Даниэль Клугер - Волчонок
Старуха уже давно ничего не слышала, но легко угадывала смысл сказанного по движению губ. Она еще ниже склонилась над Лаодикой, так что царица ощутила ее горячее сухое дыхание, и шепнула:
— Он пришел.
Лаодика не открывала глаз. Фрина в замешательстве оглянулась на стоящего у входа человека и повторила:
— Он пришел.
— Я слышу. Можешь идти, Фрина. Ложись спать, ты мне больше не нужна сегодня.
Фрина ушла. Лаодика опустила ноги на пол, села. Только после этого взглянула на стоящего у входа.
— Я ждала тебя вчера, Аристей.
— Я пришел сегодня.
Он хмуро смотрел на нее. Единственный горящий светильник бросал колеблющиеся отсветы на его лицо, но лицо все равно казалось безжизненным. Темный плащ скрадывал фигуру, превращал Аристея в нечто огромное и бесформенное. Раньше Лаодика боялась его, вернее — его огромности. Сегодня она этого страха не ощущала.
— Я была права? — сухо спросила царица.
— Да. Он ночевал во дворце.
— Один?
Аристей усмехнулся.
— Конечно, нет, — сказал он. — С ним была Танит.
— Что скажешь? — спросила Лаодика. — Когда ты сделаешь это?
Аристей усмехнулся снова.
— Я уже сделал. Он мертв.
Лаодика замерла.
— Повтори.
— Он мертв, — равнодушно повторил Аристей. — Она тоже.
Лаодика медленно поднялась, подошла к стоящему в углу столику. Провела пальцами по кувшину с вином, потом по своему лицу. Теперь она знала, почему в снах не помнила своего имени.
Потому что, проснувшись однажды, царица Лаодика должна была услышать именно эти слова.
— Подойди, — сказала она.
Аристей сделал шаг, другой и остановился. Его качало из стороны в сторону, будто пьяного.
— Ты пьян? — неприязненно спросила Лаодика.
Он молча покачал головой.
— Что с тобой?
Он не ответил. Лаодика слышала только его дыхание, хриплое и громкое.
— Ты ранен?
— Он задел меня ножом, — через силу выдавил Аристей. — Моим же ножом, проклятье… Он успел вывернуть мне руку и ударить. Будь он проклят… — голос Аристея сел до шепота. — Будь он проклят…
Лаодика мельком глянула на него и отвернулась.
— Куда? — равнодушно спросила она.
— Будь он проклят… — шепотом повторял Аристей. — Будь он проклят, он ранил меня…
— Куда? — снова спросила Лаодика. Не потому, что это ее интересовало. Она чувствовала необходимость прервать бессвязный шепот.
Аристей, словно проснувшись, непонимающе посмотрел на нее. Вяло махнул рукой.
— Неважно. Это не смертельно. Просто я устал.
Она пожала плечами, подняла кувшин. Темная струя полилась в ритон.
— Выпей, Аристей. Это хорошее вино. Любимое вино царя… — она запнулась. Она не могла сказать, что всегда держала в спальне это вино для Митридата Эвергета. Даже когда он перестал посещать ее, она все равно держала для него это вино. Для мужа и царя, которого больше нет. Теперь она предлагает вино его убийце. — Потом можешь пойти и как следует выспаться. Тебе следует отдохнуть. Ты заслужил отдых.
Он взял ритон обеими руками, но пить не стал. Лаодика отошла в угол. Глядя в сторону, сказала:
— Он был твоим другом когда-то.
— Он был твоим мужем, — сказал Аристей.
— Он был тебе хорошим господином.
— Царем, — поправил Аристей.
— Царем, — повторила она.
— Царь не может быть ни плохим, ни хорошим, — сказал Аристей.
— Почему?
— Я ненавидел его, — сказал Аристей. — Но его больше нет. И это хорошо. А мы — есть. И это тоже хорошо. Наверное, ты права, он вяло усмехнулся. — Наверное, он был мне хорошим царем. Но — царем.
— Теперь ты убил его.
— А ты приказала это сделать.
— Я — не о себе. Я знаю, почему поступила так. Но я говорю о тебе.
Аристей поднял ритон, собираясь выпить. Пристально глядя в его лицо, Лаодика спросила:
— Можешь ли ты объяснить мне, почему ты согласился на это?
Он удивленно взглянул на царицу, еле заметно пожал плечами, все еще держа в руках полный ритон.
— Я взялся за это, надеясь получить от тебя награду, — он оскалился. — Я ошибся?
— Ты не ошибся.
— Люди — волки. Это я давно понял, еще ребенком. Значит, надо стать волком. Раз все — волки, значит, быть волком — хорошо.
— Так говорят волки, — ровным голосом сказала Лаодика. А про себя подумала: «Для шакалов». Вслух сказала: — Пей же. И уходи. Ты устал. Я позабочусь, чтобы награда была достойна тебя.
