Лора Сотник - Аромат судьбы
А потом Дария Глебовича незаметно поглотила собственная работа, семья, дети, и он понял, что не успевает за этим гением. Александр Сергеевич так стремительно летел в будущее, так напряженно спешил навстречу грядущим поколениям, так безвозвратно удалялся от современников, снисходительно поглядывая на них с невероятной высоты чистого духа, что успеть за ним было невозможно.
И вот недавно, что сейчас показалось ему судьбоносно справедливым, Дарий Глебович прочитал «Бориса Годунова», последние главы «Евгения Онегина», поэму «Братья разбойники» и понял, что Александр Сергеевич на глазах погружается в вечность, тем более что в его произведениях появились мотивы «вожделенной смерти». Это было страшно, этого не хотелось допустить. Но как помочь тому, кто уже давно распрощался с человечеством, кому оно надоело как сборище безрассудных детей, которые только раздражают, а не вызывают умиление? Раздражают полностью и навсегда.
Как бы там ни было, а это был шанс оставить Гордея дома, привязать к книгам!
Ради такого дела Дарий Глебович решился даже на поездку в Петербург. Давно уж пора была познакомить сына со столицей. С новой столицей! А там он подгадал события так, чтобы попасть с Гордеем в общество, посещаемое Пушкиным, где удалось бы послушать, как он читает свои произведения. Пусть парень получит и пользу, и сильные впечатления, и вдохновение заниматься науками, лишь бы он не просился в поездку в Багдад.
Говорят, что любой бродяга может попасть на беседу, например, к губернатору в семь шагов. Надо только найти подходящих знакомых, которые могут быть как высокими чиновниками, так и челядью, прислугой или холопами. Загоревшись идеей встречи с Пушкиным, Дарий Глебович задействовал свои возможности, и благодаря давнему знакомому и коллеге доктору Сатлеру ему хватило не семи, а только трех шагов, чтобы добраться до цели.
И вот — встреча с Пушкиным! Это был замечательный вечер! Александр Сергеевич после нескольких слов, сказанных Дарием Глебовичем, узнал его и, раскинув руки, подошел поближе с обязательной шуткой:
— Любезный друг, как вы себя чувствуете? Помощь поэта врачу не нужна?
— Не помешает, — признался Дарий Глебович. — Вот, — при этих словах он кивнул, чтобы Гордей подошел ближе, — мой сын, Гордей. Ваш поклонник. Горит стремлением послушать ваши стихи.
Гордей быстро, насколько позволял этикет, приблизился, поздоровался, посмотрел в глаза поэту и, вытянувшись почти по–военному, низко склонил перед ним голову.
— Приветствую в вашем лице молодое племя, юноша, — Александр Сергеевич повел взгляд вниз, отвечая тем на поклон почитателя. — Какие имеете планы на будущее? — спросил вежливо.
— Закончить обучение в гимназии и поступать в университет, — ответил Гордей. — Пойду по стопам отца, хочу быть врачом.
Александр Сергеевич начал отговаривать мальчишку от поступления в университет, уверяя, что от отца он научится всем премудростям, а университет ему ничего не даст.
— Я не только хочу получить знания, но и познать людей, — скромно отвечал Гордей.
Пушкин рассмеялся.
— В университете людей не познаешь, их вряд ли можно изучить в течение всей жизни. Все, что можно приобрести в университете, это привыкнуть к жизни среди людей, и это много. Если вы так смотрите на вещи, то поступайте в университет, но вряд ли вы после этого не раскаетесь.
В нервозности, какой сопровождались эти слова, звучало разочарование, и было видно, что великий человек говорит это не для своих собеседников, а для себя. Что он в себе пересматривал, что переценивал?
— Но позвольте, как же в медицине без образования…
— Молодец! Человек стойких убеждений! — перебил говорящего Александр Сергеевич и широким жестом указал на него. — Вот что важно, молодой человек, — продолжал поэт, — читайте Святое Писание, читайте Ветхий и Новый Завет. Там есть все, поверьте мне. Это и успокоит, и добавит мудрости, и поможет смиренно перенести потери, — Александр Сергеевич улыбкой и пожатием руки благословил Гордея на путь свершений и отошел от них.
Но если бы он знал, как вовремя сказал свои прекрасные слова! С какой благодарностью откликнулось на них сердце самого Дария Глебовича! Он бы понял, что без всяких шуток оказал своему врачу исцеляющую помощь.
Скоро Пушкина попросили читать. И он выбрал поэму «Полтава», хотя она уже почти год большими кусками читалась в обществе. Может, кто–то из присутствующих о ней просил заранее, хотел еще раз услышать, а может, у самого Пушкина была такая потребность. Кто знает.
