Михаил Попов - Цитадель тамплиеров
— Кто это? — прошипел де Труа.
Он понял, что у ворот тюрьмы началась какая-то драка, и вылетел от настоятеля. Его люди ждали, как велено, у крыльца, не спешиваясь. Де Труа прыгнул в седло, обнажил сарацинскую саблю скомандовал, и всадники поскакали за ним.
Ворота тюрьмы были уже выломаны. Один охранник лежал на земле, схватившись руками за копье, торчащее из его груди, другой верещал от боли возле стены. Когда де Труа влетел в ограду, Гуле и его подручные бежали к бараку прокаженных. Нападения сзади они не ждали.
Мало что могло их смутить… По команде Гуле большая часть его людей обратилась лицами к всадникам, выскочившим из темноты, и ударили из самострелов, а пятеро побежали дальше.
Де Труа спрыгнул со своего раненого жеребца. Дверь барака трещала. Бандиты не успевали заново приготовить к бою свои арбалеты. Блеснули мечи и кинжалы. Из барака донесся многоголосый вой.
Де Труа отсек пальцы руки одному из противников, тот отскочил, шипя от боли. Де Труа бросился в ноги второму рубаке, тот рухнул. Шевалье влетел в вонючую тьму убежища прокаженных следом за убийцами. Его преимущество было в том, что он знал все внутри.
Вой и вонь. Звон металла о камень. Трое торили дорогу, рубя все и всех в расчете таким манером прикончить и единственно нужного им.
Первого рубаку де Труа догнал в правом отсеке. Тот успел закричать и шевалье лишился преимущества внезапности. Второй пошел дальше, рубя в обе стороны, третий выдвинулся в проход, вращая мечом.
Вой в середине барака сгустился. Нельзя было рисковать. Где-то там находился король Иерусалима.
Де Труа присел, нащупал кусок отрубленной плоти и швырнул его точно в голову оравшего бандита. Пока тот опять не поднял меч, шевалье рассек его саблей.
— Эй, ты! — воззвал де Труа, ничего не видя. — Ты один. Я и тебя убью.
Еще живые прокаженные вдруг умолкли, как по команде. Слышно было тяжелое дыхание третьего мясника.
Тот явно не испугался. Де Труа, видевший в темноте, как кошка, различил гиганта, тихо шагнувшего навстречу. Он отступил бесшумно, едва удержав равновесие на чем-то скользком. Его искало во тьме острие меча; оно пошевеливалось, как живое жало. Кривая сабля де Труа была много короче.
Вдруг за спиною упала дверь. Горел соседний барак, и в лепрозорий прорвались отсветы пламени. В проем шагнул Гуле с заряженным арбалетом. Увидев белый плащ тамплиера, он загоготал и нажал на спуск. Шевалье спасло то, что он поскользнулся, нога съехала в сточную канаву, и он упал на колено. Пятифунтовая стрела, просвистев над его плечом, угодила в живот гиганта-противника.
Гуле упал, рассеченный сабельным ударом. Тем и кончилось. Шевалье осознал, что он свое задание сделал, как надо. Успел. Если, конечно, король еще жив.
Глава XXXI. Переворот
Неправда, что животные чувствительнее людей. Только после того, как у северных ворот Иерусалима из-за какой-то ерунды схватились в драке почтенные караванщики, нервная лихорадка передалась верблюдам. Люди, предчувствуя катаклизмы, ведут себя сообразно опыту предков. Состоятельные латиняне запирают ворота своих дворов и раздают своим слугам арбалеты. Сирийцы и арабы стремятся из города на открытое место, не доверяя пространству, окруженному стенами. Иудеи и персы молятся, первые — страстно, вторые — от нечего делать.
К обреченному на переворот городу стягиваются, как грифы к падали, разбойничьи шайки.
И вдруг выясняется, что возбудились и сбились в зловещие стаи бродячие псы, до этого разгребавшие свалки и днем валявшиеся в короткой тени.
Вот через такой Иерусалим под конвоем всадников Конрада Монферратского прошли три сотни так называемых выборных, которые в соответствии с кодексом Годфруа представляли интересы всех граждан, сословий и жителей городов Святой земли.
Выборных доставили во двор королевского дворца к невысокой каменной веранде, с которой, по замыслу великого провизора, должен был прозвучать исторический королевский указ. Солнце поднималось, солдат оцепления со стены поливали водой из кожаных ведер. Люди, стоявшие перед верандой на солнце, заволновались. Тень дворца съежилась.
Д’Амьен распорядился напоить и накормить выборных. Его раздражало отсутствие родственников короля. По его замыслу присутствие королевской семьи было важно. Но ни Изабелла, ни Сибилла, ни малолетний Бодуэн пока что не появились.
