Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
— Здесь истопник? — спросил Бонтан.
— Да, сударь, — ответил человек, державший в руках эмалированный поднос с сосновыми щепками.
— А открывающий ставни?
— Здесь, сударь.
— Ожидайте приказаний.
Он опять нажал ручку двери и тихо исчез в темноте опочивальни. То была огромная четырехугольная комната с двумя большими окнами, завешанными дорогими бархатными занавесками. Несколько лучей солнца, проскользнув сквозь щели, играли яркими пятнами на светлой стене. Большое кресло стояло у потухшего камина с громадной мраморной доской, над которой вилась гирлянда из бесчисленных арабесок и гербов, доходивших до роскошно расписанного потолка. В одном из углов стояла узенькая кушетка — ложе верного Бонтана.
В центре комнаты размещалась громадная кровать о четырех колоннах с гобеленовым пологом, откинутым у изголовья. Она была обнесена полированными перилами, между ними и кроватью образовался проход около пяти футов ширины. Там стоял круглый столик, накрытый белой салфеткой. На нем лежало серебряное блюдо с тремя кусочками телячьей грудинки и стоял эмалированный кубок с легким вином — на случай, если бы королю вздумалось закусить ночью.
Бонтан неслышно прошел по комнате, ноги его утопали в мягком ковре; тяжелый запах спальни навис в комнате, слышалось мерное дыхание спящего. Бонтан подошел к кровати и остановился с часами в руках, ожидая того мгновения, когда, согласно этикету двора, требовалось разбудить короля. Перед ним, под дорогим зеленым шелковым восточным одеялом, вырисовывалась потонувшая в пышных кружевах подушки круглая голова с коротко подстриженными черными волосами, горбатым носом и с выдававшейся нижнею губою. Лакей закрыл часы и нагнулся над спящим.
— Имею честь доложить Вашему Величеству, что теперь половина девятого, — проговорил он.
— А!.. — Король медленно открыл свои большие темные глаза, перекрестился и, вынув из-под ночной рубашки маленькую темную ладанку, поцеловал ее. Потом сел на кровати, щурясь; оглянулся вокруг с видом человека, приходящего в себя после сна. — Вы передали мои приказания дежурному офицеру, Бонтан?
— Да, Ваше Величество.
— Кто дежурный?
— Майор де Бриссак на главном посту, а в коридоре — капитан де Катина.
— Де Катина? А, молодой человек, остановивший мою лошадь в Фонтенебло. Я помню его. Можете начинать, Бонтан.
Обер-камердинер быстро подошел к двери и отпер ее. В комнату стремительно вошли истопник и четверо лакеев в красных кафтанах и белых париках. Без всякого шума они проворно приступили к исполнению своих обязанностей. Один схватил кушетку и одеяло Бонтана и в одно мгновение вынес их в прихожую; другой унес поднос с закуской и серебряный подсвечник, а третий отдернул бархатные занавеси, и поток света залил комнату. На сосновые щепки, уже трещавшие в камине, истопник положил наискось два толстых круглых полена, так как чувствовалась утренняя прохлада в воздухе, и вышел вместе с остальными лакеями.
Едва они удалились, как вошла группа вельможных людей. Впереди выступали рядом два человека. Один из них — юноша немного старше двадцати лет, среднего роста, с важными и медлительными манерами, со стройными ногами, с лицом довольно красивым, но похожим на маску домино; оно было лишено выразительности, и лишь иногда в чертах его чудилась насмешливая искра. Он был одет в богатый костюм из бархата темно-лилового цвета; на груди красовалась широкая голубая лента, из-под которой блестела полоска ордена св. Людовика. Его товарищ был смуглый мужчина лет сорока, с важной, полной достоинства осанкой, в скромной, но дорогой черной шелковой одежде с золотыми украшениями у ворота и на рукавах. Когда вошедшие приблизились к королю, то по сходству этих трех лиц можно было заключить, что они принадлежат к одной семье, и каждый легко мог бы догадаться, что старший — это мсье, младший брат Людовика XIV, а юноша — дофин Людовик, единственный законный сын короля и наследник престола, на который не суждено будет воссесть ни ему, ни его сыновьям (1).
За сыном и братом короля следовала небольшая группа вельмож и придворных, обязанных присутствовать при церемониале. Тут были главный гардероб-мейстер, первый камергер, герцог Мэнский, бледный юноша в черной бархатной одежде, сильно хромавший на левую ногу, и его маленький брат граф Тулузский, оба незаконные дети г-жи де Монтеспань от короля. За ними вошли первый камердинер гардероба Фагон, лейб-медик Телье, лейб-хирург и три пажа в красных, расшитых золотом костюмах. Они несли платье монарха. Таковы были участники малого семейного церемониала, присутствовать при котором считалось величайшею честью для придворных Людовика.
