Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра
— Абсолютно ничто не мешает тебе лично разобраться с ними прямо сейчас, — язвительно заметил Октавиан. — Что, боишься отойти слишком далеко от меня, Италии и Секста Помпея — именно в таком порядке?
— У меня есть веская причина быть около всех вас троих!
— Никаких причин у тебя нет, — резко оборвал его Октавиан. — Я ни при каких обстоятельствах не буду воевать с тобой, но с Секстом Помпеем я буду воевать, как только смогу.
— Наш пакт запрещает это.
— Вот уж нет! Секст Помпей объявлен общественным врагом, записан на таблицах как враг родины, в этом законе есть и твое участие, помнишь? Он не губернатор Сицилии или чего-то еще, он пират. Поскольку я отвечаю за продовольствие в Риме, мой долг поймать его. Он мешает свободному притоку зерна.
Пораженный смелостью Октавиана, Антоний решил закончить их беседу, если это можно так назвать. С иронией пожелав удачи, он направился к Павлу Лепиду, чтобы проверить слух, что брат триумвира Лепида скоро женится на дочери Скрибонии от Корнелия. «Если это правда, он воображает себя хитрым, — подумал Антоний. — Но это нисколько не приблизит его к ее огромному приданому. Октавиан разведется со Скрибонией, как только нанесет поражение Сексту, а это означает, что я должен сделать все, чтобы этот день не наступил никогда. Дать Октавиану одержать большую победу — и вся Италия будет боготворить его. Знает ли этот маленький червяк, что единственная причина, почему я остаюсь так близко от Италии, — желание, чтобы италийцы не забыли имя Марка Антония? Конечно знает».
Октавиан сел рядом с Агриппой.
— У нас опять неприятность, — с сожалением сообщил он. — Антоний только что сказал мне, что наш дорогой Сальвидиен находится в контакте с ним на протяжении уже нескольких месяцев, собираясь перейти на его сторону. — Глаза его стали темно-серыми. — Признаюсь, это было ударом. Я не думал, что Сальвидиен такой дурак.
— Это логичный для него поступок, Цезарь. Он — рыжий из Пицена. Разве таким можно доверять? Ему до смерти хочется быть большой рыбой в большом море.
— Это значит, что мне придется послать тебя управлять Дальней Галлией.
Агриппа был ошеломлен.
— Цезарь, нет!
— А кого еще, кроме тебя? Из этого следует, что сейчас я не могу пойти против Секста Помпея. Удача, как всегда, на стороне Антония.
— Я могу по пути построить верфи между Коссой и Генуей, но после Генуи я пойду по дороге Эмилия Скавра к Плаценции — недостаточно времени, чтобы на всем пути держаться берега. Цезарь, Цезарь, ведь я смогу вернуться домой только через два года, если справлюсь с этой работой!
— Ты должен хорошо выполнить эту работу. Я больше не хочу восстаний среди длинноволосых, и, по-моему, бог Юлий был не прав, когда позволил друидам заниматься своим делом. Кажется, это дело по большей части состоит в том, чтобы сеять недовольство.
— Я согласен. — Лицо Агриппы просветлело. — У меня есть идея, как навести порядок у белгов.
— Какая идея? — полюбопытствовал Октавиан.
— Расселить орды германских убиев на галльском берегу реки Рейн. Каждое племя, от нервиев до треверов, будет слишком занято, пытаясь прогнать германцев на их собственный берег реки, и у них не останется времени на восстание. — Агриппа задумался. — Хотел бы я, как бог Юлий, ступить на землю Германии!
Октавиан рассмеялся.
— Агриппа, если ты хочешь дать урок германским свевам, я уверен, ты его дашь. С другой стороны, убии нам нужны, так почему бы не подарить им хорошую землю? Они лучшие кавалеристы, какие есть у Рима. Все, что я могу сказать, мой самый дорогой друг, — я очень рад, что ты выбрал меня. Я могу перенести потерю сотни Сальвидиенов, но не вынесу потери моего единственного Марка Агриппы.
Агриппа засиял, схватил Октавиана за руку. Сам-то он знал, что бесконечно предан Цезарю, но ему нравилось, когда Октавиан признавал этот факт словом или делом.
— Важнее, кто останется около тебя, пока я буду служить в Дальней Галлии.
— Конечно, Статилий Тавр. Думаю, Сабин. Само собой разумеется, Кальвин. Корнелий Галл — умный и надежный, пока он не сочиняет очередную поэму. Карринат в Испании.
— В основном опирайся на Кальвина, — посоветовал Агриппа.
Как и Скрибония, Октавия не считала правильным надевать на свадьбу огненно-красное и шафрановое. Обладая хорошим вкусом, она выбрала светло-бирюзовый цвет, который особенно шел ей. К изящно задрапированному платью она надела великолепное ожерелье и серьги, подаренные ей Антонием, когда тот заходил в дом покойного Марцелла-младшего навестить ее за день до церемонии.