В большой прохладной зале, через которую можно было из королевских покоев проследовать на веранду, ждала иерусалимская знать. Вассалы Конрада озирались, не видя вассалов Раймунда. Слухи о том, что с этим владетелем что-то случилось, уже просочились в город. Бароны тревожились. Раньше всех в полном составе по приказанию патриарха прибыли церковнослужители. К ним присоединились видные рыцари-госпитальеры.
Де Сантор сновал от покоев короля к веранде и обратно.
Король сидел у себя в полном облачении. Он был бледен, как смерть, тяжелая, грубо сработанная корона, украшенная разномастными камнями, царапала и натирала залысины. Белые доспехи с накладными вензелями были не по его фигуре и неудобны.
Патриарх, напротив, был красен, лицом. Он молча сидел в углу и вращал в пальцах свой жезл с шишаком в виде розового бутона, увенчанного золотым крестиком. Его терзали предчувствия, тем более мрачные, что с утра болел желудок. Он молча молился одними губами, чтобы все кончилось, чтобы прошла по городу ожидаемая волна неизбежных кровавых стычек — и поскорее бы сесть за стол переговоров с графом де Ридфором. Он очень рассчитывал, что тамплиеры признают свое поражение и перенесут свою деятельность из Палестины в другие края. Войны патриарх Гонорий не хотел. Война разоряет воюющих, а наживается кто-то третий… Что же так тянет д’Амьен? Ах, да, их высочеств нет.
— Ее высочество принцесса Изабелла! — словно ответив мыслям патриарха, крикнул Султье.
Д’Амьен бросился встречать красавицу. Ее, признаться, он ждал позже других детей короля. В его планы не входила лишняя встреча Изабеллы с поддельным отцом.
Она вошла, и старик восхитился. Спору быть не могло — этой женщине очень пристало быть королевой. Осанка, лицо, блеск глаз. И даже платье!.. Все знали, что синий цвет более всего пристал наследнице престола, так же, как, например, желтый — язык благородной роскоши — приличен вдовствующей королеве.
Изабелла решила всем объявить, что королевой будет она. А королем? Уж не думает ли гордячка, что он?.. Возле Изабеллы стоял Рено Шатильонский. В том, что он заявился сюда, где приговорен к смерти, тоже был вызов.
Ведь — не дурак, подумал д’Амьен, подходя вплотную к великолепной паре.
— Ваше высочество, я рад чрезвычайно, — улыбнулся великий провизор, — вы прибыли, и, значит, можно начинать.
Изабелла знала силу и значение этого сухопарого старика в простом костюме и небогатом плаще.
Но не обольщалась. Она зависела от него, но и он — от нее. Кто знает, что впереди?
— Здесь ли моя сестрица? — спросила Изабелла.
— Нет, — с возможной беспечностью ответствовал верховный госпитальер. — Ее задержала молитва. Будь ее воля, принцесса Сибилла не покидала бы своей обители.
Изабелла скрыла разочарование. Она все сделала, чтобы приехать последней. Услышав, что Сибилла еще молится, она пожалела, что поспешила. Другое дело, если бы сестра стала монахиней…
— Могу я хотя бы обнять любимого брата? — Она действительно любила тихого ребенка, появившегося на свет, якобы, чтобы стать Бодуэном V. Но никто не желал признавать его в этом качестве, и его не зарезали лишь потому, что он не внушал опасений — слабый здоровьем, да и умом.
— Вчера его высочество был очень плох, — нашелся д’Амьен. — Опять припадок, опять завертывали в свежую шкуру быка, прикладывали свежий хлеб к его головке.
— Северное варварство, — фыркнула Изабелла.
— По крови отцов его высочество — северянин. А сарацинские лекари хоть и искусны, но не доверить же им… Он — принц!
Изабелла пыталась сообразить, что все-таки происходит. Или шахматные фигуры госпитальеров разбегаются с доски, или отсутствие Сибиллы и Бодуэна случайно. Она небрежно спросила:
— А батюшка? Я не виделась с ним больше года. Он не торопится принять меня в объятия.
Д’Амьен знал, что Изабелла понятия не имеет о двойнике, но этот вопрос привел его в содрогание. Что ей сказать? В любом случае нельзя впускать ее к королю, это перепуганное и простудившееся накануне ничтожество меньше всего походит на настоящего Бодуэна.
— Вы молчите, граф, — голос Изабеллы зазвенел.
Рено Шатильонский, хорошо изучивший свою возлюбленную, напрягся. Однако Султье объявил:
— Его высочество принц Бодуэн.
Гнусавое блеяние слуги показалось д’Амьену райской музыкой. Мальчишку ввели. Изабелла бросилась к узкоплечему, безвкусно разодетому ребенку. На его сером, худеньком личике застыл брезгливый испуг. Он не помнил молитв, годами не видел отца, его мучили лекари, откровенно вгоняя в гроб. И он неуверенно улыбнулся роскошной красавице в синем одеянии.
