Софрон Данилов - Манчары
— Бегут! Бегут!
Люди заволновались, вытянули шеи. Каждый хотел увидеть первым бегуна своего улуса.
Вдруг самые дальнозоркие увидели две чёрные точки:
— Правда! Показались!
— Смотрите, кто из них впереди?
— Невозможно узнать!
Бегуны уже находились на середине аласа.
— Вон в белой рубашке — Манчары?
— Он! Он…
— Тогда что же, борогонский бегун, этот без рубашки, опередил Манчары?
— Наш Манчары обгонит его… Должен обогнать…
— Эх, мчится как вихрь!
— Бегут рядом, ровно, как натянутая волосяная струна.
— Наш Манчары неутомим.
Бегуны приблизились.
— Манчары, да?
— Следите за ним!
— Тот, что без рубашки, снова нагоняет!
— Нет, не дал догнать! Манчары опять ушёл вперёд!
— Жми! Жми!
Опередив борогонского бегуна метра на два, Манчары громко ударил ладонью по берёзке, обозначавшей финиш, и побежал дальше. Одноулусцы встретили его возгласами восторга:
— Уруй! Слава! Уруй! Слава!
Когда Манчары уже стоял запыхавшись и старался отдышаться, слушая приветствия и поздравления молодых и благословения стариков, его позвали к Чочо.
— Бесстыдник, всё-таки победил! Можешь же бегать, чёрный пёс, а почему отказывался? Ну, что тебя, поубавилось, оттого что пробежал? — встретил его бранью Чочо. — Или стоишь, развесив уши, в ожидании награды, голодранец?
— Я в наградах не нуждаюсь! — решительно сказал Манчары.
— Ха-ха! В наградах не нуждается! А я вот обязательно награжу тебя. Я не отменяю своего слова. — Чочо начал было зычно хохотать, но вдруг сразу сделался суровым. — Твоя награда — всего три розги! Пусть они научат тебя впредь охотно и безропотно исполнять мои приказания. Если не научишься, добавлю ещё. Получишь мой подарок после отъезда гостей. А сейчас убирайся отсюда и на глаза мне не показывайся!
Все были поражены подлостью Чочо и застыли в молчании.
Манчары тоже стоял опустив голову, словно не верил своим ушам. Потом резко поднял голову и, ничего не говоря, кусая губы, быстро пошагал за урасу. Там, в стороне от людских глаз, он прислонился к развесистой иве. Стоял и думал о том, как тяжело быть бедняком. Его душили обида и досада, что на него смотрят как на скотину.
Кто-то вдруг коснулся плеча юноши. Он обернулся: возле него стояла Саргы. Девушка, не долго думая, ткнула его в грудь своими маленькими пальчиками и крикнула:
— Догоняй! — и упорхнула как бабочка.
Манчары почему-то не захотелось догонять её, и он пошёл следом за ней медленно-медленно.
Добежав до опушки леса, где трепетали своими листочками тоненькие осины, словно оплакивали кого-то, девушка остановилась, обхватила руками стройненькое деревцо с прямым светлым стволом.
— О-о, Манчары, какой ты, оказывается, быстроногий…
— Быстроногий… — Юноша с досады сорвал листок с дерева. — В награду за это три…
— Не надо, не думай об этом… — не дала договорить ему девушка. — Может быть, твой почтенный дядюшка шутит!
— Как бы не так!
— Давай не будем думать об этом…
Оба замолчали. Над ними зашелестели, зашептались о каких-то неведомых тайнах листочки осины.
— Саргы… Когда мы увидимся снова? Где? — спросил Манчары.
— Где увидимся? Только здесь. На этом месте…
— Когда?
— Будущим летом.
— Летом будущего года обязательно придёшь?
— Если разрешит отец…
— А если не разрешит?
— Нет, не говори так. Приду. Пустит — не пустит, всё равно приду.
— Саргы, придёшь или не придёшь, я всё равно найду тебя. Обязательно найду!
— Найди, Манчары. Я буду ждать…
На площади опять, наверно, началось состязание. Выкрики и возгласы доносились даже сюда, где стояли Манчары и Саргы.
— Я пойду…
— Подожди немного, Саргы. Совсем немного…
— Не надо… наши потеряют меня…
— Ещё немножко… Скажи что-нибудь на прощание, Саргы!
Девушка вздохнула, посмотрела на юношу своими чёрными, как спелая смородина, глазами.
— Закрой глаза…
Манчары закрыл глаза. Тогда девушка прильнула к нему, поцеловала в щеку и, мелькнув между осинками косой и платьем, скрылась.
— Саргы-ы… — тихо позвал Манчары.
Осины, словно обрадовавшись, снова о чем-то своём зашептали.
Манчары раскинул в стороны руки и пошёл по лесу куда глаза глядят, храня на щеках своих тепло нецелованных девичьих губ, а в сердце — огонь и блеск глаз, чёрных, как спелая смородина.