— О, Антоний, какая красота! — выдохнула она, с изумлением разглядывая гарнитур. Сделанное из массивного золота и богато украшенное безупречной неограненной бирюзой ожерелье плотно прилегало к шее, как узкий воротник. — На камнях нет ни единого пятнышка, которое портило бы их голубизну.
— Я подумал о них, когда вспомнил цвет твоих глаз, — сказал Антоний, довольный ее явным восторгом. — Клеопатра дала их мне для Фульвии.
Октавия не отвела глаз, не позволила хоть чуть померкнуть свету в этих глазах, которыми все восхищались.
— Они действительно великолепны, — подтвердила она и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. — Завтра я их надену.
— Я подозреваю, — небрежно продолжил Антоний, — что камни не отвечали стандартам Клеопатры, касающимся драгоценностей. У нее масса подарков. Так что можно сказать, что она дала мне отбракованное. Но денег она мне не дала, — закончил он с горечью. — Она… ой, извини!
Октавия улыбнулась, как улыбалась маленькому Марцеллу, когда тот озорничал.
— Ты можешь сквернословить, сколько хочешь, Антоний. Я не молодая девица, которую надо оберегать от грубостей.
— Ты согласна выйти за меня замуж? — спросил он, считая, что обязан задать этот вопрос.
— Я люблю тебя всем сердцем уже много лет, — ответила она, не пытаясь скрывать свои чувства.
Какой-то инстинкт подсказал ей, что ему нравится, когда его любят, что это предрасполагает его к ответному чувству, чего она отчаянно хотела.
— Я бы сам ни за что не догадался! — воскликнул он, пораженный.
— Ты и не мог догадаться. Я была женой Марцелла и не нарушала данных клятв. Любовь к тебе была чем-то глубоко личным, никого не касающимся.
Антоний почувствовал знакомое движение в животе, реакцию тела, которая предупреждала его, что он влюбляется. Фортуна была на его стороне даже в этом. Завтра Октавия будет принадлежать ему. Нет нужды беспокоиться, что она посмотрит на другого мужчину, раз она не смотрела на него семь лет, пока принадлежала Марцеллу-младшему. Не то чтобы он когда-нибудь беспокоился о ком-нибудь из своих жен. Все три были ему верны. Но эта, четвертая, была самой лучшей. Спокойная, холеная, элегантная, из рода Юлиев, республиканская принцесса. Только мертвый не будет очарован ею.
Он наклонил голову и поцеловал ее в губы, вдруг почувствовав, что не просто хочет, а жаждет ее. Она ответила на поцелуй так, что голова закружилась, но прежде, чем это стало опасным, Октавия прервала поцелуй и отошла.
— Завтра, — сказала она. — А теперь иди к своим сыновьям.
Детская была не очень просторная и на первый взгляд казалась переполненной маленькими детьми. Острый глаз воина насчитал шесть ходячих и одного прыгающего в кроватке. Обворожительная светловолосая девочка лет двух лягнула в голень пятилетнего мальчика. Он тут же сильно толкнул ее, и она шлепнулась на попу, так что послышался глухой стук, а уж потом плач.
— Мама, мама!
— Марция, если ты делаешь кому-то больно, будь готова получить сдачу, — сказала Октавия без тени сочувствия. — Перестань реветь, иначе я отшлепаю тебя за то, что ты начинаешь что-то, чего не можешь закончить.
Остальные четверо — трое примерно ровесники маленького мальчика и один чуть моложе светловолосой мегеры — увидели Антония и застыли с открытыми ртами, как и забияка Марция и ее жертва, которого Октавия представила как Марцелла. В пять лет Антилл смутно помнил своего отца, но не был уверен, что этот гигант действительно его отец, пока Октавия не убедила его в этом. Он просто стоял, боясь протянуть руки для объятия. Двухлетний Иулл громко расплакался, когда гигант двинулся к нему. Смеясь, Октавия подняла его и передала Антонию, а тот быстро вызвал у мальчика улыбку. Как только Антилл увидел это, он протянул руки, чтобы и его тоже обняли, и Антоний поднял его, держа на другой руке.
— Красивые малыши, правда? — спросила Октавия. — Когда они вырастут, то станут такие же большие, как ты. Какая-то часть меня ждет не дождется увидеть их в кирасах и птеригах, а другая часть боится этого, ведь тогда они уйдут из-под моей опеки.
Антоний что-то ответил, думая о другом. Марция? Марция? Чья она и почему называет Октавию мамой? Впрочем, Антилл и Иулл тоже называют ее мамой. Ребенок в кроватке, светленькая, как Марция, — это ее собственная дочь Целлина, как ему сказали. Но чья Марция? Она похожа на Юлиев, иначе он бы подумал, что она родственница Филиппа, спасенная от какой-то ужасной судьбы этой женщиной, помешанной на детях. Ибо она действительно помешана на них.