Бонтан вылил на руки короля несколько капель спирта, подставив серебряное блюдо, чтобы они могли стечь, а первый камергер подал чашку со святой водой; монарх обмакнул в нее руку, перекрестился и прочитал коротенькую молитву святому духу. Потом, кивнув в знак приветствия брату и бросив несколько слов дофину и герцогу Мэнскому, он спустил ноги и сел на край кровати в своей длинной шелковой ночной рубашке, из-под которой болтались королевские маленькие белые ножки — поза довольно рискованная для всякого человека, но Людовик был так проникнут чувством собственного достоинства, что не мог себе представить возможности показаться смешным в глазах других при каких бы то ни было обстоятельствах. Так сидел повелитель Франции и в то же время раб всякого сквозняка, заставлявшего его вздрагивать. Г-н де Сен-Квентон, королевский цирюльник, набросил пурпурный халат на плечи монарха, надевая длинный завитой придворный парик на его голову. Бонтан между тем натянул ему на ноги красные чулки, подставив бархатные вышитые туфли. Король всунул ноги в них, подпоясал халат, встал и подошел к камину. Тут он сел в кресло, протянув к огню свои тонкие, нежные руки. Присутствовавшие при церемониале стали полукругом в ожидании «grand lever».
— Что это такое, мсье? — внезапно спросил король, оглядываясь раздраженно вокруг. — Я чувствую запах духов. Кто посмел явиться надушенным, зная, что я этого не выношу?
Сановники переглянулись, не желая признаваться. Но преданный Бонтан подкрался сзади и открыл виновника.
— Баша светлость, запах идет от вас, — обратился он к графу Тулузскому.
Граф Тулузский, маленький краснощекий мальчик, вспыхнул.
— Извините, Ваше Величество, вероятно, м-ль де Краммон обрызгала меня из своего флакона во время нашей игры вчера в Марли, — промолвил он запинаясь. — Я не заметил, но если это неприятно Вашему Величеству…
— Чтобы не было этого отвратительного запаха. Чтобы не было! — кричал король. — Уф! Я задыхаюсь. Откройте нижнюю половину окна, Бонтан. Нет, не надо, раз он ушел. Разве сегодня не день бритья, г-н де Сен-Квентон?
— Все готово, Ваше Величество.
— Так отчего же вы не приступаете? Уже три минуты позже установленного для этого срока. Начинайте, мсье, а вы, Бонтан, дайте знать, что начался «grand lever».
Очевидно, король встал с левой ноги в это утро. Он бросал быстрые вопросительные взгляды на брата и сыновей; готовые сорваться с его губ упреки или насмешки оставались невысказанными, каковыми бы они ни были, так как этому препятствовали манипуляции де Сен-Квентона. С небрежностью, результатом давнишней привычки, он намылил королевский подбородок, быстро поводил по нему бритвой, затем отер его спиртом. Один из дворян угодливо помог натянуть короткие черные бархатные штаны, другой поправил их, а третий, сняв через голову с короля ночную рубашку, подал дневную, гревшуюся перед огнем. Знатные царедворцы, ревниво оберегавшие свои привилегии, надели королю туфли с бриллиантовыми пряжками, гамаши и красный камзол, а поверх его голубую ленту с крестом Св. Духа, осыпанным бриллиантами, и красную — Св. Людовика. Для постороннего было бы странно наблюдать, как безучастно-спокойно стоял этот человек небольшого роста, устремив задумчивый взгляд на горевшие в камине дрова, между тем как группа людей с громкими именами суетилась вокруг него, дотрагиваясь до него то тут, то там, словно кучка детей, возившихся с любимой куклой. Надели черный нижний кафтан, повязали дорогой кружевной галстук, накинули широкий верхний камзол, поднесли на эмалированном блюде два дорогих кружевных платка; двое придворных сунули их в боковые карманы, дали в руки трость черного дерева, отделанную серебром, — и монарх оказался готовым для дневных трудов.
Между тем в продолжение получаса дверь в опочивальню постоянно отворялась и затворялась. Гвардейский капитан докладывал шепотом фамилию входившего дежурному из свиты, а тот передавал ее первому камергеру. Каждый новый посетитель делал три глубоких поклона королю, а затем отходил к своему кружку, принимаясь вполголоса разговаривать о новостях, погоде и планах на этот день. Мало-помалу число присутствовавших все увеличивалось, и к тому моменту, когда королю подали его скромный завтрак, состоявший из хлеба и вина, сильно разбавленного водой, большая квадратная комната наполнилась толпой людей; между ними было немало содействовавших тому, чтоб эта эпоха стала самой блестящей в истории Франции.
