Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун
Аль-Амин рисуется полной противоположностью брату: беспечный деспот, разлагающий государство, думающий только о собственных удовольствиях, окруженный толпой невежественных интриганов, которых легко дурачит лжепрорицатель.
Вымышленные герои — идеальная пара влюбленных — принадлежат к лагерю аль-Мамуна. Зейдан возводит их происхождение к личностям вполне реальным: Бехзад — внук Абу Муслима (сын его дочери Фатимы), Маймуна — дочь визиря Джафара Бармекида; однако в арабских исторических хрониках ни тот, ни другая не упомянуты. В то же время это не делает их родословную абсолютно неправдоподобной: у Джафара было много жен и наложниц и, соответственно, много детей; далеко не все они известны поименно. Бехзада же Фатима выдает не за родного, а за приемного сына, который, разумеется, тоже мог не попасть в исторические хроники. Интересно, однако, что арабский историк ад-Динавери (IX век) возводит к Фатиме происхождение Бабека, то есть так или иначе она оказывается родоначальницей хуррамитских вождей, и тем самым Зейдан не слишком грешит против исторической правды.
Мы уже говорили, что в изображении Зейдана Бехзад — народный герой: умный, красивый, храбрый и благородный, в любую минуту готовый пожертвовать жизнью за правое дело. В то же время это ученый человек, искусный врач, окончивший знаменитую в средние века медицинскую школу в Джундишапуре, то есть гармонично развитая личность, о какой всегда мечтали просветители и европейские, и восточные. Имя его «Бехзад» означает «благороднорожденный», «благородного происхождения», и для демократа-просветителя это «благородство» — не аристократическая родословная (ведь дед Бехзада был рабом!), а благородство духа, возвышенность идеи, за которую он борется.
Зейдан особенно подчеркивает нравственную сторону конфликта между обоими партиями. Слабость халифата при аль-Амине он считает «следствием распутства»; близкая победа аль-Мамуна представляется его героям как «час, когда над пороком восторжествует добродетель». Именно в высоконравственной основе сила лагеря аль-Мамуна, это чувствуют и его противники — достаточно вспомнить сцену разговора аль-Амина с племянницей, юной Зейнаб (гл. 48). Зейдан подчеркивает, что законы нравственности не дозволено попирать никому: «Изменник всегда поплатится за свою измену!» Справедливость этих слов, неоднократно повторяемых героями романа, автор подтверждает судьбой Сельмана, слуги и друга Бехзада: несмотря на все свои заслуги перед аль-Мамуном и Бехзадом, он в конце несет положенную кару, так как преступил законы нравственности.
Нравственному воспитанию читателя служит не только историческая линия романа, но и любовная; лишь на первый взгляд может показаться, что назначение ее — не более как увлечь читателя.
Важны в этом смысле взаимоотношения влюбленных — целомудренные, исполненные взаимного уважения. Показательна и встающая постоянно перед главным героем дилемма: личное счастье и общественный долг, в решении которой он всегда отдает предпочтение долгу; характерно и то, что Маймуна готова понять любимого и смириться с его решением. Вообще, сам принцип подхода автора к изображению героини несет в себе определенный нравственный заряд, ибо связан он с одним из насущных вопросов арабской общественной жизни на рубеже XIX–XX веков — с вопросом о положении женщины. Традиции феодального Востока оставили здесь тяжелое наследие: по словам современника Зейдана, известного египетского публициста-просветителя Касима Амина (1865–1908), в глазах мусульман даже в его эпоху «женщина не является настоящим человеком», она «со времени рождения до дня смерти — рабыня». Книги Касима Амина «Освобождение женщины» (1899) и «Новая женщина» (1901), поднявшие настоящую бурю в египетском обществе, оживленно обсуждались в те годы, когда Зейдан писал серию романов из истории арабского халифата, и он по-своему откликнулся на эти дебаты. Говоря об освобождении женщины, арабские просветители начала XX века имели в виду не столько предоставление ей политических прав, сколько право женщины на уважение, на выбор в любви, на самостоятельное решение своей судьбы. Поэтому одно то, что Зейдан изображает свою героиню как самостоятельную личность, способную на сильную любовь и самоотверженные поступки во имя этой любви, уже имеет общественный смысл.
