Вилен Хацкевич - Как говорил старик Ольшанский...
— В одном местечке была маленькая церквушка, а рядом находилась лавка, которую держал один еврей. Жители этого местечка плохо посещали церковь и еще хуже ходили в лавку. И однажды еврей-лавочник пришел до батюшки и говорит ему: «Нам надо что-то придумать, чтобы жители нашего местечка не обходили стороной ни церковь, ни лавку»… Сидели они, гадали, но так ничего и не придумали…
Шло время. Но вот однажды этот лавочник прибегает до батюшки и говорит ему:
— У вас за церковью, — говорит он, — есть заброшенный колодец? Есть. Так я вас спрашиваю, почему бы той воде, которая в нем есть, не быть святой?
С того времени и в церкви, и в лавке народу хватало. Даже из других местечек приходили к колодцу за святой водой. Так вот, один мужчина с другого местечка как-то говорит еврею-лавочнику:
— Я уже второй год пью эту воду, и что-то мне не становится хорошо… Вы бы мне не могли сказать, кому от нее стало хорошо?
И тогда еврей-лавочник ему говорит:
— Э, я уже двоих знаю, кому от нее стало хорошо…
— Вы поняли? — говорит, смеясь, Миша, — Нy конечно же, им из батюшкой стало хорошо…
— Хотите я вам расскажу один анекдот? — всегда спрашивал Миша Мирсаков, когда впервые встречался с клиентом. — Тогда слушайте. В Жмеринке на вокзале из поезда выходит элегантный мужчина. К нему подходит какой-то местный житель, осматривает его с ног до головы и говорит:
— Вы, конечно, извините, но меня интересует, где вам пошили такой шикарный костюм?
— В Париже, — отвечает ему мужчина.
— Ага, в Париже, значит… Извините, а сколько это приблизительно километров от Жмеринки?
— Ну, я точно не знаю… Наверное, где-то около трех тысяч…
— Это же надо! Такая глушь — и так шьют!
После того, как клиент заканчивал вместе с Мишей смеяться, Мирсаков говорил ему:
— Теперь я хочу вас спросить, сколько километров от Киева до Парижа? Не надо! Не отвечайте… Я знаю, что в Париже шьют хорошо, но если вы туда при случае попадете в моем костюме, вас там тоже остановят и спросят, кто вам его шил. Это я вам гарантирую!
Или он говорил так:
— Э, мадам Калюжная, когда мы справим вашему ребенку пальто, вы еще придете ко мне, скажете большое спасибо и кроме…
«Кроме» — это значило «дадите сверху».
Когда Мирсакову показывали пальто, которое пошил не он, а другой мастер, Ефим Шнайдер, он обычно спрашивал:
— Сколько было докладу?
Ему говорили сколько. Тогда он подводил итог:
— Линии ничего… Но три шапки он снял…
— Товарищ Мирсаков, вы уж постарайтесь, а за мной дело не станет, я вас, конечно, отблагодарю, — заверял его очередной клиент.
— Вы знаете, я вам расскажу один случай. К одному прибежали в панике муж с женой и спрашивают: «Это вы вытащили нашего ребенка из проруби?» «Да», — говорит тот. «Так, между прочим, на нем была шапка!»…
А вот другой случай.
Старый Халемский, он работал парикмахером и возглавлял салон «для обеих полов» на той стороне Большой Васильковской, принес Мише Мирсакову материал и попросил его пошить из «этого срезу» хороший костюм-тройку. Мирсаков, стоя на пороге своей квартиры, долго ощупывал, мял и рассматривал ткань, что-то прикидывая в уме и причмокивая губами, и вдруг, увидев проходящего по двору управдома, крикнул:
— Товарищ Холоденко, вас можно на секундочку?
Холоденко подошел к ним, поздоровался, сняв с лысеющей головы лоснящуюся от пота шляпу с вылинявшими полями. Миша Мирсаков, взглядом указывая на голову управдома, хитровато спросил у Халемского:
— Из ихним материалом можно сделать хорошую прическу? Я вас спрашиваю…
Он возвращается в дом и принимается за шитье.
Миша Мирсаков, широко, как косарь, отставляя в сторону руку, шьет и напевает:
— А шнайдер нейт…
А ну-у-удл гейт…
Общаться с Мирсаковыми можно было не только во дворе, на улице, базаре, но и не выходя из квартиры. Надо было только постучать в фанерную стенку. И это было лучше теперешнего телефона с блокиратором. Например, ночью раздается стук и слышится голос Мани:
— Лиза! (это моя мать) Лиза, ваш Путька дома? (это наш кот)
— Да. А что случилось, Маня?
— А моей кошки нету…
··········
Через стенку можно было услышать и такое:
— Ой! Ой!.. — кричала Маня, — Миша! Миша! Мирсаков, проснись! Ты посмотри, что я обнаружила в тетрадке у Мотика!
— Что? Что там, Маня? Что случилось?
— Записка… «Я тебя люблю и хочу быть твоею!»
— Ну и что?
