Андрей Косёнкин - Долгие слезы. Дмитрий Грозные Очи
«А что ж, так ему и велю передать», — думает Юрий.
Кабы Дмитрий-то не только силой да норовом, но и умом был в отца, поди, понял бы долговременный Юрьев загад. Да с годами, поди, и поймет, коли поздно не станет. Хотя тот загад его столь хитроумен, что никому, даже ушлому на каверзы Ивану сразу-то в голову не войдет. Так-то оно и лучше! Иное дело, захочет ли смириться с тем Дмитрий, больно уж горды да честны Тверские-то…
А покуда пусть говорят, что он низок и подл, пусть одного его винят за смерть Михаила, не понимая, что и без него, Юрия, не было ему места на этой блядской земле. Что Юрий? Разве без него Узбек не убил бы Тверского? То-то… Да и не свою волю, как понимает он теперь, всю-то жизнь исполнял Юрий, а чью-то, не иначе Ивана-беса, то ли еще кого пострашнее! Ради него и душу свою дочерна исчернил!..
Так не будет же по-Иванову!
Коли не дал Господь сыном грех искупить, то уж и Ивану великий стол не видать! Не должен он достаться ему, не должен! Против того умыслил Юрий меры принять. Решил он младшего Михайлова сына Константина с дочкой своей повенчать. Кровь и вражду любовью заметить! Затем он и собирался идти теперь в Кострому, где их ждала его Софья и куда ранее отправил он Константина с боярами.
Вот уж воистину вопреки всему мыслимому поступал человек, но в том-то и была Юрьева суть, чтобы всех удивлять да еще и самому на себя дивиться! Но, как его ни суди, только это одно ему и осталось, коли хочет он кровь свою, семя свое бесплодное на Руси возродить. Пусть в ненавистной Твери, однако прорастет оно все же! Авось для него — дальнего — и добыл он великий владимирский стол.
«Не для Ивана! Не для Ивана, Господи! Иначе для чего душу-то свою я так испохабил?..»
Темно и пусто глядел в себя Юрий, нахохлившись, сидя на троне. И со стороны могло показаться, что он уже мертв.
Как ни настраивал он себя на встречу с сыном убитого им князя, ан, к сраму, к стыду и позору, все вышло опять вовсе не так, как хотел того Юрий Данилович.
Лишь только увидел Александра, помимо ума и воли, будто ковш до краев, налился той желчью, от которой горько во рту и все, даже самые обычные и простые, слова словно ядом напитываются. Да и Александр, как на вид ни смирен и покорен стоял перед ним, не в силах был скрыть несказанной, яростной ненависти в глазах, так и брызгал взглядом, будто плавленым оловом.
— …Богом прошу тебя, Юрий Данилович, матушкиными слезами молю, отдай тело отца! Дай упокоить его на Твери!..
Словами-то просит, а взглядом-то бьет!
— Али, княжич, гнушаешься по чести меня величать?
Иванов, соглядатай московский дьяк Прокоп Кострома закивал головой, аки дятел долбежный.
— Кабы не отвалилась, — процедил Юрий сквозь зубы дьяку.
Александр пожал плечами:
— Отчего же? Как давеча повеличал, так и сейчас повторю: ты — великий князь, — сказал он и, помедлив, добавил: — Ныне — ты…
— Ишь, ныне… — Юрий Данилович горько покачал головой, — Али и язык-то не поворачивается без оговорок признать?
— Так нет вечного в мире, — усмехнулся Александр.
— Смеешься надо мной? — удивился Юрий Данилович. — Ну, так смейся. Каково-то я еще над тобой посмеюсь, — сказал он и впрямь рассмеялся недобро. — Так признает ли Тверь меня над собой князем великим?
Александр развел руками:
— Молод я, Юрий Данилович, — не властен ответ тебе на то дать. Знаешь ведь, сам покуда под братом хожу, — смиренно, тихо произнес он и потупился.
— Значит, война?
— Говорю же, о том у Дмитрия сведай.
— Али он мне и вовсе не велел ничего сказать?
— Сказал: чтобы знал ты — мы войны не боимся, — сколь мог твердо произнес Александр.
И того, наверное, не следовало ему говорить.
— Так что ж он прямо с войском-то сюда не приспел? — крикнул великий князь. — Коли не мила ему ханская воля! А? Что? Отвечай!
Хуже некуда, как покатились переговоры!
— Не мое дело ваши споры судить, ибо не о мире вы говорите… — вмешался владыка Прохор, покуда стоявший молча позади Александра. — Сыне, великий князь, — обратился он к Юрию, — не бери греха пред вдовой да сиротами — отдай им Михаила! Сказано: мертвые сраму не имут. По жизни был славен тобой убитый, а ведь ныне-то срам ему мертвому в чужой земле без креста лежать и последней чести лишенным. — Владыка скорбно поднял двуперстие: — И ты блажен будешь, ежели не отступишься во грехе. Милосерд Бог, и прощает нам беззакония, когда…
— Погоди, отец Прохор, — прервал его Юрий Данилович. — Не я пришел к тебе под причастие! Да и не в чем мне каяться пред тобой!
— А надо б покаяться! — возвысил голос и владыка. — Или так во вражде, в братской ненависти землю свою на погубление чужим отдадим? — Он уперся не-Моргающим взглядом в Юрия, однако Юрий вынес тот взгляд.
— На других обратись, владыка! — зло сказал он. — Как поется-то на помазание: «Помышляющим яко на государя не по Божью благоволению… тако дерзающим против него на измену — анафема!..» — насмешливо прогнусавил он. — Али не я государь? Отвечай! — крикнул он Александру.
— Государь… — не поднимая глаз, ответил тот. И яростно, тихо выдохнул: — Отдай отца! Отдай брата!
— Погоди, больно скор… — Юрий Данилович помолчал и вдруг скривился в такой гадкой ухмылке, от которой всем, кто видел ее, стало нехорошо. Он взял в руку ухо, покрутил его с силой, будто вовсе хотел оторвать, потом сказал: — Можешь забрать на Москве Михайловы мощи… — Помолчал и добавил: — Но прежде заплати мне за них.
Слова повисли громом в просторных покоях. Пожалуй, еще никто и никогда на Руси не требовал платы за мертвых.
Александр недоуменно поднял глаза. Всякого ждал он от Юрия, но и представить себе не мог такого гнусного торга.
— Что смотришь? Чай, я его за свой счет из Орды-то волок. А мог бы и там псам скормить! — Слова хлестали, как по щекам удары. — Али не нужно мне возмещение?
— Уж не минуешь, — глухо сказал Александр.
— А? Что?
— Сколько? — спросил Александр.
— Погоди! Постой, Александр! Что ты, великий князь, что ты! Грех-то какой! — заметался меж ними, поднимая долгополой рясою пыль, владыка Прохор. — Не усугубляй, Юрий! Братья же вы!
— Молчи, отче! Коли решил, назад не отступлюсь, — сказал Юрий Данилович.
— Сколько? — повторил Александр.
Великий князь усмехнулся:
— Двойную меру хочу — с Твери и с Ростова. — Он ткнул пальцем в сторону ростовского предстоятеля. — А что ж, коли вы вдвоем ко мне прибыли.
— В чем твоя мера? — нетерпеливо перебил его Александр.
— Так, ить, с Твери в серебре.
— Сколь серебра?
— Так, ить, не думал еще. — Юрий Данилович улыбнулся, и от той улыбки морозом дернуло Александра по коже. — А сколь, думаешь, серебра твой батюшка стоит?
— Не мерено в серебре, — сказал Александр, едва удерживая себя, чтобы не кинуться на великого князя.
— А мы вот померим! Померим!.. — повторил он с какой-то бессмысленной, блудливой улыбкой. — Сколь весит батюшка-то, столь и серебра мне отдашь!
— Пошто над мертвым глумишься? — воскликнул владыка Прохор.
— Молчи! Покуда не твой черед, отче! — огрызнулся великий князь и, пытливо взглянув в глаза Александра, осклабился довольной, гнусной улыбкой. — Да уж ладноть, иссох, поди, батюшка-то, — поморщился он и махнул рукой. — Сколь с собой серебра?
Александр ответил не сразу. В глотке вдруг высохло, и он судорожно горлом ловил слюну, которой не было, без которой и губы было трудно разлепить для ответа.
— Двести рублей с собой.
— И то — цена! — презрительно рассмеялся Юрий. — Их и отдашь! — И повернулся в сторону отца Прохора, будто более не было перед ним Александра. — И с тебя, отче, плата…
Владыка поднял на великого князя глаза. Мало на кого из грешных на этой земле глядели с таким презрением. Так-то, бывает, застыв в омерзении, иная баба смотрит на таракана, попавшего ненароком в квашню.
— Пошто злобствуешь, Юрий? Не от Господа шаги твои…
— Пустое — меня стыдить! — предостерег Юрий, подняв властно руку. — Лучше слушай… Пусть в Твери откопают и в Ростов привезут Кончаку, сестру хана Узбека и супругу мою драгоценную… — Видать, чтобы нарочно больнее задеть владыку, Юрий назвал жену не православным именем, какое все ж приняла она со святым крещением, но девичьим — иноверным. — Там ее похоронишь, слышишь! Во храме, где ордынский царевич лежит.
— Не место! — крикнул Прохор, в бессильной ярости сжав кулаки.
— Место! — так же яростно крикнул Юрий. — Или Кончака в Ростове под крестами покоиться будет, или там велю закопать Михаила, где от века не сыщете!..
Его несло, как малую щепку несет мутным, безумным, сокрушительным половодьем. Он и сам не понимал, что с ним сталось — ведь и те тверские рубли его никак не спасали, и треклятый Кончакин прах его никогда до сих пор не тревожил.