В воспроизведении чувств Маймуны Зейдан психологически точен, хотя современному читателю именно эта точность может показаться недостоверной. Мы привыкли к тому, что в русской литературе безответная любовь девушки опоэтизирована, начиная с пушкинской Татьяны, и нам непонятно, почему героиня Зейдана в смятении так упорно твердит себе, что чувства, которые она испытывает к Бехзаду, — не любовь, потому что «он своим поведением не давал ей никакого повода любить его». С нашей точки зрения, это отнюдь не обязательное условие зарождения любви, но для мусульманской женщины такое убеждение типично: не только в средние века, но и во времена Зейдана женщина не могла проявить в любви инициативу, ведь мужчина — ее господин, он выбирает себе жену, и жена, согласно предписанию Корана, должна его любить; любить же не мужа — безнравственно. И если бы Маймуна любила Бехзада «без оглядки», она не воспринималась бы современниками Зейдана как положительная героиня: в их глазах ей бы не хватало стыдливости и она являла бы дурной пример для читательниц.
Какого бы мнения ни придерживался сам писатель, здесь он должен был быть особенно щепетильным; с него, как с немусульманина, осмеливавшегося затрагивать мусульманские темы, был больший спрос.
Время показало, что Зейдан углублялся в эти темы с полным правом; его произведения заслужили всеобщее признание, и он давно уже считается классиком новой арабской литературы. Романы Зейдана до сих пор переиздаются во многих странах Арабского Востока массовыми тиражами. Читателей привлекают к ним богатство и достоверность исторического материала, благородный патриотический пафос в сочетании с увлекательностью сюжета и простотой изложения.
Арабские критики считают Джирджи Зейдана «основоположником жанра романа, объединяющего в себе и назидание, и развлечение». Если это даже не совсем верно — подобные попытки известны и до него, — то можно смело утверждать, что именно благодаря Зейдану этот жанр стал в арабской литературе общепризнанным и популярным.
Зейдан был первым арабским писателем, который сделал: серьезную литературу достоянием массового читателя.
А. Долинина.
Аль-Амин и аль-Мамун
Глава 1. Постоялый двор Симана
Халиф аль-Мансур[6] основал Багдад в 145 году хиджры[7]. Разместив в нем войско и государственных чиновников, он превратил новую столицу в оплот своей власти.
Первоначально город имел форму правильного круга. В центре его, по повелению аль-Мансура, воздвигли дворец для самого халифа, названный Золотым дворцом[8], рядом с которым вскоре появилась величественная мечеть, носящая имя этого правителя — мечеть аль-Мансура[9]. В прочих частях города халиф приказал выстроить дома для своих приближенных и разные правительственные ведомства. Город обнесли тройной стеной, в которой сделали четверо ворот. Они именовались по направлениям дорог, берущих отсюда свое начало: северо-восточные ворота назывались Хорасанскими, северо-западные — Сирийскими, юго-восточные — Басрийскими и юго-западные — Куфийскими воротами.
Щедрой рукой роздал аль-Мансур своим приближенным наделы в окрестностях города, где они и поселились, выстроив себе великолепные дворцы. И поныне багдадские предместья носят их имена.
Прошло совсем немного времени, и за городскими стенами возникли новые кварталы, самыми обширными из которых были аль-Харбия на севере и аль-Карх на юге. Позднее на восточном берегу Тигра выросли кварталы аш-Шемассия, ар-Русафа, аль-Мухаррем и прочие.
За Хорасанскими воротами аль-Мансур повелел выстроить большой укрепленный замок, известный под названием Каср аль-Хульд — Замок Вечности[10]. Между этим замком и Хорасанскими воротами вымостили широкую площадь. Отсюда начиналась дорога, ведущая в Хорасан, — Хорасанский тракт. Дорога эта пересекала Тигр по среднему мосту, устремляясь на север, затем круто поворачивала на восток и проходила между аль-Мухарремом и ар-Русафой. Благодатные земли этих предместий, щедро орошаемые каналами и речными протоками, что разбегались от Тигра во все стороны, утопали в садах, густая зелень которых скрывала множество роскошных дворцов.
Один из каналов — канал Джафара — был проложен далеко на восток через оба эти предместья. Уходя за пределы ар-Русафы, тянулись по обеим сторонам канала Джафара фруктовые сады и различные постройки. Вот уже около полувека в одном из садов, что примыкают другой своей стороной к Хорасанскому тракту, находился небогатый постоялый двор. Содержал его некий виноторговец — он был из набатеев[11]. Обычно здесь охотно останавливались приезжающие в Багдад чужеземцы. Дом стоял в саду, у самой дороги; тут же располагалась винная лавка хозяина, где он продавал финиковое и виноградное вина, а также готовил разные блюда для своих гостей, будь то багдадцы или чужеземцы.