Плата за тридцать лисиц
Манчары исполнилось восемнадцать лет, он стал необыкновенно красивым юношей. Роста он немного выше среднего. Лицо у него продолговатое, всегда чистое и в меру румяное. Из-под высокого лба открыто и доверчиво смотрят смолисто-чёрные глаза, обрамлённые густыми длинными ресницами. В походке строен, в обращении, особенно со старшими, вежлив, даже застенчив.
Люди с любовью и восхищением смотрели на него. «Из Манчары, сына Бытааны, выйдет настоящий мужчина», — предсказывали старики. Девушки тайком слагали о нём песни. Щёки их рдели румянцем при одном упоминании его имени. И только один человек не любил Манчары. Это его родной дядя Чочобай.
Племянник открыто ненавидел его за жадность, за издевательства над неимущими людьми, в особенности соседями. Чочо несколько раз пытался образумить парня, но ничего из этого у него не получалось. Пробовал и задобрить его, обещал подарить ему молодого коня, если племянник будет почтительным и благоразумным. Но Манчары не поддавался на уговоры и посулы. Не стал послушным и после «премии» Чочо на прошлогодних состязаниях — после трёх ударов розгой.
Глядя на Манчары, и другие начали осуждать богача.
Тогда Чочо задумал проучить племянника. Как только прошёл ледоход, он отправился в Якутск. Вскоре оттуда прибыла повестка — парня вызывали в суд. Манчары испугался и сбежал в тайгу. Летом за ним приезжал вооружённый казак, но и он не нашёл юношу, вернулся в город ни с чем.
Незаметно подкралась осень. Начались холода. Листья на деревьях пожелтели и опали, трава поблекла, тайга сменила одежду — почернела, стала унылой и неласковой. Озёра покрылись блестящим, гладким льдом. Нет-нет да и подует холодный ветер, соберутся тучи и начинают засевать землю белыми зёрнами-снежинками. Нередко снег шёл целыми днями. Всё труднее становилось Манчары. Шалаш его насквозь продувался ветром, и почти каждое утро парень просыпался с побелевшими от инея волосами. Суровая зима с лютыми морозами брала своё, и впору было задуматься: как жить дальше в этой опустевшей, угрюмой тайге!
И вот в один из таких дней, когда Манчары был в отчаянии, к нему пришла мать.
— Сыночек, — обратилась она к нему, — послушай ты свою мученицу-мать, вскормившую тебя своим молоком! Не выжить тебе тут зимней порой. Вернись домой. Не бойся дяди Чочо. Вчера вечером он приходил к нам. Велел передать тебе, чтобы ты не упрямился, а лучше вернулся и повинился в своих грехах. Дай ему честное слово, что будешь почтителен к нему, и он простит тебя. Хотя, говорит, городское начальство, может, и недовольно тобою, разыскивает тебя, но он за тебя заступится. Не упрямься, деточка, пойди к дяде Чочо и попроси у него прощения.
— О-о, мама, с чего бы этак раздобрился Чочо? Что-то не верится в его доброту… — усомнился сын.
— Не говори так, деточка, не надо грешить. Ведь как бы там ни было, Чочо самый близкий тебе родственник. Неужели он может желать зла своему единственному племяннику? Ради памяти своего покойного брата, твоего отца, он сделает нам добро: говорят, слёзы умерших тяжелы для души… А то, что он раньше грозился, так это, наверно, в пылу гнева. Сыночек, если же ты не прислушаешься к совету дяди, так, пожалуй, твоя вина усугубится. Попроси у старика прощения. Подумай и обо мне, меня пожалей. Ведь ты у меня единственный. Если с тобой приключится какая-нибудь беда, я не перенесу этого. Манчары мой, умоляю тебя…
Чочо приветливо встретил Манчары:
— Эх ты, глупая башка! Давным-давно прибежал бы ко мне, попросил прощения и жил бы себе припеваючи на воле. Сам виноват, что столько времени мучился. Ну хоть в эту ночь поспи спокойно. А завтра утром поедем в город к начальству. Я с ним хорошо знаком. Если подкинуть ему штук тридцать лисиц, то и у него, наверное, сердце смягчится, Так неужели эти рыжие зверьки дороже моего единственного племянника?..
Потом Чочо угощал Манчары самыми изысканными яствами. Манчары постепенно начинал верить в то, что дядя действительно желает ему добра. Плотно поужинав, уверенный, что наконец-то избавился от всех мучений и тягостей, он заснул крепким сном, как давно уже не спал.
Утром поднялись рано, собрались и поехали в город. К обеду уже были на месте, у дома областного начальника. Это было большое белое каменное здание с высоким крыльцом. Они прошли в просторную комнату, пол которой был застлан мягким цветастым ковром, и им было жалко ступать по нему в старых торбасах. Окна были занавешены просвечивающей насквозь, как тонкая паутина, материей, стулья с мягкими сиденьями. Манчары впервые видел такой большой, роскошный дом. Какой он высокий! Какой светлый! И какая в нём жуткая тишина! Робость и страх Манчары всё более усиливались. И в то же время крепла вера в дядю! Смотри-ка, Чочо и здесь держится совершенно непринуждённо, важно. Видимо, в том доме он бывал довольно часто, коли хорошо знает большого русского начальника…