Он задумчиво посмотрел на ритон и вдруг резким движением поставил его на столик. Темные, почти черные капли упали на отполированную поверхность.
— Я не буду пить этого вина!
Выражение лица Лаодики не изменилось.
— Тогда иди, — безразлично сказала она.
Аристей некоторое время молча смотрел на нее. Потом сказал, растягивая слова:
— Нужно послать гонца… Немедленно. В Эфес. К Манию Аквилию. Он должен знать, что Митридата Эвергета больше нет. Что войны не будет. Что наемники будут распущены по домам. Что у понтийского войска новый стратег, которого зовут Аристей, и что этот стратег хочет быть другом Рима. Он должен знать, должен знать обо всем. И чем раньше, тем лучше, — лицо Аристея дергалось. — Для нас лучше, царица.
— Да, хорошо, — отвернувшись, сказала Лаодика. Ей стало холодно, она зябко передернула плечами. — Я так и сделаю. Гонец отправится сегодня же. И, конечно же, ты прав: кто еще может стать новым стратегом? Иди, Аристей. Я… — она запнулась. — Я благодарю тебя и жду тебя утром. Приходи… если позволит рана. А сейчас иди. Ты должен отдохнуть, Аристей. Иди.
Он повернулся и пошел к выходу. Он шел очень медленно. Лаодика не знала — от слабости или оттого, что прислушивался к чему-то. Скорее всего, последнее. Аристей не доверял никому. Впрочем, как и все в этом дворце.
И все-таки он не услышал, как за его спиной оказался кривоногий евнух и, не замахиваясь, коротко ударил, вернее, не ударил, а просто ткнул под лопатку ножом. Аристей, взмахнув нелепо руками, упал ничком и больше не пошевелился.
Вытерев нож, евнух спрятал его под одежду и вопросительно повернул к Лаодике жирное безбородое и безбровое лицо. На лице было обычное плаксивое выражение.
Лаодика снова зябко передернула плечами.
— Подай мне его плащ, — сказала она. — Я замерзла.
Евнух молча выполнил ее приказание. Она снова посмотрела на Аристея, лежащего с широко раскинутыми руками.
— Мне нужен Диофант, — сказала царица. — Позови его.
Евнух побежал к двери.
— Стой, — сказала Лаодика. — Разбуди Фрину. Передай ей… — царица на мгновение задумалась. Евнух ждал. — Передай ей: пусть непременно завтра же утром отошлет из города мою дочь. Теперь иди.
Царевич возвращался с охоты. Диофант, заложив руки за спину, стоял на верхней ступени дворцовой лестницы и молча смотрел на приближающихся охотников. Он увидел их еще издали, вернее, не их, а пыль, поднятую копытами коней, целую тучу пыли.
«Митридат Эвергет умер, — сказала утром Лаодика. — Теперь царь Понта — его и мой сын Митридат Евпатор. Он еще не знает, он еще вчера уехал на охоту и пока не возвращался. Дождись его, Диофант, встреть. Он должен узнать обо всем от тебя. Ты все расскажешь ему. Он ведь любит тебя. Расскажи ему обо всем, а потом приведи ко мне».
И теперь Диофант смотрел на приближающуюся группу всадников и страстно желал только одного — чтобы они ехали как можно дольше.
Царевич узнал его и пустил коня галопом. Диофант отметил его мастерскую посадку.
— Диофант! — закричал царевич. — Диофант, эгей! Жаль, что ты остался дома!.. Мы затравили оленя! Красавца оленя!.. Эй, Диофант!.. — Он осадил коня у самой лестницы.
— Диофант!.. — и вдруг замолчал.
Диофант тоже молча смотрел в его мальчишеское лицо с прозрачно-голубыми, как у отца, глазами. Руки его, за спиной, против воли сжались в кулаки. Он все яснее ощущал тяжесть того, что должен сказать.
Митридат медленно спешился, медленно поднялся по лестнице.
— Что случилось? — спросил он.
Диофант выдержал его взгляд.
— Я маленький человек, царевич, — сказал он. — Единственное, что я делал, — это учил тебя, как нужно натягивать тетиву, чтобы всегда попадать в цель, и как нужно сидеть на коне, чтобы конь не сбросил тебя. Я учил тебя, потому что эти две вещи — главное, что должен уметь царь. Я не думал, что это пригодится тебе так скоро, — он почувствовал, что лицо его застыло, словно от холода.
Подъехали остальные охотники.
— Что делать с оленем? — крикнул кто-то.
Митридат медленно повернулся к спрашивавшему, непонимающе посмотрел на него. Так же медленно перевел взгляд на оленя, переброшенного через седло, с неподвижными широко раскрытыми глазами. Голову оленя, наподобие диадемы, пересекала поперечная алая полоса, и Митридату показалось, что олень коронован.