— Как это «ну и что»? И он еще спрашивает… Проснись, Мирсаков, ведь нашего ребенка насилуют!
Или Маня кричит:
— Миша, Миша, проснись! Ты забыл принять снотворное!
***
— …Надо вам сказать, что Авессалом был очень красивый, — самый красивый из всех израильтян. Но, — я вам говорю, — к чему и красота, если у человека дурное сердце! Воевать против отца своего, которого он должен был любить и слушать!.. У Авессалома были длинные курчавые волосы, которыми он всегда хвастался. Он мчался на лошадке во весь дух от солдат войска Давида, чтобы спрятаться в лесу, и волосы его развевались от ветра. Как раз на дороге стоял большой старый дуб, ветви его низко опустились к земле. И вот, когда Авессалом скакал под этим деревом, то его шикарные волосы зацепились за нижние ветки, и Авессалом на них повис, а лошак выскочил из-под него и удрал. И остался Авессалом висеть. И пришли воины Давида, увидели его и убили… Видите, как жестоко был наказан Авессалом…
Старик Ольшанский рассказывал эту историю не просто так, а по делу. Он давал «историческую справку». А дело в том, что один парикмахер, друг Халемского, повесил над входом в свою парикмахерскую громадную вывеску, на которой как раз и было изображено, как Иов убивает Авессалома, воспользовавшись тем, что тот зацепился кудрями за ветки дуба. А под рисунком стояла надпись: «Хотите жить — стригитесь!»
***
Баба Маша беседует с Маней Мирсаковой. Они сидят на скамеечках, каждая у своего порога, и «перемывают косточки соседям», как говорит старик Ольшанский.
— О, растут две сучки, — говорит Маня, глядя на идущих с кавалерами внучек Шмилыка.
— Какой пример может им дать их мамочка? Вы знаете, как называет ее старик Ольшанский? Он ее называет «Славой солдатской».
— А Тамарка лучше?.. Стыд и позор!..
— Вы слыхали, что у Шуры была ревизия?
— Что вы говорите? Ну?
— Э, эта Шурочка!.. Она их обвела вокруг пальца. Одна бочка действительно была с пивом, а в другой, закупоренной, была чистая вода из дворового крана.
— Зачем так рисковать, я вас спрашиваю?
— Э, прав был мой Миша: чтобы кушать торт ложками, надо рисковать. А как вы думаете…
— У Зойки уже новый ухажер?
— Почему новый? Это же Петька-карманник.
— Ах, это Петька?! Что-то я его давно не видела, Маня.
— Да он же сидел, Маша…
— Вон идет Адик со своей невестой!..
— Она-таки хорошая мейделе. Нет, Маня?
— О чем говорить! Еврейское дитя: полная, красивая и из хорошей семьи…
— Кто ее родители, Маня?
— Кто ее родители? О таких родителях можно только помечтать… Папа у нее работает на бойне, а мама ходит вся в золоте…
— Вы слыхали, что Лилька вышла замуж?
— И кто он?
— Какой-то швейцар, говорят.
— Ей уже наших мужиков не хватает, так надо было найти иностранца…
— Маша, смотрите, это не ваш Путька прыгает на голубей? Еще не хватало, чтобы Васька дал ему кирпичом.
— Я не вижу… Где, Маня?.. Нет, это-таки он… Фимка! Фимка, прогони кошку от голубей! Прогони его!
— А ну, Путька, иди в квартиру!
— А, чтоб тебе руки покрутило! Зачем ты бьешь его палкой? Бандит!..
— Да, Маня, вы слышали, что опять появилась эта «Черная кошка»?
— Какая кошка, Маша? Сундуковских?
— Не, я говорю про эту банду. Вчера, говорят, возле Байкового кладбища они убили какую-то женщину…
— Кошмар!
— О чем вы говорите! У них на ногах пружины, а на лице… эти… черные маски и глаза светятся…
— Ой, ой… Одну минуточку… Лазер, ты дома? Ты слышал, что тетя Маша рассказывает?
— Да, мама.
— Чтоб ты был осторожен, Лазик.
— Хорошо, мама.
— И скажи об этом Мотику и Йосе.
— Ладно! Мама.
— Им ничего не стоит убить человека или разгрузить ему карманы.
— Правда ваш Вилька похож на Сталина?
— Ой, Маня, мало у нас неприятностей, так нам еще этого не хватало…
***
К Голосеевскому лесу тянули трамвайную ветку. У клуба имени Фрунзе весь день укладывали просмоленные шпалы, крепили к ним рельсы, сваривали стыки.
Вилька, забыв обо всем на свете, наблюдал за обнаженными до пояса, мокрыми от пота загорелыми спинами рабочих, слушал музыку тяжелых молотов, вгоняющих громадные гвозди-костыли в шпалы, звон металлического рельса. Люди в странных масках с небольшими окошками дотрагивались до рельса волшебной палочкой — и миллионы светящихся искорок с шипением разбрызгивались вокруг них, слепя вилькины глаза.
