Артур Дойль - Дядюшка Бернак
Появиться в любом приморском городе прежде, чем я повидаюсь с дядей и узнаю, как он воспримет мой приезд, значило бы просто отдаться в руки жандармов, которые крайне подозрительно относятся ко всем прибывающим из Англии.
Добровольно прийти к французскому императору — это одно, а быть приведенным к нему полицией — это уже совсем другое. Наконец я решил, что самое лучшее в моем положении — постараться найти пустой сарай или что-то в этом роде, где я смог бы переночевать. Старики говорят: утро вечера мудренее; может быть, и я к утру придумаю, как попасть к дядюшке Бернаку, а через него и на службу к новому властителю Франции.
Ветер между тем крепчал, переходя в бурю. Царила такая тьма, что были едва видны белые гребни валов, с ревом разбивавшихся о берег. Суденышка, на котором я приплыл из Дувра, уже не было и помину. Вдали, насколько хватал глаз, тянулись низкие холмы. Когда я приблизился к ним, то понял свою ошибку: в полумраке размеры предметов искажались, и в действительности то были просто песчаные дюны, на которых кое-где темными пятнами выделялись кусты терновника.
Я медленно побрел через дюны, неся узелок с пожитками на плече и с трудом передвигая ноги по рыхлому песку. Ползучие растения цеплялись за ноги, и я часто оступался. Забыв, что мое платье промокло, а руки заледенели, я думал о страданиях, выпавших на долю моим родителям. Меня занимала мысль, что настанет день, когда мои дети тоже будут с воодушевлением вспоминать о том, что случилось здесь со мной — ведь во французских дворянских семьях история рода свято сберегается в памяти потомков, — и мой пример поможет им в трудную минуту.
Мне казалось, что дюны никогда не кончатся, но когда я наконец оставил их позади, мне вдруг непреодолимо захотелось вернуться обратно. Дело в том, что в этом месте море далеко вдается в берег, и приливы образовали необозримое унылое соляное болото, которое, вероятно, и при дневном свете не придавало бодрости путнику, а в такую мрачную ночь и подавно лишало сил. Сначала меня неприятно поразила болотистость почвы, под ногами раздавалось хлюпанье, и с каждым шагом я проваливался в вязкую тину. Скоро она уже достигала мне до колен, и я с трудом вытаскивал ноги.
Как охотно вернулся бы я назад к дюнам, бросив искать более удобный путь. Я окончательно утратил представление о том, где нахожусь, и в шуме бури мне казалось, что рокот моря раздается уже с другой стороны. Ориентироваться по звездам я не умел. Да впрочем, в том не было и нужды, потому как звезд на небе сверкало немного, да и те ежеминутно скрывались за быстро мчавшимися грозовыми тучами.
Я продолжал брести через болото, мокрый и усталый, все глубже и глубже увязая в тине. Невольно мне пришла в голову мысль, что моя первая ночь во Франции будет и последней и что я, наследник рода де Лавалей, обречен погибнуть в отвратительном болоте. Немало миль прошел я таким образом; иногда слой тины становился меньше, но ни разу я не выбрался на совершенно сухое место.
Вдруг я заметил предмет, который заставил мое сердце забиться еще тревожнее. Я начал бояться, что хожу по замкнутому кругу, из которого мне не выбраться. Мне показалось, что беловатый кустарник, неожиданно вставший передо мною из тьмы, я уже видел час назад. Чтобы удостовериться в этом, я остановился; искра, выбитая ударом кремня, на мгновение осветила болото, и в бурой грязи я ясно увидел свои собственные следы.
Итак, мои худшие опасения подтвердились. В отчаянии я устремил взор в небеса и впервые за эту ночь увидел клочок светлого неба. Месяц выглянул из-за тучи лишь на минуту, но я успел разглядеть в небе силуэт, похожий на длинную римскую цифру V или на наконечник стрелы. Приглядевшись повнимательнее, я понял, что это была стая диких уток. Они направлялись в ту же сторону, что и я. В Кенте мне не раз доводилось видеть, как эти птицы в ненастную погоду удаляются от моря и летят внутрь страны. Теперь я не сомневался, что иду в нужном направлении. Ободренный этим открытием, я вновь устремился вперед, стараясь не сбиваться с прямого пути и с большими предосторожностями делая каждый шаг.
Наконец, после почти получасового блуждания мое упорство было вознаграждено: впереди гостеприимно засветилось маленькое окошко.
