Лора Сотник - Аромат судьбы
Лора Сотник - Аромат судьбы краткое содержание
Лора СОТНИК
АРОМАТ СУДЬБЫ
Историческая новелла
1. Бег от печали
Дарий Глебович Диляков и его сын Гордей сидели в удобной повозке, катящейся на юг усилиями впряженных в нее волов дивного пепельного цвета с роскошными не очень закрученными рогами. Говорят, эти волы — потомки бизонов, только в результате многих скрещиваний рога у них стали массивнее и выше; шерсть тоже претерпела изменения — по всему телу выровнялась по длине. Редкий их окрас эти подробности, однако, не объясняли. Ну и ладно. Главное, что смотреть на них, величаво идущих впереди, не надоедало.
Вокруг — начинался май, пел и бурлил!
Еще обнаженные рощицы со скелетиками крон были, тем не менее, многозначительно укутаны зеленым туманом, исходящим из разбухших и потрескавшихся почек. Туман распространял беспрепятственно аромат весны и свежести. Почва, на любом пятачке, покрывалась молоденькой растительностью, совершенно по–детски нежной и светлой, тянущейся к солнцу в непреодолимой жажде жизни, и тоже пахла призывно и головокружительно. Вовсю пели птицы, а когда не пели, то деловито носились в воздухе и хором кричали.
Такую красоту описать нельзя, ибо она не фиксируется памятью. Ведь тут главное не в видах и даже не в звуках и ароматах, а в солнечном просторе, пронизанном их сочетанием. А как запомнить простор, ширь широкую от края и до края? Она нематериальна, она просто становится состоянием человеческой души, летучим, как облака, и ускользающим, как свободная мысль.
Погружаясь в такое состояние, человек начинает жить полнокровным содержанием, и тогда ему до всего есть дело. Тогда он понимает, как трудно птице свить гнездо, вывести в нем детенышей и поставить их на крыло — под открытым небом, без никакой защиты! И сочувствует растениям, привязанным к одному месту и обреченным на доверие к миру, который зачастую того не стоит. Окружающая благостность открывается другой стороной, откуда видно, что она не так уж умильна. Скорее, она опасна и жестока. Ее тяжело терпеть. И только понимая это, человек начинает ценить свое превосходство, состоящее в умении мыслить и жить в коллективе. А заодно научается беречь остальной живой мир, как свой дом.
Спешить путникам было некуда, их основная цель состояла в самом путешествии. Поэтому и выбран был такой тихоходный вид транспорта, как волы. Им они рассчитывали доехать до Воронежа, потому что этот участок пути наиболее страдал в непогоду, оставляющей после себя колдобины, глубокие колеи и кочки, труднопреодолимые на быстром ходу. Намечая маршрут, решили так: не мешает поберечь свои бока, если к тому имеется хоть малая возможность. Воловий ход как раз такую возможность и предоставлял.
При всей мудрости такого решения все же из дому они выехали в конной коляске и догнали обоз только возле Тулы, где кончались хорошие дороги. Прощание с родным городом было трогательным, как никогда, что объяснялось не длительностью разлуки, а тревожащей дальностью поездки. Остановившись у околицы, они вышли из коляски и долго смотрели на город, на многажды виденные картины, на группы построек, на отдельные дома, окутанные теперь дымкой майского утра, и им казалось, что над Москвой был простелен охранный полог. Они испытывали невольную дрожь, что сами–то из–под этого полога выехали, оставшись без его защиты.
Они словно посылали Москве наказ и благословение крепко стоять в днях и веках, чтобы уверенно встретить их возвращение. И вместе с тем, брали с собой частицу ее невидимых материй, как залог их неразрывности и как опору свою на земле.
Это походило на укол ностальгии, на крик души, привыкшей к месту, на щекочущий страх перемен. Так играло с ними воображение, и игра эта была характерной для любого, кто вознамерился далеко–далеко уехать от дома.
Зато настроения они испытывали разные. Дарий Глебович со всех сил подбадривал себя, хвалил за решимость, за оригинальность выдумки, за отвагу, что придумал это странствие, дабы избавиться от угнетающей тоски по жене. И вот как раз пуще всего жила в нем надежда на выздоровление, на воскрешение его души, на возрождение в нем увлеченности жизнью. А Глеб был исполнен энергией, как малый щенок на прогулке по незнакомым ему местам, он горел любознательностью и жаждой познания.
— Как велика Россия, отец! И как разнообразна!
— Именно так и есть, — поддакивал отец. — Нам надлежит гордиться своей страной, дружок, и государями нашими, что собрали ее воедино.
— И как прекрасно, что я ее увижу. Хотя и не всю. А мы поедем после этого в Сибирь?
От Сибири Дарий Глебович отговаривался, говоря, что этот суровый край для праздных поездок не приспособлен.
Отец и сын Диляковы, заразившись всеобщим оживлением в природе, всю дорогу заинтересованно беседовали. Одно время вспоминали о Пушкине, которым до крайности был увлечен Гордей, а потом Дарий Глебович незаметно перевел празднословие на себя, как, собственно, и бывает, в пути. Путешественники ехали на юг, так что их единственным развлечением, кроме разглядывания и обсуждения разворачивающихся вдоль дороги окрестностей и событий, оставались беседы.
— Впервые я познакомился с твоим кумиром в ранней молодости, когда только начинал практиковать в медицине и ехал на Кавказские минеральные воды в поисках жизненного и профессионального опыта. Я недавно окончил Московский университет, получил хорошую практику у профессора Эриха Липпса, проработав у него два года в качестве ассистента, и имел основание верить в собственные силы и надеяться на счастье. Мне шел двадцать седьмой год, и я хотел обзавестись интересными, перспективными и полезными знакомыми, с которых бы в будущем мог сформироваться круг моих московских пациентов. Жизнь казалась бесконечной и прекрасной. И все это было у меня впереди, — рассказчик замолчал и опустил голову, выдернул из подстилки сухую ароматную соломинку, начал мять ее в пальцах.
Прошло всего лишь два месяца со дня неожиданной смерти его жены Елизаветы, душа еще кричала и болела. Но сильно горюющий Дарий Глебович был просто необыкновенным молодцом, что сопротивлялся горю и нашел возможность путешествовать, причем — не в праздности и с удобствами, а в полезных трудах и будничных тяготах. Эта неординарная поездка даст ему новые впечатления и сотрет из памяти тяжелые картины прошлой осени и зимы. Поистине горе забывается в тяготах и в новых впечатлениях, и тут он их получит сполна.
Нетерпеливый Гордей невольно вздохнул, раздосадованный паузой в рассказе, но лишь посмотрел на отца — боялся спугнуть в нем то редкое состояние, при котором раскрывается и поверяет себя душа. Исповедь отца сама по себе интересна, — думал он, — и стоит того, чтобы и говорить и слушать ее без спешки. Кроме того, она как очищающая процедура избавит его от страданий, вызванных смертью мамы, для чего, собственно, мы и едем в Багдад.
Тракт, ведущий из Москвы в город Ростов–на–Дону, основанный повелением императрицы Елизаветы Петровны в конце 1749 года, менее столетие назад, еще не был обустроен. Только недавно он окончательно освободился от снега и был еще влажным, но при этом довольно утрамбованным. Удачная пора, им с этим повезло. Ранняя майская поездка имела множество преимуществ: равное отсутствие жары и холода, а вместе с тем солнечную погоду, беспрерывное пение птиц, запах свежей травы, успевшей укрыть землю по долинам и холмам, и эту весьма приятную дорогу, когда из–под колес не вырываются облака пыли и не гонятся за телегой, оседая на ней. Лучшего желать нельзя. Парень тихо радовался, что уговорил отца взять его с собой, поэтому старался не надоедать, во всем слушаться, помогать и вообще все впечатления запоминать.
В его мыслях крутились строки из поэмы «Полтава», которую они слушали в исполнении автора перед своим отъездом, и парню трудно было удерживаться от того, чтобы не произносить их вслух. Конечно, ни время года, ни их теперешние настроения, ни текущие заботы, ни события поездки не были созвучны тем строкам, но они с отцом ехали на юг, скоро должны были попасть на исконные казачьи земли. Все это словно оживляло в воображении исторический фон поэмы. И это вдохновляло Гордея вспоминать встречу с Пушкиным, наполняло его ощущением большой значимости той давней истории, пережитой краем, о котором писал Александр Сергеевич в своих стихах. В памяти Гордея не прекращал звучать тихий, немного хриплый голос гениального поэта, выразительные декламации, перед глазами возникала его хрупкая фигура, порывистые движения, характерные жесты, поза с отставленной назад ногой, вдохновенное лицо с горящим взглядом…
Дарию Глебовичу были понятны отроческие увлечения сына, потому что он сам уважал литературу и охотно вспоминал свою молодость, где потерялась его неожиданная встреча с Пушкиным. Пушкин? Да он его тогда и не знал! Конечно, поэт вырос в Петербурге, а Дарий Глебович был москвичом. И отец с удовольствием разделил бы сейчас Гордеевы настроения, но пережитое недавно горе, такое неизбывное, не оставляло душу, угнетало и омрачало его мир, убивало в нем радость и легкость жизни. Никак ему не удавалось сбросить с себя тяжесть утраты, расправить плечи, вздохнуть с облегчением…
