Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
Около короля стоял грубый, энергичный Лувуа, ставший всемогущим после смерти своего соперника Кольбера. Он обсуждал вопрос организации войска с двумя военными. Один из них был высокий, статный офицер, другой — странный уродливый человечек ниже среднего роста в мундире маршала. Последний был грозой голландцев — Люксембург, которого считали преемником Кондэ. Собеседник его, Вобан, уже занял место Тюренна.
Рядом с ними маленький седой кюре с добродушным лицом, отец Лашез, духовник короля, шепотом сообщал свои взгляды на янсенизм величественному Боссюэ, красноречивому епископу из Мо, и высокому тонкому молодому аббату Фепелону, слушавшему его нахмурясь, так как его самого подозревали в этой ереси. Тут же находился и художник Лебрен, толковавший об искусстве в маленьком кружке своих сотоварищей, Веррио и Лагера, архитекторов Блонде-ля и Ленотра, скульпторов Жирардона, Пюже, Дежардена и Койсво, творчество которых так заметно сказалось на новом дворце короля. Возле двери Расин, с улыбкой на вдохновенном лице, болтал с поэтом Буало и архитектором Монсаром. Все трое смеялись и шумели в качестве любимцев короля, допускавших себе вольность без доклада входить и выходить из его комнаты.
— Что такое с ним сегодня? — шепнул Буало, кивая головой по направлению к группе, окружавшей монарха. — Кажется, сон не привел его в лучшее расположение духа.
— С каждым дней становится все труднее занимать его, — ответил Расин, покачивая головой. — Сегодня в три часа я должен быть у г-жи де Ментенон. Посмотрим, не рассеет ли его страничка-другая из «Федры».
— А вы не думаете, друг мой, что сама «мадам» может оказаться лучшей утешительницей, чем ваша «Федра»? — заметил архитектор.
— «Мадам» — поразительная женщина. Она умна, у нее есть сердце, такт; она восхитительна.
— Один только у нее излишек…
— Какой?
— Лета.
— Пустяки! Что за дело до ее настоящих лет, когда на вид ей тридцать? Что за глаза! Что за руки! Ну да и он не мальчик, друзья мои.
— Ах, это другое дело.
— Возраст для мужчины — дело второстепенное, для женщины — важный вопрос.
— Совершенно верно. На молодого человека действует то, что он видит, а на более пожилого — что слышит. После сорока лет победа на стороне умного разговора, до сорока — хорошенького личика.
— Ах вы плут! Так, значит, вы считаете, что мадам сорока пяти лет и ее такт одержали верх над особой тридцати девяти и красотой. Ну, когда это произойдет, ваша дама, конечно, не забудет, кто первый отнесся к ней с особым почтением.
— Но, я думаю, вы не правы, Расин. — Увидим.
— И если вы ошиблись…
— Ну, что же тогда?
— Дело-то для вас примет серьезный оборот.
— Почему?
— У маркизы де Монтеспань отличная память.
— Ее влияние может скоро пропасть.
— Не слишком полагайтесь на это, друг мой. Когда де Фонтанж с ее голубыми глазами и золотистыми волосами явилась сюда из Прованса, все полагали также, что дни Монтеспань сочтены. Однако Фонтанж лежит в склепе на глубине шести футов, а маркиза провела на прошлой неделе два часа с королем. Она одержала победу раз, может одержать ее и другой.
— Ах, эта соперница совсем в ином роде. Это не молоденькая провинциальная пустышка, а умнейшая женщина Франции.
— Ну, Расин, вам хорошо известен нрав нашего доброго повелителя, или, по крайней мере, вы должны бы прекрасно его знать, так как неразлучны с ним со времени Фронды. Неужели вы находите, что такой человек может постоянно забавляться проповедями или проводить целые дни у ног женщины в возрасте сорока пяти лет, наблюдая, как подвигается ее вышивка или гладя ласково пуделя мадам, меж тем как в салонах дворца столько красавиц и очаровательных женских глаз со всей Франции, сколько бывает тюльпанов на цветочной грядке у садовника-голландца?.. Нет, пет, уж если не Монтеспань, то какая-нибудь дива помоложе.
— Дорогой Буало, повторяю, ее солнце меркнет. Слышали вы новость?
— Какую?
— Ее брат, г-н де Вивонн, не был допущен на прием.
— Не может быть.
— Однако это факт.
— Когда же?
— Сегодня утром.
— От кого вы слышали это?
— От де Катина, гвардейского капитана. Ему отдано приказание не допускать г-на де Вивонна.
— Ага, значит, король в самом деле задумал что-то неладное. Так вот почему мы сегодня не в настроении. Клянусь честью, если маркиза действительно такова, как про нее говорят, ему придется испытать, что победить ее было легче, чем оттолкнуть.