При первых звуках пушкинского голоса, декламирующего свое великое произведение, Гордей замер. Ему хотелось прикрыть глаза, чтобы лучше представлять картины, разворачивающиеся в стихах, но и на Пушкина хотелось смотреть. Весь облик этого необычного с виду гения, его голос и смысл читаемого создавали одно невероятное явление, нечто мировое, что следовало видеть, впитывать всеми центрами восприятий, чтобы запомнить на всю жизнь. Он обязательно воспроизведет этот миг своим детям и внукам! Надо все–все запомнить, все складки пушкинского костюма… А главное — его горение, интонации, логические ударения. И эти молнии в глазах — им надо найти слова, чтобы описать предельно точно и в этих фразах пронести через века.
Улавливая в поэме переливы народных песен, сказочных мотивов, Гордей интуитивно, пребывая сознанием где–то в стороне, прочитывал, что Пушкин использовал тут молдавские предания, народные украинские песни и думы. Сущность молодого слушателя составлял восторг: вот к чему был причастен отец, в ту пору видевший Пушкина! Вот что носил в себе выдающийся поэт, когда болел и говорил о купании в Днепре при встрече с лекарем Дарием Глебовичем. Вот что зрело в нем, когда он носился по цветущим лугам и проказничал, когда запредельно шутил и простужался на свежих ветрах! Это чудо какое–то, чудо вселенское — и он, маленький Гордей, его вдыхает и им проникается всем умом, всей разросшейся до гигантских размеров душой.
Потом Александр Сергеевич читал новые куски «Евгения Онегина», которым не заслушаться было нельзя. Но все же впечатление от этого произведения было скорее умильным, чем очень сильным. Похождениям Онегина, его физическому пресыщению, а позже прозрениям ума сочувствовать не хотелось — просто это была не та тема для подростка. С гораздо большим вниманием он слушал стихотворение «Пророк», особенно потрясало окончание, слова Бога, сказанные поэту:
«Востань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.»
Завороженно Гордей повторил про себя последнюю строку, и мороз прошел от нее по всей его коже. Он посмотрел на свою руку и отметил, что кожа на ней изменилась, взялась бугорками, словно его окутал настоящий мороз. Сколько страсти Пушкин сложил в эти сроки, являющиеся ответом на неожиданно суровые события, последовавшие за восстанием декабристов, многие из которых были его друзьями. Так много времени прошло с тех пор, а он все еще кипит и переосмысливает тот свой опыт, тот отрезок жизни — думал Гордей. И тут его проняло настоящее сочувствие к Александру Сергеевичу, потому что жить все время на пике таких волнений было невозможно. А он жил!
Гордей сказал об этом отцу, незаметно прошептав на ухо, потому что терпеть наплыв эмоций не мог.
— Тебе кажется, что четыре года — это большой срок, — ответил отец. — Это свойство отрочества. На самом деле… прошли мгновения.
— Но разве можно было не отреагировать на другие события. Они ведь были после восстания?
— Были, конечно. Таков поэт! Нам, дружок, не понять.
Далее Пушкин читал отрывки из его романа «Арап Петра Великого», и это произвело неизгладимое впечатление на притихших слушателей. Это была какая–то новая проза, великолепная, умная, строгая. Неизвестно было, что преодолел в себе великий поэт, какой переворот совершил с русским языком, но заговорил он тут не замшелым, салонным и манерным слогом. Его язык в романе был просветителем и бойцом, ведущим тех, кто им владеет, в новое время, к новым берегам, в жизнь с новыми идеалами. Время, казалось, остановилось, и всем хотелось, чтобы замечательный момент, который они переживали, продолжался долго–долго.
Но пора было дать покой душе великого творца. И общество обратилось к танцам.
Все он правильно сделал, — думал Дарий Глебович, попав после этих событий домой, — действительно, Гордей увлекся творчеством Пушкина, начал изучать его, да и он сам как бы заново открыл для себя великого поэта, на чем, конечно, сказалось их личное знакомство. Но от мысли о поездке с отцом парень не отказался.
Хорошо взвесив риск, поговорив о предыдущих поездках с теми, кто в них участвовал, Дарий Глебович решил взять сына с собой. В конце концов, он едет развеяться, а не по делам, дела он себе придумал. А зато их с сыном на свете только двое родных людей, так что не стоит расставаться хотя бы на неделю, не то, что на семь месяцев. А если, даст Бог, они успеют возвратиться раньше, то и в гимназии все прекрасно устроится.