Каким ослепительным показался мне этот огонек, суливший пищу и отдых! Он вернул меня, несчастного скитальца, к жизни. Из последних сил я бросился вперед. Я до того продрог и измучился, что даже не подумал о том, прилично ли проситься на ночлег в столь поздний час. Впрочем, не стоило сомневаться, что золотой соверен заставит рыбака или отшельника, живущего среди непроходимых болот, не слишком задумываться о моем подозрительном появлении.
Приближаясь к домику, я все больше и больше удивлялся тому, что болото не кончается, а, наоборот, становится глубже, и, когда месяц показывался из-за туч, можно было разглядеть, что жилище расположилось посреди трясины и со всех сторон его — черная вода. Я уже мог рассмотреть, что свет лился из маленького четырехугольного окошка. Время от времени кто-то подходил к окну, заслоняя свет. Судя по очертаниям головы, это был мужчина. Он напряженно всматривался во тьму.
Раза два этот человек даже выглядывал в окно, и было что-то странное в том, как он то появлялся в окне, то мгновенно исчезал. Я невольно удивился столь странному поведению и смутно почувствовал опасность. Непонятный хозяин и дом, расположенный почему-то в самой трясине, заинтриговали меня, и я решил, невзирая на усталость, понаблюдать за незнакомцем, прежде чем искать приюта под его кровлей.
Подойдя ближе, я увидел, что дом был ветхий и давно нуждался в основательном ремонте, он буквально сиял из-за многочисленных щелей, сквозь которые лился свет. Я остановился, подумав, что, пожалуй, соляное болото куда безопаснее для отдыха, чем эта сторожка или скорее всего гнездо отчаянных контрабандистов, которым, как я уже не сомневался, принадлежало это уединенное пристанище.
Набежавшее облако скрыло месяц, и в полной тьме я без малейшего риска смог подкрасться к дому и заглянуть в оконце. Около полуразвалившегося камина, в котором ярко пылали дрова, сидел поразительно красивый молодой человек; он углубился в чтение какой-то засаленной книжонки. Его продолговатое, смуглое лицо обрамляли густые кудри черных волос, волнами рассыпавшихся по плечам. В его наружности сказывалась натура утонченная, поэтическая. При всех своих опасениях, я ощутил радость, глядя на это прекрасное лицо, освещенное ярким пламенем, и чувствуя тепло и свет очага. Что может быть более притягательным для замерзшего и голодного путника?
Несколько минут я не сводил глаз с загадочного обитателя хижины: его полные чувственные губы то и дело вздрагивали, словно он повторял прочитанное. Но вот он положил книгу на стол и снова приблизился к окошку. Заметив в потемках очертания моей фигуры, он издал радостное восклицание и приветливо замахал рукой. Дверь распахнулась, и его высокая, стройная фигура показалась на пороге. Черные как смоль кудри развевались по ветру.
— Добро пожаловать, дорогие друзья! — крикнул он и, вглядываясь в темноту, козырьком приставил к глазам руку, чтобы заслонить их от резкого ветра и носившегося в воздухе песка. — Я уж и не чаял увидеть вас сегодня, ведь прошло битых два часа, как я здесь.
Вместо ответа я стал перед ним так, чтобы лицо мое оказалось освещено.
— Боюсь, сударь… — начал я, но договорить не успел, так как он отпрянул к двери и с треском захлопнул ее перед самым моим носом.
Эта грубость и быстрота движений до того не вязались с его наружностью, что я был просто ошеломлен. Но вскоре мое изумление возросло еще больше. Как я уже сказал, хижина давно нуждалась в ремонте, между трещинами и щелями пробивался свет, и во всю высоту двери около петель тоже была щель. Через нее был виден дальний конец комнаты, где пылал камин. Молодой человек снова появился у огня, лихорадочно шаря руками у себя за пазухой, потом одним прыжком исчез за камином, и мне стали видны только его башмаки. Затем он опять подошел к двери.
— Кто вы такой? — с тревогой спросил он.
— Я заблудился.
Последовала пауза, словно он размышлял, что ему делать.
— Вряд ли это место столь привлекательно, чтобы остаться здесь на ночлег, — вымолвил он наконец.
— Я совершенно измучен, месье. Уверен, вы не откажете мне в приюте. Уже много часов я брожу по соляному болоту.
— Вы никого не встретили? — озабоченно спросил он.
— Нет.
— Отойдите от двери, чтобы я вас рассмотрел. Места здесь, сами понимаете, дикие, и времена нынче смутные. Так что приходится быть весьма осторожным.
Я отошел на несколько шагов, а он приотворил дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову, и принялся молча меня разглядывать.
— Ваше имя?
— Луи Лаваль, — отвечал я, сочтя благоразумным: опустить дворянскую частицу «де».