— Да, с Мортемарами нелегко справиться.
— Ну, дай Бог ему покончить с этой. Но кто тот мсье? Таких суровых лиц обычно при дворе не видишь. Ага! Король обратил на него внимание, и Лувуа делает знак приблизиться. Клянусь честью, он привольнее, видимо, чувствует себя в палатке, чем здесь под расписным потолком.
Незнакомец, привлекший к себе внимание Расина, был высокий худощавый мужчина с большим, орлиным носом, суровыми серыми глазами, выглядывавшими из-под густых нависших бровей, с немолодым лицом, имевшим такой отпечаток заботы и борьбы со стихиями, что оно выдавалось среди свежих лиц придворной камарильи, точно старый ястреб в клетке меж ярко оперенных птиц. На нем был костюм темного цвета; этот оттенок вошел при дворе в моду с тех пор, как король отказался от легкомыслия и Фонтанж; но висевшая у незнакомца сбоку шпага не была бутафорской рапирой; нет, там находился настоящий стальной клинок с медным эфесом, вложенный в перепачканные кожаные ножны и, очевидно, не раз побывавший на поле брани. Незнакомец стоял у двери, держа в руках шляпу с черными перьями, оглядывая полупрезрительным взглядом болтавших придворных. По знаку, данному военным министром, он начал пробираться вперед, довольно бесцеремонно расталкивая всех по дороге к королю.
Людовик обладал в высокой степени способностью запоминать лица.
— Я много лет не видел его, но хорошо помню, — обратился он к министру. — Ведь это граф де Фронтенак, не правда ли?
— Да, Ваше Величество, — ответил Лувуа, — это действительно Людовик де Бюад, граф де Фронтенак, бывший губернатор Канады.
— Мы рады видеть вас вновь на нашем приеме, — проговорил монарх старому дворянину, нагнувшемуся поцеловать протянутую ему белую королевскую руку. — Надеюсь, холод Канады не заморозил вашего горячего чувства преданности нам.
— Это не мог бы сделать даже холод смерти.
— Ну, надеюсь, этого не случится еще много лет. Нам хотелось поблагодарить вас за все хлопоты и заботы о нашей провинции. Вызвали же вас сюда главным образом для того, чтобы выслушать из ваших уст доклад о положении дел там. Но прежде всего — так как дела, касающиеся Бога, важнее дел даже Франции, — как идет обращение язычников?
— Нельзя пожаловаться, Ваше Величество. Добрые отцы иезуиты и францисканцы сделали все, что в силах, хотя и те и другие не прочь пренебречь благами будущего мира ради настоящего.
— Что вы скажете на это, отец мой? — обратился, подмигивая, Людовик к своему духовнику-иезуиту.
— Если дела эти имеют отношение к будущему, то хороший патер, как и всякий добрый католик, обязан направлять их как следует.
— Совершенно верно, Ваше Величество! — подтвердил де Фронтенак, но румянец вспыхнул на его смуглом лице. — Пока Ваше Величество делало мне честь, поручая вести эти дела, я не допускал ничьего вмешательства в исполнение моих обязанностей, какая бы одежда ни была на этом человеке — мундир или ряса.
— Довольно, сударь, довольно! — резко оборвал его Людовик. — Я спрашивал вас о миссиях.
— Они процветают, Ваше Величество. Ирокезы у Солта и на горах Гуроны, в Лоретте также алгонкины вдоль берегов всей реки начиная от Тадусака на востоке до Солт-ла-Мари и даже до великих равнин Дакоты — все приняли знамение креста. Маркетт прошел вниз по реке на запад, проповедуя христианство среди иллинойцев, а иезуиты пронесли слово Божие к воинам Длинного Дома в их вигвамы у Ониндали.
— Могу прибавить, Ваше Величество, — вставил отец Лашез, — что, распространяя евангельскую истину, многие из них часто жертвовали и своей жизнью.
— Да, это верно, Ваше Величество! — задушевно согласился Фронтенак.
— И вы допускали это? — горячо воскликнул Людовик. — Вы оставили в живых этих безбожных убийц?
— Я просил войск у Вашего Величества.
— Я же послал вам.
— Один полк.
— Кариньян-Сальерский? Это мои лучшие солдаты.
— Но нужно было послать больше, Ваше Величество.
— А сами канадцы? Разве у вас нет там милиции? Неужели вы не могли собрать достаточно сил для наказания этих негодяев, этих убийц Божьих слуг? Я всегда считал вас воином.
Глаза де Фронтенака вспыхнули, и одно мгновение, казалось, резкий ответ готов был сорваться с его губ; однако суровый старик, сделав над собой страшное усилие, сдержался и проговорил:
