Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга вторая)
Секунду подумав, разбойник молча кивнул, затем они вдвоем направились к костру, возле которого грелись караванщики, приведенные в числе самых последних.
— Говорят, халвой промышляете. Дай-ка вот этим, проголодались они! Взаймы либо еще как… Не то мы сами возьмем.
Старший из караванщиков, узбек Омуркул, родом из Келека под Бешкентом, тощий, с густыми клочковатыми бровями, козлиной бородкой, учтиво изогнулся и зачастил:
— Будь по-вашему, ака, будь по-вашему! Сами дадим, сейчас хурджун развяжем…
Пока он кланялся, приговаривая, один из его спутников молча развязал пестрый хурджун, достал завернутый в промасленную тряпицу круг кунжутной халвы. Омуркул с поклоном протянул его Шерипу.
— Сочтемся, — еле слышно проговорил Шерип, кланяясь. И не успел он отойти от костра, послышался чей-то голос:
— Добрый человек! — Это от дальнего костра подошел караванщик, заметивший, что тут можно поживиться. — Добрый человек! Вот бы и нам кусочек. Проголодались, с утра крошки не было во рту.
Омуркул, отмахиваясь от просителя, поскорее завязал хур-джун с халвой. Шерип между тем разрезал ножом халву на две половины, затем, подойдя к своему ишаку, сунул одну половину в хурджун: «Это ребятишкам». А другую понес своим товарищам.
Однако не успели вскипятить чай, как опять послышался голос, уже знакомый Шерипу:
— Добрые люди! Сжальтесь!..
Все шестеро обернулись. Возле них был тот же самый караванщик, который только что клянчил для себя халвы. Низенький, узкоплечий, дрожащим голосом просил:
— Добрые люди! С утра ни единой крошечки… Уморят нас голодом эти душегубы… Все как есть отнимут, самих жизни лишат, трупы в песках бросят шакалам на съедение…
У него трясся подбородок, стучали желтые зубы. Того гляди, с душой расстанется человек…
— Да что это ты, уважаемый?! — первым не выдержал Ходжамурад. — Мужчина ты, в конце концов, или плаксивая баба? Возьми себя в руки, не позорься!
— Верно, братец, — миролюбиво заговорил Шерип-Кёр, который справедливо полагал, что ему повезло больше других. — Ну погляди, разве твоя доля хуже, чем у всех, что здесь собрались? Однако, вон, сидят себе, чай попивают, беседуют… Держи голову выше, не давай тельпеку наземь свалиться!
Так они все наперебой подбадривали несчастного. И только Аннасапар, неизменно молчаливый в присутствии старших, ни слова не говоря, поднялся на ноги, отломил кусок халвы от своей доли и протянул незнакомцу. От неожиданности тот словно лишился языка, только заулыбался сквозь слезы и поклонился до земли, крепко прижимая кусок драгоценной халвы.
Стало смеркаться. Гуще задымили костры, путники готовились к трудной ночевке на холоде, под открытым небом. Да и кто знал, сколько еще времени придется здесь провести? Однако события внезапно приняли неожиданный оборот. Вооруженные захватчики оживились: тот, что часа два отдыхал полулежа, после того как накурился терьяку, вскочил на ноги, окликнул своего молодого помощника. Сам заседлал коня, что пасся стреноженный неподалеку. Подозвали третьего, по-прежнему стоявшего в дозоре верхом на коне. Откуда-то явились еще двое их сообщников. На двух коней повесили пустые хурджуны. Старший извлек из-за пояса маузер, двое других взяли в руки винтовки. По знаку старшего все пятеро приблизились к одному из костров.
— Всем сидеть! — тихо, но грозно проговорил предводитель. Караванщики, побелев от ужаса, только рты разинули. Последовал приказ: — У кого при себе деньги, достать, положить рядом. За ослушание — смерть! Ну, живо!..
Трясущимися руками развязывали поясные платки, из-за пазух, из-под халатов вытаскивали нагретые мешочки с монетами. Двое разбойников обходили сидящих, кидали монеты в кожаный кошель. Главарь стоял на прежнем месте, поигрывая маузером.
— Кто из вас старший, ко мне! — приказал он, когда все деньги были собраны. Высокий сутулый старик в косматой папахе поднялся на ноги, тотчас двое разбойников взяли его под руки, по знаку старшего повели к вьюкам… В свои хурджуны перекладывали что полегче и подороже — шелк и каракулевые шкурки, чай, сахар, спички, порох, наркотики. Спустя полчаса вьюки небольшого каравана были вновь увязаны.
— Сидеть, пока не услышите приказа! — внятно проговорил предводитель разбойников, и они всею гурьбой двинулись к следующему костру.
…Стояла глубокая ночь, когда караван разбойников — девять вьючных лошадей был готов тронуться в путь.
