Роберт Юнг - Лучи из пепла.
На первых порах считанные люди решались проникать на эту ничейную землю. Они разгребали развалины в поисках какого-нибудь добра, которое можно было бы обратить в деньги. Небольшие группки по три-четыре человека, предпринимавшие такие рейды, вскоре прекрасно изучили местность. Главное внимание они обращали на металл, так как после сборов и конфискаций металла, проводившихся в течение многих лет властями Японии, любой металлолом являлся редкостью. В первую очередь они искали под пеплом и закопченными балками ванные комнаты, вернее, то, что когда-то было ванными комнатами. Дело в том, что многим семьям удалось сохранить и в годы войны свои медные сидячие ванны «гуэмон-буро», которые теперь ценились на вес золота.
В числе разведчиков атомной пустыни был и стройный усатый человек в очках. Его белый лабораторный халат отнюдь не гармонировал с военной фуражкой и солдатскими обмотками. Он также усердно что-то собирал и только к концу дня возвращался с полным рюкзаком и туго набитой сумкой к своей семье в рыбачью деревушку Куба. Но, когда он выкладывал добычу на «татами»[2] оказывалось, что в ней нет ничего пригодного для продажи. Это были просто-напросто камни самых различных видов и размеров.
Профессор Сёго Нагаока был известный геолог в университете Хиросимы, и в том, что он и сейчас, по привычке вооружившись киркой, искал минералы и окаменелости, в сущности, не было ничего удивительного. Только на этот раз он разведывал не какой-нибудь неизведанный клочок земли, а терпеливо исследовал территорию, на которой еще несколько дней назад был расположен центр большого города.
Когда «искатели сокровищ» встречали ученого, они обращались к нему с вопросом, который на первых порах звучал вполне искренне, но потом превратился в своего рода привычную остроту: «Почему вы, собственно, не работаете с нами, профессор? Вы ведь знаете этот район, как свои пять пальцев. Скажите нам, когда набредете на металл, и вам тоже перепадет куча денег».
На это Нагаока отвечал:
— Подите-ка сюда, я вам расскажу, где надо искать.
Ученый, конечно, никогда не помышлял о том, чтобы войти в долю с торговцами металлом. Однако он требовал от своих «коллег» по раскопкам ответной услуги: сведений об отпечатках теней. В великой атомной пустыне его прежде всего интересовали тени. Как известно, необыкновенно яркая вспышка «пикадона» обесцветила все, что подверглось ее воздействию. Там, где на фоне гладкой поверхности находились растение, животное или человек, их тень нередко выделялась на «выцветшей» плоскости так ясно и четко, словно вырезанный из картона силуэт. Когда искатели металла обнаруживали на каком-нибудь обломке очертания листочка, руки, а то и головы, они приносили окаменелость ученому или приводили его самого к ней, а «взамен» получали нужные им сведения, например:
— Вот там, под грудой камней около третьего пня, лежит котел!
Или:
— Под развалинами второго дома слева от ближайшего перекрестка стоит покопать.
2Профессор собирал не только «тени» одушевленных и неодушевленных предметов, сгоревших в огне атомного взрыва, но также сотни вещей, которые не были уничтожены в гигантской атомной плавильной печи, а лишь подверглись изменению. Например, необыкновенно блестящие глиняные кирпичи, причудливо изогнутые бутылки, наполовину обуглившиеся бамбуковые палки, обожженные клочки тканей и камни. Прежде всего камни. Но что это были за камни! Таких камней, наверное, никогда раньше не существовало на земле: под действием чудовищно высокой температуры во время атомного взрыва они «плакали» и «кровоточили». Это сразу бросалось в глаза, стоило поглядеть на разрез какой-нибудь каменной глыбы. Ее черное нутро, правда, сохранялось, но часть этого темного слоя просачивалась в наружные светло-серые слои так, что на поверхности появлялось нечто вроде лишая. Странным и больным казался такой камень, словно пораженный паршой или проказой. Удивительные изменения в камнях впервые привлекли внимание геолога, когда он на другой день после катастрофы пробирался по горящему городу, озабоченный лишь судьбою своих студентов и своей коллекции минералов, хранившейся в университете. Собственно говоря, Нагаока — об этом он сейчас рассказывает, смеясь над самим собой, — сначала даже не увидел, а только почувствовал те новые поразительные, никем дотоле не виданные изменения, которые произошли с камнями Хиросимы.
