Джеральдина Брукс - Год испытаний
Мистер Виккарз стоял ко мне спиной и грел руки у огня. Услыхав на лестнице мои шаги, он обернулся, захлопал в ладоши и воскликнул:
— Я сошью для вас дюжину таких платьев, чтобы все видели, какая вы красавица! — А потом игривый тон исчез, его голос стал низким и хриплым: — Если бы вы позволили мне заботиться о вас…
Он подошел ко мне, положил руки мне на талию, нежно привлек к себе и поцеловал. Не знаю, что произошло бы дальше, если бы я не почувствовала, какая у него горячая кожа, и не отстранилась.
— Да у вас жар! — Я потрогала его лоб.
— Да, — сказал он, выпуская меня из своих объятий и потирая виски. — Весь день меня бил озноб, а теперь стало еще хуже — болит голова и страшно ломит все кости.
— Надо лечь в постель. Я дам вам лекарство. А обо всем остальном поговорим завтра, когда вам станет лучше.
Не знаю, как мистер Виккарз спал в ту ночь, но мне не спалось. Меня одолевали пробудившиеся чувства. Я долго лежала в темноте, прислушиваясь к дыханию детей. Протянула руку и нащупала крохотный кулачок Тома. Это было очень приятно, но тело мое жаждало других прикосновений.
Утром я встала чуть свет, чтобы переделать все дела до того, как мистер Виккарз спустится к завтраку. Детей будить я не стала. Том спал, свернувшись клубочком, а Джеми — широко раскинув свои худенькие руки. Их светлые головки сияли в темноте, как два солнышка. У их отца были такие же светлые пышные волосы, а у меня волосы совсем другие — густые и темные. Я поцеловала детей перед уходом.
Спустившись вниз, я разожгла огонь и пошла на колодец за водой. Поставила на плиту большой чайник. Потом вымыла пол и, чтобы не топтать мокрые плитки, взяла кружку бульона и кусок хлеба и вышла в садик. На горизонте как раз появилась розовая полоска. В такое утро только и мечтать о новой жизни. Я пила бульон и смотрела, как синичка несет корм своим птенцам, и думала: а может быть, мне действительно нужен мужчина, который помог бы мне вырастить мальчиков?
Сэм оставил мне дом и стадо овец, но его шахта перешла другому в тот же день, когда его откопали из-под земли. Я сказала, что не собираюсь заявлять на нее права, как это принято, через три недели, потом через шесть недель и, наконец, через девять, так как я все равно не смогу сама восстановить обрушившиеся крепи, а денег, чтобы нанять кого-то, у меня нет. Теперь она принадлежит Джонасу Хау. Будучи порядочным человеком, он все время твердит, что его мучает совесть. Но здесь все по закону: тот, кто не сможет добыть меру свинцовой руды через три недели, лишается жилы. Джонас сказал, что сделает из моих сыновей шахтеров, когда они подрастут. Хотя я его и поблагодарила, мне совсем не хотелось, чтобы мои дети работали под землей. А профессия портного — это совсем другое дело, и я хотела бы, чтобы они ее освоили. К тому же Джордж Виккарз хороший человек, и мне с ним легко. И он мне далеко не безразличен.
Покончив с завтраком, я пошла поискать в кустах яйца для мистера Виккарза и Джеми, — мои куры неслись где угодно, только не в курятнике. Потом я вернулась в дом, замесила тесто, накрыла его марлей и поставила у огня. После этого поднялась наверх и покормила грудью Тома.
К дому пастора я подошла, когда еще не было семи. Но Элинор Момпелльон уже работала в своем саду.
Элинор, с ее хрупкой красотой, выглядела в свои двадцать пять лет совсем юной. У нее была белая, словно отливающая жемчугом, кожа, такая прозрачная, что на висках просвечивали голубые жилки. Светлые волосы как нимб обрамляли ее лоб, а глаза были голубыми, как зимнее небо. Но эта хрупкая внешность странным образом сочеталась с ясным умом, сильной волей и неукротимой энергией. Она почему-то не признавала существующих в мире различий между слабым и сильным, женщиной и мужчиной, простым работником и его хозяином.
В то утро она, стоя на коленях, обрывала увядшие головки ромашек.
— Доброе утро, Анна, — поздоровалась она. — Ты знаешь, что настойка из этих цветков снижает жар? — Миссис Момпелльон постоянно пыталась научить меня чему-то новому, а я была благодарной ученицей.
Мне всегда нравилась красивая речь. Когда я была еще совсем ребенком, самой большой радостью для меня было посещение церкви, и не потому, что я была такой примерной, просто мне хотелось слушать и слушать красивые слова молитв и псалмов. Каждое воскресенье я старалась запомнить наизусть какой-нибудь отрывок из литургии. Иногда мне удавалось улизнуть от мачехи, и я подолгу бродила по церковному кладбищу и переписывала надгробные надписи. Если я знала имя того, кто похоронен в могиле, я могла сопоставить его звучание с буквами, выгравированными на памятнике. Вместо карандаша у меня была острая палочка, которой я писала на земле.
Однажды отец привез в дом пастора дрова и застал меня за этим занятием. При виде его я вздрогнула от испуга, палочка сломалась в моей руке. Джосайя Бонт был не из разговорчивых, и те немногие слова, которые он бросал в мой адрес, были в основном ругательными. Я помню, как вся сжалась тогда от страха: он был скор на расправу. Но он меня не ударил за то, что я отлынивала от своих обязанностей, а только посмотрел на буквы, которые я пыталась писать, поскреб заросший щетиной подбородок и ушел.
Позже я узнала, что отец в тот вечер хвастался перед своими дружками в таверне и говорил, что жалеет, что у него нет средств, чтобы отдать меня учиться. Это были пустые слова, но мне все-таки было приятно, ведь я никогда не слышала похвалы из уст отца, и, когда я узнала, что он считает меня способной, я и сама начала в это верить. С тех пор я, уже не таясь, все время напевала отрывки из псалмов. Мне просто нравились слова и мелодия, но люди стали думать, что я очень набожна. В результате меня взяли на работу в дом пастора, и это открыло для меня дверь к настоящим познаниям, о чем я так мечтала.
Когда Элинор Момпелльон приехала в нашу деревню, она за год научила меня грамоте. И хотя мой почерк все еще был неразборчивым, я могла читать почти без труда любую книгу из ее библиотеки. Почти каждый день она заходила в наш дом после обеда, когда Том спал, и давала мне какое-нибудь учебное задание, которое я должна была выполнить, пока она посещает других прихожан. По пути домой она опять заходила ко мне проверить, как я справилась с заданием. Она была очень хорошим учителем.
Однако порой мне казалось, что она обратила на меня внимание только потому, что у нее нет своего ребенка. Когда они с Майклом Момпелльоном приехали к нам, такие молодые и счастливые — они только что поженились, — вся деревня затаилась в ожидании. Но проходили месяцы, а потом и годы, но талия миссис Момпелльон по-прежнему оставалась тонкой, как у девушки. Жители нашей деревни только выиграли от этого, потому что она относилась как заботливая мать к чужим детям, живущим в нужде, помогала советом, навещала больных, в общем, стала для нас незаменимой.
Единственное, чему я не хотела у нее учиться, — это тому, как готовить снадобья из разных растений. Одно дело, если этим занимается жена пастора, и совсем другое — если этим займусь я, вдова. Когда я была совсем девочкой, у нас в деревне был такой случай: ведьмой объявили Мем Гауди, женщину, к которой все обращались за лекарствами, она же помогала принимать роды. Тот год был неурожайный, и у нескольких истощенных женщин случился выкидыш. А когда странные близнецы, сросшиеся друг с другом в груди, родились мертвыми, многие начали поговаривать, что это дело рук дьявола, и стали называть Мем Гауди ведьмой. Наш пастор, мистер Стенли, пошел с Гауди на поле и провел там с ней много часов, проверяя их обвинения. Когда они вернулись, он признал ее невиновной и осудил тех, кто обвинил ее в колдовстве.
Хотя никто больше не осмелился называть старую Мем ведьмой, кое-кто стал косо посматривать на ее молодую племянницу Анис — та помогала ей выращивать, сушить и смешивать растения для настоек. Моя мачеха Афра, очень суеверная женщина, была из их числа. Она испытывала к Анис смешанное чувство страха и благоговения и, может быть, даже завидовала ей. Я была в доме отца, когда Анис принесла для детей мазь от нагноения глаз. Я очень удивилась, когда увидела, как Афра спрятала под подстилкой на стуле раскрытые в форме креста ножницы и предложила Анис сесть. Я пожурила ее за это, когда Анис ушла, но мачеха настаивала на своем:
— Говори, что хочешь, Анна. Но разве ты не видишь, как задирает нос эта сиротка? Будто знает больше, чем мы.
Что ж, ответила я ей на это, так оно и есть. Разве она не знает, как лечить болезни? Разве мы все не пользуемся ее знаниями?
Афра скривилась:
— А ты замечала, как мужчины крутятся вокруг нее? Это все неспроста. Я думаю, она варит не только лекарства, но и приворотное зелье.
Я возразила, что такая молодая красивая женщина в этом не нуждается. Афра еще больше скривилась, и я почувствовала, что попала в точку. В этом-то и была причина ненависти моей мачехи к Анис.
