Николай Задонский - Смутная пора
И Мазепа придумал.
Вернувшись к своему гетману, он доложил, что воевода и попович держат на него злобу, хотят тайно схватить, что вообще о мире с Москвою нельзя и думать.
Испуганный Дорошенко решил опять искать помощи у старых своих хозяев – крымских татар. С письмами и подарками к хану гетман отправил своего «верного» Мазепу.
Но случилось так, что Иван Степанович, прекрасно знавший дорогу в Крым, почему-то заблудился и попал в Запорожскую Сечь к кошевому атаману Ивану Дмитриевичу Сирко…
IV
Запорожская Сечь, расположенная близ днепровских порогов, у впадения речки Чертомлыка, представляла собой своеобразную крепость, о которую не раз разбивались грозные татарские орды.
Храброе войско запорожских «лыцарей», беспрерывно пополняемое беглым и удалым людом, играло выдающуюся роль в борьбе против иноземных захватчиков – шляхетской Польши и особенно султанской Турции и Крымского ханства.
Курени – обширные общие избы, где жили запорожцы, церковь, пушкарня и несколько торговых лавок, снабжавших сечевиков хлебом, мясом, горилкой и табаком, составляли небольшой городок, окруженный шестисаженным земляным валом и башнями с бойницами.
На реке под особой охраной находился флот Сечи Запорожской, состоявший из сотен легких лодок – «чаек» и галер.
Все начальные люди Запорожской Сечи – кошевой и куренные атаманы, есаул, писарь, судья и прочие – ежегодно переизбирались общим собранием всего «товариства».
Однако богатые сечевые «старики», владевшие земельными угодьями, запасами оружия и косяками коней, старались всеми силами не давать воли «сиромашным» и «новопришлым» – бедноте, искавшей в Сечи убежище от панского гнета и крепостной неволи. При выборах кошевого и куренных атаманов «старики» заранее намечали своих ставленников, используя материальную зависимость от них голытьбы, а то и покупая голоса за чарку горилки или старый зипун.
Правда, иногда сиромашным удавалось провести в атаманы своего кандидата, по обычно, если он не смирялся, «старики» быстро его сменяли.
Атаман Сирко, выдвинувшийся из сиромашных своей изумительной храбростью, представлял некое исключение. Он ходил в кошевых многие годы и строго следил за соблюдением старинных правил товариства.[6]
Обладая незаурядным военным дарованием, всю жизнь воюя с беспокойными крымскими ордами, Иван Дмитриевич Сирко враждебно относился к Дорошенко, присяжнику турецкому. Но с Мазепой у Сирко отношения были иные. Генеральный писарь, не раз бывавший в Сечи по войсковым делам, зная о неприязни кошевого к Дорошенко, не только не пытался защищать своего гетмана, но, напротив, осуждал его действия, намекая при случае, что служит у Дорошенко по нужде и давно собирается сбежать от него.
Теперь, добравшись до Запорожской Сечи, Мазепа тайно признался Сирко, за каким делом послал его Дорошенко в Крым, и попросил кошевого, чтоб тот уведомил об этом гетмана Самойловича. Кошевой охотно выполнил его просьбу.
Для того чтобы не озлоблять Дорошенко своей изменой, Мазепа договорился с кошевым разгласить небылицу, будто он не по доброй воле попал в Сечь, а был перехвачен запорожцами близ Крыма, связан и привезен как пленник. Пусть не думает ничего худого Петр Дорофеевич про своего верного писаря.
… Мазепа загостился у запорожцев.
Хорошо зная быт и нравы запорожского «товариства», он скоро стал своим человеком в Сечи. Ходил с «лыцарями» на промысел в ближайшие степи, не хуже любого казака мог стрелять и рубиться, объезжал диких коней, не отказываясь, пил горилку, обошел лучших сечевых плясунов, рассказывал запорожцам много занятных и потешных «историй», а в беседе с кошевым не раз намекал, что «хотя все мы царскому величеству служим, а не мешает иной раз и по-своему управляться».
Такие речи были приятны Сирко, который больше всего на свете любил сечевую вольность.
Сирко, по простоте душевной, открыл гостю многие «досады и огорчения», поведал, что не очень верит поповичу и, вопреки его указам, опять намеревается начать поход против басурман.
Мазепа слушал, выражая полное свое согласие с замыслами кошевого:
– Верно, верно говоришь… Дай бог по-твоему свершиться!