— Хей, люди! — сдерживая уздою беспокойного коня, возгласил главарь. — Нагнали мы страху на вас, уж не осудите… И запомните: все, что у вас взято, будет использовано для доброго дела — для священной войны с капырами-большевиками. Да, да! Вы, небось, думаете: разбойники вас обобрали… Нет! Мы — воины ислама, борцы за щетинную веру. Так и передайте проклятым большевикам, когда станут у вас допытываться… Ну, а сейчас вы свободны. Хотите отправляйтесь кто куда, хотите здесь дожидайтесь рассвета. Только за нами следом не увязываться. Кто ослушается — пуля на месте, и весь разговор!.. Все слыхали? Прощайте же, не поминайте лихом! Еще и свидеться бог приведет…
Спустя четверть часа разбойников и след простыл — смолк вдали перестук копыт, больше не слышно было ржания коней, звона сбруи. Никто из караванщиков не тронулся с места. Ошеломленные, подавленные, многие повалились спать, даже не разведя потухших костров.
Шестеро караванщиков — у них тоже не оставалось ни монеты — наутро решили продолжить путь к Беширу. У каждого» однако, в душе притаился страх: как знать, что за опасности еще ждут впереди? Но у всех было на памяти, как уверенно вел себя Шерип-подслеповатый в плену у калтаманов.
— Верно сказано, — заметил, когда собирались в дорогу, рассудительный Шами, — если нер[1] в доме, груз на земле не останется. На тебя, Шерип, отныне вся наша надежда.
— Золотые слова! — тотчас подхватил польщенный Шерип. — Если б не я, вспомните, разве досталось бы вам халвы целых полкруга? Со мной не пропадете. Давайте, друзья, смело продолжим путь, полагаясь на всевышнего!
Шерипа в Бешире знали хорошо и называли почтительно Шерип-Махсум, потому что отец его был ученым муллой по имени Джума. Это был человек в своем роде замечательный. Всем запомнился давний случай, когда в медресе при мечети, где он был настоятелем, вел занятия с юношами прославленный Муса-кули-ахун, ныне уже совсем дряхлый. Отлучился он в тот раз читать молитву по усопшему, а присматривать за учениками оставил своего сына. Долго не возвращался, ребята и расшалились, драку затеяли. Тут зачем-то пожаловал в мечеть сам казы, а впереди — два ясавула, с саблями и палками. Ступил один из них во двор мечети, увидел беспорядок, да как крикнет: «Прочь отсюда! Его степенство казы пожаловал!» Ребята разом прекратили свалку, вежливо поклонились, затем по одному на задний двор, через дувал и в огороды, а там опять пошла потасовка. Ясавул-то не сообразил спросить, где же мулла. Входит казы — в мечети никого. Тут, как на грех, мимо спешит известный в ауле Одегельды-бахвал. «Эй! — окликнул его ясавул. — Не знаешь ли, где уважаемый Джума-молла?» — «Как это не знаю?! — возмутился тот. — Такого нет, чего я не знал бы! А куда удалился почтеннейший мулла, вероятно, знают вон те ребята, что тузят друг друга возле арыка». И пошел себе дальше. Тут казы вдруг побагровел, глянул зверем на ясавула, буркнул что-то, даже ногой топнул — и уже минуту спустя наш Одегельды-бахвал, со связанными за спиной руками, плелся следом за ясавулом во двор к Тангриберды-баю. На счастье бедняги, Джума-мулла вскоре возвратился, застал в мечети казы, а от учеников услышал обо всем, что здесь произошло. Кинулся к Тангри-берды. Полчаса спустя идет обратно, вдвоем с Одегельды, у того улыбка во весь рот. С того дня сделался бахвал прямо-таки мюридом — послушником у Джумы. И всем рассказывал, что же произошло в тот злополучный день. Оказывается, он, ответив на вопрос ясавула, удалился, не испросив на то позволения казы! И за свою непочтительность тотчас был приговорен блюстителем благочестия к денежному штрафу. А поскольку казы недавно одолжился у Тангрикули, то «преступник» и был отправлен к баю, в пользу которого должна была поступить сумма штрафа, наложенного на Одегельды. И сидеть бы ему со связанными руками невесть сколько времени, если б штраф за него не уплатил Джума-мулла. Подобными способами он вербовал себе сторонников и снискал известность далеко за пределами Бешира. И сын, Шерип, ловкости и находчивости набрался у отца.
Нежелательная для наших путников встреча в степи, история с халвой, которою Шерип-Кёр накормил своих товарищей, получили неожиданное продолжение. Продавцы халвы, изрядно обобранные, как и все, кто побывал в лапах у калтаманов, тоже доплелись до Бешира и остановились в доме у Джума-кулчи, влиятельного человека, который считался одним из приверженцев новой власти. Рассказали ему несчастные, что с ними приключилось. День или два спустя на одном из базаров Бешира Джума-кулчи вдвоем с халвовщиком Омуркулом заглянули в дом Джеппара-нильгяра, где некогда в базарные дни восседал бекча, творивший суд и расправу над нарушителями порядка. Глядь — с хозяином дома сидит, попивая чай, облокотившись на подушки, Шерип-Кёр. «Салам!» — «Ва алейкум!..» Вновь прибывшим гостям подали пиалы с горячим чаем. Шерип, конечно, тотчас признал торговца халвой, сидит ни жив, ни мертв. А Джума-кулчи хорошо знал Шерипа еще и в прежние годы. И тут сразу к делу:
