Геза Гардони - Звезды Эгера
— А сейчас вы ищете Морэ?
— Я завернул сюда с четырьмя молодцами — думал, нападем на его след. По дороге мы встретили полевого сторожа, у которого он ночевал в погребе. Сторож сказал, что Морэ направился сюда, к Печу.
Госпожа Цецеи обернулась.
— Магда, где Вицушка? — спросила она девушку, которая что-то скребла во дворе.
— Не знаю, — ответила служанка. — После обеда она играла в саду.
— Беги поищи ее!
— Это моя доченька, — улыбнулся Цецеи. — Господь на старости лет послал мне утешение. Вот посмотришь — настоящая маленькая фея Илона![10]
— А сына у вас нет?
Цецеи, помрачнев, покачал головой.
— Был бы сын, так у меня даже рука выросла бы снова, словно у рака клешня.
Девочки нигде не оказалось. За жарким спором и чтением письма все позабыли о маленькой Вице. Служанкам было тоже не до нее — они нашли себе занятие во дворе. Там витязи подкручивали усы, девушки ходили, колыша юбками, и веселились так, будто витязи съехались к Цецеи на смотрины.
Уже все обшарили вокруг дома.
— Вицушка!.. Вицушка!..
Облазили все кусты, обыскали все уголки в деревне, где обычно играли ребята. Куда же запропастилась тетка Като? Ведь ей было поручено смотреть за девочкой. Заснула, должно быть, старуха. Да видел ли кто-нибудь Вицушку? Никто не видел. После обеда она разговаривала у садовой калитки с каким-то мальчонкой. Кто ж там проходил? Не иначе как Герге. Он вел пасти дедушкиного коня. А где же Герге? И его нет нигде. Наверно, пошел с конем в лес. Вот она, детская беспечность! Сколько раз говорили мальчишке, чтобы не заходил с конем дальше тутовника!
Обыскали весь лес вокруг деревни.
— Вицушка!.. Вицушка!..
Занялись поисками и Добо со своими солдатами. Заглянули за каждое деревце, каждый куст, осмотрели все заросли бурьяна вокруг деревни, все канавки, овражек — не задремала ли где-нибудь девочка.
— Вицушка!.. Вица!..
Плача и причитая, искала своего сына и матушка Герге. Старуху Като нашли в лесу. Она уже давно искала, звала — даже горло надорвала, охрипла совсем.
Наконец перед вечером послышался радостный крик служанки:
— Нашлись!
— Ну, слава богу!
Но, увы, это была только одежда — беленькая сорочка, красные башмачки, желтая юбочка из тафты, рубашка Герге, его штанишки и шляпа. Ребята, должно быть, купались — на мягком песке у самой речки отпечатались следы их ног. Один след — побольше, с растопыренными пальцами, — след ноги Герге. И совсем маленький — след ножки; Вицушки.
Видно, в речке утонули ребята.
3
— Меня зовут Маргит. Вот так и зовите: тетя Маргит, — сказала девушка, сидевшая в телеге. — Я вам сказку расскажу. Сказок я знаю пропасть. А вы сами-то откуда, родненькие мои?
— Из деревни, — печально ответил Герге.
— Из деревни, — пролепетала и девочка.
— А из какой деревни?
— Вон из той.
— Как же называется ваша деревня?
— Называется?
— Да, как она называется?
— Называется? Не знаю, как называется.
У круглолицей Маргит были пухлые губы, всегда точно протянутые для поцелуя, а вокруг носа были рассыпаны веснушки. На шее она носила голубые стеклянные бусы. Турки увезли ее из одного хуторка Шомодьского комитата.
Слушая ответы детей, она только покачивала головой. Потом тайком нарвала лоскутков из наваленного кучей разного белья, навернула их на деревянную ложку и смастерила куклу.
— Это Вицушкина куколка. Платочек у нее желтый, юбочка красная. Мы будем ее одевать, укладывать спать, баюкать и танцевать с нею.
Медленно плелась невольничья повозка.
Рядом брели широкоплечий деревенский парень и молодой рябой цыган. Оба босые. Цыган был в залатанных синих штанах и синем доломане. Из внутреннего кармана доломана торчала грязная воронка деревянной дудки. По другую сторону повозки шли священник в черной сутане и лохматый большеголовый крестьянин. Крестьянину, должно быть, лет сорок. Священник помоложе. Это высокий человек с тонкими чертами лица, без усов, без бороды и даже без бровей. Лицо у него красное, как свекла, одни только глаза чернеют. Несколько дней назад турки поливали его кипятком, требуя, чтобы он отдал им сокровища своей церкви.
Но какие там были сокровища в его церквушке!
А теперь бедняги попали в рабство. На ногах у них цепи, руки скованы у кого спереди, у кого сзади. Парень идет на одной цепи с цыганом, священник — с крестьянином. У парня щиколотки под кандалами обвернуты тряпками. Тряпки уже все в крови.
— Остановимся, — взывал он иногда с мольбой. — Я хоть кандалы поправлю.
Но янычары, болтавшие меж собой по-турецки, не обращали на него внимания и в лучшем случае отвечали сердитым взглядом.
Герге уставился на парня. Какие у него большие руки! А сколько пуговок на поддевке! Вот уж кто не боится! И не будь у него руки закручены за спину, все янычары, наверно, разбежались бы от него.
Парень и правда не боялся. Он поднял голову и заорал на сутулого турка, трусившего рядом с ним верхом:
— Чтоб вы сгорели, басурманы! Волчье отродье!
— Гашпар, Гашпар, — успокаивала его Маргит, сидевшая на телеге, — надо покорно переносить свою участь. Видите, и солнце уже клонится к закату: в такую пору они всегда делают привал.
Маргит утерла слезы на глазах, но тут и мальчик с девочкой расплакались.
— Я хочу домой! — закричал Герге.
— К папе! — вторила ему, плача, малышка Эва.
А турки и вправду остановились. Слезли с коней, вытащили кувшины, помыли руки, ноги и лица. Потом встали в ряд на колени, лицом к востоку, и, поцеловав землю, начали молиться.
Невольники молча смотрели на них.
Девушка сошла с повозки, оторвала лоскут от своей сорочки и перевязала им парню ноги. Потом осторожно, бережно надвинула кандалы на повязку.
— Благослови тебя бог! — произнес парень со вздохом.
— Коли удастся, Гашпар, мы на ночь еще подорожник приложим.
Лицо ее искривилось — казалось, она вот-вот заплачет. Так и плакала она ежечасно: поплачет, поплачет — и снова поет ребятам песни, ведь стоило только ей заплакать, как и они пускались в рев.
— Эх, и подвело же брюхо с голодухи! — сказал цыган, присев возле них прямо на пыльную дорогу. — Такого великого поста я еще в жизни не соблюдал.
Возница — тоже невольник со скованными ногами — улыбнулся.
— Я и сам есть хочу, — сказал он, бросив презрительный взгляд на турок. — Вечером сварю такой паприкаш, что весь нам достанется.
— Ты что же, повар?
При фамильярном «ты» брови возницы дрогнули, но все же он ответил:
— Только по вечерам. Днем они и обед достают себе грабежом.
— Чтоб им ослепнуть! Чтоб на масленицу у них ноги судорогой свело! Ты давно у них служишь?
— Три дня!
— А улизнуть никак нельзя?
— Нет. От этих не удерешь! Погляди, какие на мне сапоги. — Возница поднял ногу, раздался звон тяжелых, толстых цепей.
— А вдруг тебе сегодня не придется готовить? — с тревогой сказал цыган.
— Наверняка придется. Вчера я им так вкусно сготовил, что они ели да облизывались, как собаки.
— Хоть бы и мне этак облизнуться! Я уж и позабыл, зачем у меня зубы выросли, только что щелкаю ими с голоду.
— Турки нынче и вином разжились. Вон везут в задке телеги.
— Турки-то ведь не пьют!
— Они как увидят вино, сразу свой турецкий закон забывают.
— Тогда будет и на моей улице праздник! — развеселился цыган. — Я такую песенку сыграю, что они все запляшут.
Кривой янычар и после молитвы не тронулся в путь. В вечерней мгле с вершины горы смутно был виден в долине город, окутанный дымкой, — гнездовье венгров. Осиное гнездо!
Турки посовещались меж собой, потом кривой янычар кинул вознице:
— За мной! В лес!
И повозки заехали в лес, подальше от проезжей дороги.
Уже и солнце затонуло за деревьями, сумраком заволокло дубраву. В ясном небе засверкала первая звезда.
Турки нашли удобную лужайку. Янычар развязал руки священнику и гаркнул:
— Разжигай костер!
— Ваша милость, сударь-государь турок, целую ваши руки-ноги, уж лучше я разожгу костер. В этом деле я больше смыслю, прямо мастак, — предложил цыган свои услуги.
— Молчи! — заорал на него турок.
Позвали и трех невольниц, чтобы они помогли развести огонь. Женщины вместе со священником пошли к ближайшим деревьям собирать валежник и сухие листья. С помощью огнива и трута высекли огонь, и вскоре запылал костер. Затем турки освободили возницу и разрешили ему слезть с облучка.
— Свари то же самое, что и вчера, — приказал ему кривой янычар.
Возница поставил в большом чугунном котле воду на огонь, и когда священник с цыганом освежевали барана, он умелыми руками мелко порезал мясо, бросил его в воду, положил побольше репчатого лука и насыпал паприки. Он, наверно, добавил бы и картошки, да только в те времена картофель был редкостью, вроде ананаса. Даже за столом знатных господ подавали его только как деликатес, и названия точного у него еще не было — именовали его то американскими, то земляными яблоками.