«Умный и доброжелательный нам человек пан Мазепа», – подумал Сирко и предложил:
– Оставайся у нас в Сечи, Иване, послужи товариству…
– Рад бы всю свою жизнь служить храброму войску и столь славному атаману, – ответил Мазепа, – да опасаюсь, что попович у себя задержит…
– Не бойся… Мы ему, вражьему сыну, отпишем…
И когда Самойлович прислал за Мазепой своих людей, Сирко строго предупредил их, чтобы ничего худого писарю не чинили, а гетману отписал:
«Мазепа казак добрый, пане гетмане, просим всем войском запорожским, чтоб его никуда не засылали, а отпустили к нам обратно с честью…»
Поблагодарив Сирко за гостеприимство и пообещав ему вечную дружбу, Иван Степанович уехал.
Самойлович встретил его любезно.
Мазепа объяснил, что своё путешествие и запорожский «плен» он подстроил умышленно, дабы отойти от Дорошенко, и тут же присягнул поповичу в вечной верности, открыв ему все тайные замыслы Дорошенко, а попутно очернив кошевого атамана Сирко.
Самойлович остался доволен. Он решил отправить Мазепу в Москву, чтобы окончательно разделаться с Дорошенко.
Иван Степанович сначала испугался. Как-никак, он ведь еще недавно служил Петру Дорофеевичу, вместе с ним присягал Крымскому хану, вел переговоры со Стамбулом. Но гетман Самойлович его обнадежил:
– Повторяю тебе то, о чем мы говорили. Ты останешься в целости при всех своих пожитках, со всем своим домом. Посылаю с тобой Павла Михаленко, полкового писаря нежинского, он тебя и в Москву и назад проводит. Только в приказе без утайки расскажи, что мне открыл о Дорошенковых замыслах и о Сирко. Желаю тебе счастливого пути и скорого к нам возврата…
V
… Начальник Малороссийского приказа царский любимец, пожилой умный боярин Артамон Сергеевич Матвеев первый раз в жизни видел такого «пленника».
Перед ним стоял смуглый, густобровый, худощавый казак, дававший самые обстоятельные ответы на каждый вопрос и притом именно в такой форме, какая нужна была царскому правительству. Он не только ничего не утаивал, но даже многое прибавил, обличая «воров» Дорошенко и Сирко.
– Не пойму я одного, как же ты мог Дорошенко-вору столь долгое время служить? – пристально, острыми глазами всматриваясь в Мазепу, спросил боярин.
– Я, милостивый боярин, всегда только одному великому государю слугою был..
– А почто вместе с Дорошенко султану нечестивому присягал?
– Неволен был, боярин, вины моей нет…
– А грех-то?
– Поганым присягнуть греха нет. Не на святом кресте, животворящем… Когда бы государю своему православному или тебе, боярин, неправду говорил, то грех великий был бы…
– А почто ехать к хану согласие дал? – продолжал чинить допрос Матвеев.
– Я согласия не давал. Неволей все делалось, – ответил Иван Степанович, смело глядя в боярские очи.
– Неволей, говоришь? – переспросил тот.
– Неволей, боярин…
– А нам, значит, по своей воле служить желаешь? Так, что ли? Ну, а ежели изменишь нам… тогда что говорить будешь?
– Богом клянусь! – воскликнул Мазепа. – Никогда тому не быть! Навеки нерушимо государю православному присягаю!
Матвеев задумался, зевнул, широким крестом осенил большой рот, сказал приветливо:
– Кто вас, казаков, поймет. Но сдается мне, что ныне ты, Иван Степанович, говоришь не ложно, петому человек ты разумный и пользу свою понимаешь… Завтра к великому государю представлен будешь.
И встал, слегка кивнув головой дьяку, показывая, что допрос окончен.
VI
… Круглолицый, толстогубый, с маленькими пухлыми руками, покрытыми крупными конопушками, с хитроватыми, прищуренными глазами, гетман Иван Самойлович был поповичем и по внешности и по всему внутреннему складу.
Вначале, – после своего избрания гетманом, пока положение еще было непрочно, – Самойлович старался казаться ласковым и приветливым человеком, заискивал не только у старши?ны, но и у рядового казачества и селянства.
Когда же власть его как гетмана упрочилась, особенно после того, как Дорошенко сдался и был послан в Вятку воеводой, попович стал горд, заносчив и алчен.
Не только простому народу, но даже казацкой старши?не и духовенству строго запрещалось сидеть при гетмане, входить в его двор с палкой. Выезжал гетман только в карете, окруженный большой толпой родственников и слуг. Родовитых казаков и заслуженных военных, людей гетман постепенно вытеснял с хороших должностей, отдавая лучшие места бесчисленной ораве своих родных. А эта родня творила такое беззаконие, что скоро имя гетмана Самойловича стало ненавистным всему украинскому народу.
Сам попович относился к людям жестоко, презрительно и не знал предела жадности.
