Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам
Гречка снова вмешался и закричал, что отмахать лужок, конечно, можно «под первый номер», хотя луг этот добрых сто десятин. Но только сено люди не станут в панские скирды складывать, а по своим дворам развезут — сенцо в каждом хозяйстве требуется. А иначе — пропади оно пропадом, пускай себе сохнет или гниет, убирать все равно не будем!..
Авксентий не понимал: как же так — не убирать? Трава ведь перестоять может? Уже и так за селом на пригорках выгорает. Никак нельзя, чтобы добро пропадало! Ведь оно от бога или там от природы, как теперь говорят, — все равно дар земли. Разве можно без сена в крестьянском хозяйстве? Раз нет еще решения делить панскую землю, то пускай хоть и пану, но убирать сено нужно. Ясно, что за девятую часть людям обидно, так пусть бы пан прибавил малость…
Большинство арендаторов поддержало Авксентия, и начался торг. Кричали — за шестую, за пятую, за четвертую часть, а женщины уперлись на своем: только за третью!
Савранский не уступал.
— Смотрите, люди, — уговаривал он, — с сеном управимся, жатва начнется. До жатвы этого самого Учредительного собрания еще не будет, так что договориться нужно сейчас. Вы, люди, с паном графом не ссорьтесь: вместе и дальше жить…
— Не станем жить вместе! — загремел Тимофей Гречка. — Долой буржуазию! Да здравствует мировая революция! Под ноготь всех паразитов, душа из них вон! И амба!
Но Савранский был опытный управляющий.
— Давайте, люди, — уговаривал он, мурлыкая, будто кот на печке, — составим «примирительную камеру» из представителей. Пускай «камера» и решает. Вон в Макарове у господина фон Мекка «примирительная камера» все дела по компромиссу — есть такое слово — решает. И у господина Родзянки в Бабинцах тоже. А Родзянко — они ведь министры: наперед обо всем догадываются!.. А господское предложение такое: пускай уж восьмая часть вам…
Народ колебался. Восьмой сноп, ясно, лучше девятого, да ведь седьмой–то был бы еще получше! Люди чесали затылки. На выгоне затихало. Стало слышно, как по мосту через Здвиж катились чьи–то возы и доносились обрывки песни. Москали, что ли? Девчата потихоньку двинулись поближе к дороге.
— Ну? Как решаете, люди? От двух коп[24] пятнадцатка! Слыхано ли это при старом режиме? При царе пятнадцатку брали от двух с половиной коп!
— На полкопы полснопа — только и пользы от революции! — насмешливо откликнулся Вакула Здвижный, добавив при этом крепкое словцо.
Тем временем от моста через Здвиж с Киевского большака один за другим выезжали возы. Кони шли мелкой рысью, на возах сидело полно людей, и это они выводили песню: «Ой видно село, широке село під горою… ”
— Что за люди? — спрашивали бородянцы друг друга, вглядываясь в сумерки. — Москали, что ли? Поют по–нашему, а песня вроде незнакомая…
Но девчата уже разглядели. На каждой телеге сидел подле возчика один настоящий солдат, а дальше словно бы тоже солдаты, да, только вроде не наши: не в зеленых гимнастерках, а в серых тужурках, и на голове не фуражки, а какие–то смешные горшочки вверх дном.
— Тю! — плюнул кто–то. — Да то ж австрияки!
— Пленные! — завизжала детвора и что было духу помчалась к дороге.
Савранский снял шляпу и широко перекрестился:
— Слава богу, наконец–то приехали!..
Австрийских пленных для уборки урожая граф Шембек затребовал у комиссара Временного правительства уже давно, но все не было свободных, а господин Эммануил Стефанович Свейковский из Кашперовки на Таращанщине, куда пригнали дивизию пленных для использования на полевых работах, никак не соглашался одолжить графу хотя бы две сотни. Потому–то Савранский так ласково и уговаривал сегодня людей. Хорошо, что не договорился еще! Теперь граф Шембек будет с хлебом, а люди…
Савранский снова заговорил, но уже не мурлыча, а грозно:
— Ну да, австрияки! Будут убирать хлеба за харчи. А вы… как знаете. Не хотели по–хорошему соглашаться на девятый сноп…
5
С большака выехал один воз и завернул к первых хатам бесконечной бородянской улицы, за ним — второй, третий, четвертый…
Люди стояли растерянные. Вот те на!
Пятый… Шестой…
— Целая рота! — подсчитал Вакула Здвижный. — А будь вы прокляты! В наступление на наш хлеб пошли! Мало им войны на позициях, так они и тут поперек нашей жизни становятся…
Женщины заплакали, запричитали.
Савранский тем временем толкнул возчика в спину:
— Гони! На дороге перехватим — встретить надо!..
Возчик вынул древко из гнезда и передал флаг побледневшему Тимофею Гречке. Старшина и земком спрыгнули с брички. Управляющий торопится, а бричка — панская…
— По–нашему вроде поют! — недоуменно прислушался старшина. — Какие же это австрияки? Может, это еще и не австрияки?
— Австрийцы! — весело откликнулся Савранский. — В австрийской армии нашего брата, малоросса, немало!
И когда уже бричка тронулась, крикнул:
— Ну так смотрите: ежели кто надумает, приму за десятый, как до войны бывало… А не надумаете… — он махнул рукой и уехал.
— Как за десятый? — откликнулся кто–то. — Говорили же за девятый и восьмой…
Но бричка, выбравшись из круга, катила уже к большаку, туда, где начиналась шембековская аллея старых лип. Кони бежали быстро, возчик подгонял их кнутовищем, люди уступали дорогу: молодые ругаясь, a старшие — снимая перед управляющим шапку.
Когда бричка подъехала к началу липовой аллеи, из–за крайних хат показались первые подводы. С веселой песней. «Хто ж нас поцілує в уста малинові!» — ведь оно и в самом деле весело вырваться из–за лагерной колючей проволоки на приволье полей — австрияки прокатили через село из конца в конец рысью, подмигивая девчатам. Следом бежала орава мальчишек и с визгом забрасывала возы кизяками и комьями сухой земли.
Управляющий поставил свою бричку поперек дороги и подал знак возчикам остановиться. Подводы останавливались, наезжая одна на другую, потому что гнали их рысью. Было их шесть — по двадцать солдат на каждой, сто двадцать пар рабочих рук!
С переднего воза соскочили двое, подошли к Савранскому и по–военному откозыряли. Тот, что в гимнастерке, приложил пять пальцев к козырьку фуражки — по–нашему. Второй, в серой австрийской куртке, отдал честь по–австрийски, коснувшись двумя пальцами козырька. Первый был унтер–офицер русской армии, начальник охраны; второй — очевидно, старший из пленных.
Унтер–офицер рапортовал:
— Так что согласно приказу командующего округом доставлены австрийские пленные в количестве ста двадцати человек для уборки урожая в бородянском имении графа Шембека, сроком на три месяца!
Австрийский солдат протянул бумажку. В ней было написано:
«Удостоверение. Капрал Степан Олексюк–Тудор назначается старшим над ста двадцатью пленными в России стрелками австро–венгерской цесаря Франца–Иосифа Габсбурга армии на время отбывания полевых работ на территории Киевской губернии, Бородянской волости, в имении графа Володзимежа–Станислава Шембека, под конвоем комендатуры Киевского гарнизона. Вывод отряда и выход отдельных стрелков за пределы указанных поселений воспрещен».
Подписано: «Казимеж–Станислав–Мария Шембeк, майор кирасиров в войске Австро–Венгерской империи, начальник сводного в русском плену полка».
Управляющий Савранский удовлетворенно усмехнулся. Итак, племянник владетельного на Бородянщине графа Володзимежа–Станислава Шембека, российского подданного, Казимеж–Станислав–Мария Шембек, сын его родного брата, австрийского подданного, все–таки сумел вырвать у пана Свейковского, владельца поместий в селе Кашперовке, сто двадцать хлопов[25] и отправить родному дяденьке на подмогу. Не зря у графа Шембека–российского неплохие связи в Центральной раде, — поговаривают, с самим ее председателем, паном–добродием Грушевским.
— Спасибо! — ответил управляющий унтеру и добавил: — Когда устроите хлопов в казарме, прошу ко мне на ужин, унтер–офицер!
Австрийскому капралу он ничего не сказал и даже не взглянул в его сторону.
— В экономию! — приказал он возчику, сунув удостоверение в карман. — Садитесь, господин унтер, подвезу.
Унтер вскочил в бричку. Капрал откозырял лошадиным хвостам, сделал поворот кругом и отмаршировал к своим.
А телеги были уже окружены сельской детворой, цеплявшейся к пленным; люди постарше грозили австриякам кулаками и стыдили их за то, что они приехали отрывать у людей кусок хлеба. Кузнец Велигура называл их штрейкбрехерами и ругал по–польски непристойными словами.
Австрияки растерянно улыбались. Один из них — видимо, галичанин — объяснил по–украински, что они ведь пленные, вроде как бы каторжные, разве они по своей воле приехали сюда? Приказ! А за невыполнение приказа военнопленному смертная казнь…
