Валентина Лелина - Мой Петербург
Город полнится звуками вечными и преходящими. Кто знает, какой голос дополнит завтра городское звучание, а что навсегда уйдет из его жизни…
…То ли город, то ли вздох
каменеет над Невой.
Дальний голос поездов —
только эхо от него.
Торопливый чей-то шаг,
каблучков усталый стук…
Он минуту жил в ушах —
оборвался на мосту…
ПЕТЕРБУРГСКИЕ УЛИЦЫ
За три столетия о петербургских улицах написано было так много — об их индивидуальности, об их яркости и, напротив, безликости, об их красоте и блеклости, что можно увидеть подчас противоречие, неопределенность в этих описаниях.
Тем удивительнее, что на улицах нашего города, таких разных в разных его частях, — парадных, центральных или окраинных, — и все равно неуловимо в чём-то схожих, возникает — чувство Петербурга-.
В чём же особенность петербургских улиц, этого внешнего пространства города? Прежде всего в том, что они возникали не стихийно, подобно улицам городов с древними корнями, но планомерно, они определены развитой и сложной культурой и, конечно, несут печать таланта своего создателя.
…Но столетия почерк
Изменили слегка,
Только в линиях-строчках
Узнается рука,
Та, что их проводила.
С трудом разберешь —
Наводненьями смыло
Старинный чертёж…
Окаменевший «чертёж» как раз остался: нынешние петербургские улицы сохраняют в своей планировке следы первых и последующих городских планов. Сильнее изменился со временем внешний облик петербургских улиц, их характер. В первые десятилетия жизни новой столицы улицы не имели названий. По воспоминаниям современников, приходилось подробно описывать различные приметы, чтобы указать чьё-либо место жительства. Только в 1738 году были учреждены официальные наименования улиц «Комиссией о Санкт-Петербургском строении». Именно тогда появились первые названия: Невская перспектива, Большая Садовая, Большая Конюшенная.
В названиях улиц проявился стиль, присущий характеру Петербурга. В них нет ничего яркого и выразительного. И это было к лицу строгому и сдержанному городу. По словам Николая Анциферова, его имена либо топографические — Невский, Каменноостровский, либо ремесленного происхождения — Литейный, Ружейная, Гребецкая, Барочная; либо названные в честь дружественных наций — Итальянская, Английская, Французская («Немецких» улиц было в Петербурге множество). Но наиболее характерны для петербургских улиц и проспектов названия, совершенно лишённые образности: Большие, Малые и Средние проспекты, бесчисленные линии, роты, Рождественские улицы, — вытянутые в шеренгу и занумерованные.
Оттого в середине XIX века Петербург называли «мундирным» городом, застёгнутым на все пуговицы, с улицами, вытянутыми во фрунт. Идеальный военный лагерь. Но это было не так. Жизнь даже в военном лагере прорастает по-своему сквозь уставы и ограничения. Писатель Е. Гребёнка, описывая в 1844 году Петербургскую сторону, некогда именитую, восклицает: «Что это за улицы! Кто проезжал Петербургскую сторону от Троицкого моста на острова по Каменноостровскому проспекту, тот и не подозревает о существовании подобных улиц; сверните с этого проспекта или с Большого хоть направо, хоть налево — и вы откроете бездну улиц разной ширины, длины и разного достоинства, улиц с самыми разнообразными и непонятными названиями, увидите несколько улиц Гребенских, Дворянских, Разночинных, Зелёных, Теряеву, Подрезову, Плуталову, Одностороннюю, Бармалееву, Гулярную; там есть даже Дунькин переулок и множество других с престранными кличками, есть даже улица с именем и отчеством: Андрей Петрович! Иные из них вымощены камнем превосходно, другие тонут в грязи, и извозчик осенью и весной ни за какие деньги не поедет по ним; по некоторым, будто для потехи, разбросаны булыжники, которые, будучи втоптаны в грязь и перемешаны с ней, дают пренеприятные толчки экипажам; ещё некоторые выстланы поперёк досками, и езда по ним очень потешна — едешь будто по клавикордным клавишам… Еще замечательна на Петербургской стороне одна из Зелёных улиц; она широка, обсажена большими деревьями и имеет ворота при въезде и выезде, так что целую улицу можно запереть на замок, будто один двор. А прочие, несмотря на своё разное название, носят один родственный отпечаток: везде одинаковые или почти одинаковые домики с мезонинами и без мезонинов, палисадники в два куста сирени, везде мелочные лавочки…»
Теперь такие деревянные дома с мезонинами и высокие деревянные заборы — большая редкость. Часть из них разобрали на дрова в блокаду. А в XIX веке их было множество. Они определяли характер питерских улиц не только на Петроградской, но и за Невской заставой, на Охте, на Васильевском острове, особенно на дальних его линиях, за Малым проспектом, в Гавани.
