Валерий Замыслов - Иван Болотников. Книга 1
— Обождать надо бы, — стоял на своем Болотников. — Уйдет время страдное, а князь поспеет.
Глаза приказчика стали злыми.
— Аль тебя уму-разуму учить, Исаюшка?
После этих слов молчаливый детина грузно спрыгнул с лошади, вздернул рукава, обнажив волосатые ручищи, и шагнул к мужику.
— Погоди, погоди, Мокеюшка. Мужик-то, поди, оговорился маленько. Придет он и пахать и сеять. Так ли, сердешный?
Исай насупился. Знал страдник, что с приказчиком спорить без толку, буркнул:
— Наша доля мужичья.
— Вот и ладно, сердешный. Поехали, Мокеюшка. Исай сердито плюнул им вслед и вышел на прибрежный откос.
Глава 4. КНЯЖИЙ СЕВ
За околицей, на княжьей пашне, собралось ранним погожим утром все село.
Мужики по обычаю вышли на сев, как на праздник, — расчесали кудлатые бороды, надели чистые рубахи.
Развеваются над толпой хоругви, сверкает в лучах солнца и режет глаза позолота крестов и икон.
Из села со звонницы раздался удар колокола. Приказчик Калистрат лобызнул батюшке руку и повелел справлять обряд. Отец Лаврентий — дородный, пузатый, с широким красным лицом в кудрявой сивой бороде, с маленькими, заплывшими щелочками-глазами, поднял крест и начал недолгий молебен в честь святого Николая, покровителя лошадей и крестьянского чудотворца.
Мужики пали на колени, творят крестное знамение. А в уши бьет звучный певучий батюшкин голос:
— Помолимся же горячо, братья, чудотворному Николаю, чтобы умолил господа нашего Иисуса Христа и пресвятую деву Марию даровать рабам божиим страды радостной, хлебушка тучного…
Батюшка машет кадилом, обдавая ладанным дымком мужичьи бороды. Старательно голосят певчие, умильно устремив взоры на чудотворную икону.
Выждав время, раскатисто и громоподобно рявкнул дьякон Игнатий, вспугнув с березы ворон.
— Господи-и-и, помилу-у-уй!
Отец Лаврентий подносит к чудотворной иконе крест, глаголет:
— Приложимся, православныя, к чудотворцу нашему.
Мужики поднимаются с межи, оправляют порты и рубахи и по очереди подходят к образу угодника. Снова падают ниц, целуют икону, и на коленях, елозя по прошлогодней стерне, отползают в сторону, уступая место новому богомольцу.
Затем батюшка берет у псаломщика кропило со святой водой и обходит лошадей, привязанных ременными поводьями к телегам. Лаврентий брызжет теплой водицей поначалу на конюха-хозяина, а затем и на саму лошадь, приговаривая:
— Ниспошли, Никола милостивый, добрую волю коню и пахарю. Отведи от них беду, хворь и силу нечистую во мглу кромешную…
Закончен обряд. Калистрат подошел к батюшке, земно поклонился и сказал душевно:
— Даруй, отче, нам свое благословение и землицу божиим крестом пожалуй для сева благодатного.
Отец Лаврентий троекратно осенил толпу крестом и подал знак псаломщику. Служитель помог стянуть с батюшки тяжелое облачение — шитые золотыми узорами ризы, поручи[13] и епитрахиль[14], оставив Лаврентия лишь в легком красном подряснике.
Батюшка шагнул на межу, перекрестился и кряхтя опустился на землю, растянувшись всем своим тучным телом вдоль, борозды.
Приказчик взмахнул рукой. Перед батюшкой, обратившись лицом к полю, встал степенный белоголовый старик с большим деревянным крестом. К попу подошли три мужика — осанистые, здоровущие, выделенные миром на «освящение нивы». А за ним выстроились остальные селяне с хоругвями и иконами. Отец Лаврентий, сложив на груди руки крестом, вымолвил:
— С богом, православныя.
Мужики пробормотали короткую молитву, склонились над батюшкой и неторопливо покатили его по полю. А толпа хором закричала:
— Уродися, сноп, толстый, как поп!
Толкали мужики Лаврентия сажен двадцать, затем батюшка повелел остановиться. Селяне сгрудились, сердобольно завздыхали:
— Освятил батюшка нашу землицу.
— Теперь, можа, господь и хлебушка даст.
— Должно уродить нонче, коли чудотворец милость пошлет…
Мужики подняли отца Лаврентия с земли, оправили подрясник, отряхнули от пыли. Батюшка облачился в епитрахиль и, подняв крест над головой, изрек:
— Святой Николай, помоги рабам божиим без скорби пахоту покончить. Будь им заступником от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы, от всякой злой напасти… Приступайте к севу, миряне. Да поможет вам господь.
Толпа покинула поле, подалась к лошадям, телегам и сохам.
Исай с сыном принялись налаживать сбрую. Отец стягивал хомут, прикручивал оглобли, а Иванка тем временем укорачивал постромки.
Когда все мужики приготовились к пахоте и вывели лошадей на княжий загон, к Исаю подошел приказчик.
— Тебе, Исаюшка, первую борозду зачинать. Выезжай с богом.
Исай смутился. Он замялся возле лошади, указывая приказчику то на одного, то на другого бывалого пахаря.
— Неча, неча, Исаюшка. Не первый годок борозду зачинаешь, — ворковал Калистрат.
И только когда попросили Исая селяне, то крестьянин согласно мотнул головой и низко поклонился миру.
— Кого из мужиков к лошадушке поставишь, сердешный? — вопросил пахаря приказчик.
Исай повел взглядом по толпе селян, а затем вдруг порешил:
— Иванку мово. Он парень толковый, с полем свыкся.
Толпа разом повернулась к молодому, статному, черноголовому парню, мирно восседавшему на телеге.
Никак не ожидал Иванка такого выбора. Лицо его разом вспыхнуло, зарделось. Парень спрыгнул с телеги, растерянно глянул на отца.
— Ты чего это, батя?
Исай скупо улыбнулся в черную с сединой бороду:
— А ничего. Гнедка, говорю, бери.
К Иванке подскочил верткий, взъерошенный мужичонка в дырявом армяке — Афоня Шмоток из бобылей.
— Погодь, погодь, милок. Проверим, мужики, умен ли у Исая сынок. А ну, угани загадку. — И, не дав опомниться, Шмоток уцепился словно клещ за парня и выпалил, хитровато блеснув глазами: — Стоит сноха, ноги развела: мир кормит, сама не ест.
Мужики хохотнули, но Афониной причуде мешать не стали, любопытствуя, что ответит парень на мудреную загадку.
Стихла толпа, даже батюшка Лаврентий неподвижно застыл на месте, призадумавшись.
Исай крякнул с досады, лицо его покрылось легкой испариной. Глядел на Шмотка с укоризной.
«Черт дернул этого Афоньку. На все село осрамит, окаянный. Не смекнет Иванка. Экую завируху и мне не угадать».
Но всем на диво Иванка недолго размышлял. Он незлобиво дернул Шмотка за ухо и ответил:
— Соха, Афоня.
— Ай, верно, мужики. Вот те на, угадал! — изумился бобыль.
Приказчик кивнул Иванке:
— Ступай, Иванушка, веди борозду.
Молодой страдник так же, как и отец, поклонился селянам и направился к загону. Иванка шел к лошади, словно во хмелю, не чувствуя под собой ног, не видя настороженных, любопытных глаз мужиков и баб, не слыша подбадривающих возгласов молодых парией и девок.
Все было словно во сне: и батюшка с крестом, и лысый приказчик, и толпа пахарей. Но вот Иванка вышел на загон и взял лошадь за узду. Отец наготове стоял возле сохи, поджидал сына, опустив вниз тяжелые жилистые руки.
Отец Лаврентий перекрестил обоих Болотниковых двумя перстами. Исай поплевал на ладони, взялся за поручни и тихо сказал:
— Не подведи отца, Иванка… Но-о-о, Гнедок, пошел милый!
Иванка левой рукой потянул коня за удила вперед.
Жеребец всхрапнул и дернул соху. Наральник[15] острым носком легко вошел в землю и вывернул наружу, перевернув на прошлогоднее жнивье, сыроватый, рассыпавшийся на мелкие куски яровой пласт.
Как только Иванка прошел сажен пять, волнение его заметно схлынуло, а затем и вовсе улеглось после уверенно спокойных слов отца:
— Вот так добро, сынок. Зришь осину старую? Вот на неё и веди, не ошибешься.
Иванка метнул взгляд на дальний конец загона, за которым начинался редколесный осинник.
— Заприметил, батя.
Парень весело покрикивал на лошадь, которая тянула старательно, не виляла, не выскакивала из борозды. Исай размеренно налегал на соху, зорко смотрел под задние ноги коня. Соха слегка подпрыгивала в его руках. От свежей борозды, от срезанных наральником диких зазеленевших трав дурманяще пахло.
Вот и конец загона. Пахари вывели лошадь на межу и обернулись. Борозда протянулась через все поле ровной черной дорожкой.
Исай остался доволен сыном, посветлел лицом, но молчал, утирая рукавом пблотняной рубахи потный лоб. Иванка знал: отец скуп на похвалу, но сейчас он гордится своим чадом, легко и уверенно проложившим на глазах всего села первую весеннюю борозду.
Вслед за Болотниковыми на поле выехали остальные мужики, и вскоре весь загон запестрел бурыми, саврасыми, булаными, каурыми, сивыми и чалопегими конями, заполнился выкриками погоняльщиков, — то веселыми, то просящими, то злыми и отчаянными. Ветер трепал белые посконные рубахи, лохматил бороды.