Как-то профессор, утомившись, присел около развалин храма Гокаку на цоколе старого уличного фонаря, но тут же вскочил, словно ужаленный, — в него впились сотни иголок.
То, что он увидел, было так удивительно, так необычайно, что он вскрикнул от неожиданности. Дело в том, что совершенно гладкий гранит выпустил бесчисленные мельчайшие шипы. Очевидно, под влиянием страшного жара камень на время перешел в полужидкое состояние; по волнистым линиям было еще видно, в каком направлении текли частицы размягченного гранита.
Ученый не знал в то время ничего определенного о характере сброшенной на Хиросиму бомбы, тем не менее он понял, что здесь произошло нечто совершенно новое, нечто в буквальном смысле этого слова потрясающее и что исследователю необходимо немедленно приступить к изучению этих феноменов.
Нагаока был вооружен небольшой киркой, какую геологи и минералоги привыкли брать с собой, отправляясь в свои экспедиции, самым обычным фотоаппаратом и так называемым «дипом», своего рода плотницким ватерпасом, при помощи которого можно было измерять углы наклона развалившихся стен, надгробных памятников, свай и деревьев. Кроме того, ученый всегда имел при себе несколько лоскутов материи и клочков бумаги, чтобы тщательно завертывать свои находки.
Нагаока собрал и описал, как он впоследствии сообщил в своей работе[3], изобилующей точными цифровыми данными, не менее 6542 обломков в тысячеметровой зоне вокруг эпицентра взрыва и отметил места своих находок на соответствующих картах. 829 обломков были затем подвергнуты более детальному изучению. Таким образом, профессору удалось не только точно описать различные степени плавки и изменений поверхностей многочисленных видов минералов, но также, определив углы теней, вычислить тригонометрически тщательно скрывавшуюся американцами высоту, на которой произошел взрыв бомбы. Новое оружие в течение доли секунды вернуло обработанный человеком камень — стены храмов и надгробные памятники — в то состояние, в каком он находился в давно минувшие эпохи истории Земли.
Вскоре круг изысканий профессора расширился. Нагаока начал собирать все, что имело какое-нибудь отношение к «тому дню». Геолог превратился в историка или, пожалуй, даже в археолога. Ведь теперь он тщательно откапывал останки людей и, как ученые, которые извлекли в свое время Помпею из ее сооруженной вулканом гробницы, находил скелеты в позах, свидетельствовавших о неудавшейся попытке бежать или о желании найти спасение в чьих-нибудь объятиях. Он собирал часы, стрелки которых остановились точно в момент катастрофы, собирал бумажные деньги и страницы книг, которые взрывная волна и огненный шквал унесли на километры от города. Особое внимание он обращал на кирпичи, где были запечатлены родовые гербы, нередко это было единственное, что осталось от целой семьи. В его доме росли груды обломков «машинной» цивилизации в стадии ее самоуничтожения: искореженные газовые плитки, погнувшиеся велосипеды, часть мотора в страшном сочетании с приварившимся к ней скелетом руки демиурга, одураченного и захваченного врасплох; печальный хлам, совершенно лишенный величия античных обломков, гротескные памятники бренной материи, изуродованной и истлевшей…
Профессор откопал примерно сорок трупов и оказал им последние почести. Он первый обнаружил также ясные признаки того, что жизнь в городе продолжается: ученый увидел густую щетку проросшей так называемой «железнодорожной травы» (привезенной в конце прошлого столетия из США для озеленения железнодорожных насыпей), проросшие семена и цветочную пыльцу, трубчатые красные горные цветы, каких никто еще не видывал в низине Хиросимы. Они пробивались из горной глины в обломках стен. Долгие годы семена лежали как бы запеченные в красноватой земле, привезенной с гор. Взрыв освободил их. Тепло и излучения заставили цветы расцвести. Даже на пруду около разрушенного замка над обгоревшими, увядшими листьями лотосов поднялись новые, молодые побеги.
Когда профессор, случалось, брал с собой в такие экспедиции своих домашних, они располагались на месте, где раньше находилась оживленная городская площадь, и раскладывали небольшой костер рядом с бывшей остановкой трамвая Камия-тё. Там они пекли сладкие, величиной с большой палец картофелины, которые Нагаока собирал у подножия памятника русско-японской войны. Это место он находил даже в темноте, так как поблизости в течение многих дней, словно гигантский факел, горел огромный кедр.