Вообще василеостровские линии, спроектированные архитектором Трезини по желанию Петра I, сохранили лишь слабый след идеи создателя. По замыслу, здесь должен был возникнуть новый Амстердам, Венеция — каналы по линиям, проспектам, вдоль здания Двенадцати коллегий… Мечта Петра осталась неосуществлённой.
…Расчертила линии
Крепкая рука.
О, сюда бы Плиния —
Да не те века.
Всё изрыть каналами,
Поселить бы знать.
Катька застонала бы —
Да не та казна.
Лодочек флотилия,
Музыка, игра.
Ели бы и пили бы —
Да не та пора.
Садик. Речь немецкая.
Шнапс. Сковорода.
Не сбылась Венеция —
Вышла слобода.
Действительно, улицы в глубине Васильевского острова долго сохраняли налёт провинциальности. Может быть, и до сих пор этот дух проглядывает здесь.
«Тихо, скромно, а уж за Средним проспектом, прямо можно сказать глушь, — писал в своих воспоминаниях в 20-е годы нашего столетия Сергей Михайлович Волконский, внук декабриста Волконского. — Однажды, помню, видел, как дворник мостовую поливал (вы думаете кишкой?) из чайника с отбитым носком… Как непохожи на суровое величие северной столицы эти провинциальные проспекты, скромные деревянные особнячки, заборы, покосившиеся ставни маленьких распивочен, большие размалёванные вывески, суета Андреевского рынка, звон Андреевского собора… На Васильевском жило много немцев, много и англичан. Это тоже придавало характер публике и домам, и магазинам…»
Перечёркивая три проспекта, линии с одной стороны выбегали к Большой Неве, к сфинксам у Академии Художеств, гранитной набережной; здесь они были под стать «военной столице». А перешагивая за Средний, за Малый проспекты, они тонули в садах и огородах, скрипели деревянными мостовыми, пахли дегтем, сеном и берёзовыми дровами.
О том, что петербургские улицы различаются своими запахами, иронично писал в 1844 году Аполлон Григорьев: «Большая часть улиц Петербурга не считает еще и века существования. С первого взгляда они очень похожи друг на друга. Те же высокие, важные дома, те же жёлтые стены с красными крышами, то же бесчисленное множество окон, флегматически глазеющих на улицу, почти везде одна и та же архитектура. Но, не говоря уже о различии частей города, из которых первая, Адмиралтейская, похожа на Охтенскую так, как Пекин на Варшаву и Калькутта на Царевококшайск, — все улицы Петербурга резко отличаются одна от другой если не зданиями, длиною тротуаров и мостовою, то по крайней мере запахом. Да! Это факт исторический, физиологический, не подверженный ни малейшему сомнению. Каждая петербургская улица имеет свой особенный, ей одной только свойственный запах. Миллионная пахнет совсем не так, как Садовая, Конюшенная иначе, чем Мещанская. Только те люди, у которых не вполне развито чувство обоняния, не замечают этого различия. Людей с тонким носом при переходе из одной улицы в другую тотчас обдает совершенно другим запахом. В особенности, как говорится, бьют в нос улицы многолюдные и отличающиеся множеством вывесок и изображениями разных привлекательных предметов. Иногда, обыкновенно рано утром и поздно вечером, в холодную погоду, запахи эти делаются видимы и почти осязательны, сгущаясь в неблаговонный туман или тёплый пар, долго носящийся по разным улицам… Так, Гороховая пахнет странной смесью горячего хлеба с деревянным маслом. Большая Подьяческая — старыми сапогами и сушёными грибами. Чернышев переулок — сбитнем… и соленой севрюжиной. Фонарный… но всех не перечтёшь. Подробное исчисление запахов принадлежит статистике Петербурга».
