Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)
— Он хитер, как Улисс! Где же ты встретил его?
— Около Омельника, на правой стороне Днепра. Он, по-видимому, направился в Сечь.
— И хотел обойти Кудак Теперь я понимаю. А много было с ним людей?
— Человек сорок. Но его люди слишком поздно приехали, и если бы не мои молодцы, слуги старосты задушили бы его.
— Подожди-ка. Ты говоришь, слуги старосты?
— Это он мне сам сказал.
— Откуда же староста мог узнать, где он, если все в городе ломают себе головы над тем, куда он мог скрыться?
— Этого я не знаю. Может быть, Хмельницкий солгал, выдав обыкновенных разбойников за слуг старосты, чтобы тем больше усилить нанесенные ему обиды.
— Не может быть. Однако, это удивительно! А знаешь ли ты, что гетман дал приказ задержать Хмельницкого?
Скшетуский не успел ничего ответить, так как в эту самую минуту в комнату вошел со страшным шумом какой-то шляхтич. Хлопнув два раза дверью и гордо оглядев присутствующих, он крикнул:
— Бью челом вашей милости!
Это был человек лет сорока, небольшого роста, с дерзким выражением лица, с живыми и выпуклыми, как сливы, глазами; видно было, что натура у него горячая и вспыльчивая. Не получив сейчас же ответа, он громко и раздраженно повторил:
— Бью челом вашей милости.
— Бьем и мы, бьем и мы! — отозвалось несколько голосоа Это был Чаплинский, Чигиринский подстароста и доверенный молодого хорунжего Конецпольского.
В Чигирине его не любили, так как он был ябедником и забиякой, но побаивались и потому обращались осторожно. Он же уважал только Зацвилиховского, как, впрочем, и все, за его благородство и мужество. Увидев его, он сейчас же подошел к нему и, поклонившись довольно гордо Скшетускому, подсел к ним со своей кружкой меда.
— А что, — спросил его Зацвилиховский, — не знаете ли вы, что сталось с Хмельницким?
— Повешен. Это так же верно, как то, что я Чаплинский; если его еще не повесили, то скоро повесят. Теперь, когда вышел приказ гетмана, пускай-ка он попадется мне в руки! — и с этими словами он так ударил кулаком по столу, что расплескал вино в стаканах.
— Сударь, не разливайте вина! — сказал Скшетуский.
— Откуда же вы возьмете его? Ведь он убежал и никто не знает, где он? — прервал Зацвилиховский.
— Никто не знает? Я знаю, не будь я Чаплинский! Вы знаете Хведько? Этот Хведько служит ему и мне и будет для него Иудой. Он сговорился с молодцами Хмельницкого; это ловкий человек и следит за каждым его шагом. Хведько взялся доставить его мне живым или мертвым. Он выехал в степь раньше Хмельницкого и знает, где его найти. А проклятый! — и, говоря это, он снова ударил по столу.
— Не разливайте вина! — с ударением повторил Скшетуский, с первого же взгляда почувствовавший к этому человеку какую-то странную антипатию.
Шляхтич покраснел, сверкнул своими выпуклыми глазами и дерзко посмотрел на Скшетусхого, желая затеять ссору, но, увидев на нем мундир полка Вишневецкого, сдержался. Хотя хорунжий Конецпольский и не ладил с князем, все-таки было небезопасно задевать его воинов, так как Чигирин был недалеко от Лубен, к тому же князь выбирал себе таких людей, которых все боялись задевать.
— Значит, это Хведько взялся доставить вам Хмельницкого? — снова спросил Зацвилиховский.
— Да. И доставит, не будь я Чаплинский!
— А я вам говорю, что не доставит. Хмельницкий ушел от засады и отправился в Сечь, о чем сегодня же надо уведомить Краковского. С Хмельницким шутки плохи Короче говоря — он и умнее, и сильнее, и счастливее тебя, хоть ты и горяч. Повторяю тебе, Хмельницкий благополучно уехал, а если не веришь — спроси этого поручика, который подтвердит тебе, что видел его вчера в степи живым и невредимым.
— Этого не может быть! Не может быть! — закричал Чаплинский, хватаясь за голову.
— Этого мало, — продолжал Зацвилиховский, — он же и спас его, перебив ваших слуг, несмотря на приказ гетмана, в чем он, однако, не виноват, так как возвращался из Крыма и ничего не знал о приказе, а увидев в стели одинокого человека и думая, что на него напали разбойники, пришел к нему на помощь. Я заранее предупреждал вас о спасении Хмельницкого, так что весьма возможно, что он с запорожцами может навестить вас, и, вероятно, вы не будете ему рады, так как слишком уж насолили друг другу!
