бы вражескую конницу, лишив ее возможности участвовать в отражении атаки на линию. Василий Михайлович ни словом не обмолвился о майоре, и получилось, что этот прекрасный вспомогательный удар придумал он сам.
Сивашский деташемент включал в себя 4 батальона пехоты генерал-майора князя Алексея Голицына, 30 эскадронов кавалерии генерал-майора князя Петра Голицына, 3 полка донских казаков и 14 орудий. Командовал этим деташементом генерал-майор князь Александр Александрович Прозоровский.
Согласно плану, Мусин-Пушкин и Каховский за час до полуночи должны были выступить из лагеря к линии и стать вне досягаемости турецких пушек. Прозоровский выходил раньше, чтобы успеть форсировать Сиваш — семь верст по воде и грязи — к началу штурма.