Зацвилиховский тоже не любил Чаплинского. Чаплинский вскочил с места и от злости не мог говорить; лицо его совсем побагровело, а глаза чуть не вылезли на лоб. Став перед Скшетуским, он отрывисто проговорил:
— Как же это? Несмотря на приказ гетмана? Я вас… я вас…
Скшетуский же продолжал сидеть и, облокотясь на стол, смотрел на подпрыгивающего Чаплинского, как сокол на связанного воробья.
— Чего это вы прицепились ко мне, как репей к собачьему хвосту? — спросил он.
— Я вас с собой… несмотря на гетманский указ… Я вас с казаками…
Он так кричал, что присутствующие немного притихли; все повернули головы в сторону Чаплинского.
Он всегда искал случая завести ссору с каждым, кого только встречая — такова уж была его натура, но всех удивило, что он начал теперь эту ссору при Зацвипиховском, которого он одного толыNo и боялся а главное, затеял ее с поручиком Вишневецкого.
— Замолчите же, — сказал старый хорунжий, — этот рыцарь пришел со мной.
— Я, я поведу его в суд, на пытку! — кричал Чаплинский, не обращая уже ни на. кого внимания
Скшетуский выпрямился во весь свой рост итне вынимая из ножен сабли, висевшей сбоку на длинном ремне, схватил ее за середину и поднял вверх так, что эфес ее очутился под самым носом Чаплинского.
— Понюхайте-ка это! — холодно сказал он.
— Бей, кто в Бога верует… люди! — крикнул Чаплинский, хватаясь за саблю; но не успел он вытащить ее из ножен, как молодой поручик уже схватил его одной рукой за шиворот, а другой — ниже спины, поднял вверх и понес к дверям
— Господа, дайте дорогу рогатому, не то забодает! — сказал он.
С этими словами он подошел к двери, ударил Чаплинского об нее лбом и выкинул на улицу, а затем спокойно сел на свое прежнее место, возле Зацвилиховского. В комнате настала минутная тишина. Сила, только что выказанная Скшетуским, произвела благоприятное впечатление на собравшуюся шляхту, и через минуту все стены задрожали от хохота
— Да здравствуют Вишневецкие! — кричали одни.
— Он без чувств и весь в крови! — кричали другие, с любопытством выглядывая за дверь и ожидая, что будет делать Чаплинский. — Слуги поднимают его.
Только незначительные числом сторонники шляхтича молчали и, не имея мужества вступиться за него, угрюмо поглядывали на Скшетуского.
— Он, кажется, собирается рехнуться, — сказал Зацвилиховский.
— Вы правы, — сказал, подходя к ним, толстый шляхтич с бельмом на глазу и с дырой на лбу, величиною с талер, в которую виднелась кость. — Позвольте мне, — продолжал он, обращаясь. к Скшетускому, — выразить вам мое почтение: Ян Заглоба, герба "В челе", о чем, впрочем, каждый может догадаться1 хотя бы по этой дыре, которую мне пробила разбойничья пуля когда я ходил на поклонение в Святую землю — замаливать грехи молодости.
— Перестаньте, — сказал Зацвилиховский, — ведь вы когда-то говорили, что вам расшибли голову в Радоме кружкой.
— Клянусь, разбойничья пуля! В Радоме было совсем другое.
— Может быть, вы и давали обещание пойти в Святую землю, но что вы там были — это неправда.
— Не был, потому что уже в Галате принял мученический венец. Если я лгу, то я не шляхтич, а собака.
— А все-таки брешете.
— Позвольте выпить за ваше здоровье!
За ним подошли к Скшетускому и другие, чтобы познакомиться с ним и выразить свое одобрение, так как Чаплинского не любили и все радовались, что с ним случилась такая оказия. Странная и непонятная вещь, но почему-то чигиринская и окрестная шляхта, мелкие помещики, управляющие экономиями и даже слуги Конецпольских — все, знай, как обыкновенно знают соседи, о раздоре Чаплинского с Хмельницким, были на стороне последнего.
Хмельницкий пользовался славой знаменитого воина, отличившегося вовремя разных войн; знали также, что даже сам король вступал с ним в сношения и высоко ценил его ум. На все случившееся смотрели как на самую обыкновенную ссору между шляхтичами, а таких ссор было тысячи Поэтому все держали сторону того, кто умел приобрести себе более расположения, не подозревая, какие страшные последствия будет иметь эта ссора. Только позднее сердца шляхты и духовенства, как католического, так и православного, запылали ненавистью к Хмельницкому.
Все подходили к Скшетускому с кружками в руках, говоря: "Пей, брат! Выпей и со мной! Да здравствуют Вишневецкие! Такой молодой, а уже поручик у князя!".
— Виват князь Иеремия, гетман над гетманами!
— С князем Иеремией мы пойдем на край света! На татар! На турок! В Стамбул! Да здравствует король Владислав IV! — громче всех кричал Заглоба, который один был в состоянии перепить и перекричать целый полк.
