Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня зимних волков
Ведома приблизилась и застыла в трех шагах. Да, она не ошиблась, перед ней стояла примерно ровесница ее матери. Под медвежьей шкурой на ней была обычная человеческая одежда: голядская сорочка, понева, состоящая из куска тканины, обернутого вокруг пояса, – «бранча», как ее называют. На плечах «валянка» – синее шерстяное покрывало вроде большого платка. Белесые брови, черты лица, уже покрытого морщинами, бронзовые браслеты подтверждали ее племенную принадлежность. И по выговору, когда она открыла рот, было ясно, что это голядка.
– Ты знаешь, кто я? – спросила она по-словенски, но выговор тоже ее выдавал.
– В-ведьма-рагана, – почти твердо ответила Ведома.
– А ты кто?
Ведома промолчала. Не следует называть свое имя подобному существу, не разобравшись, что у него на уме. А Ведьма-рагана изучала ее пристальным взглядом, в котором не видно было ни вражды, ни дружелюбия.
А перед волхвитой стояла девушка уже взрослая, «полная девка», как говорят о готовых для замужества, худощавая, довольно высокого роста. Из-под белой косынки спускалась на плечо длинная светло-русая коса. Собой она была весьма хороша: правильные черты продолговатого высоколобого лица, напоминающего о ее варяжской крови, на носу легкая горбинка, пухлые румяные губы сложены строго. Одета она была в обыкновенную шушку белой шерсти, с рукавом до локтя, с красным тканым пояском, и лишь короткая низка стеклянных бусин, желтых и синих, выдавала в ней дочь состоятельного родителя.
– Не говори мне, – добавила Ведьма-рагана, будто услышав ее мысли. – Ответь себе. Кто ты? Ты – дочь отца-варяга и матери-смолянки. Но кто ты сама? Ты выбрала?
Ведома растерялась. Ведьма-рагана, выходит, знала, кто перед ней. Что она кривичанка, видно по одежде, но никаких вещей, выдававших принадлежность к отцовскому роду, на ней сейчас не было. Да и сам вопрос…
– Но разве… почему я должна выбирать?
Это никогда не приходило ей в голову. Далеко не она одна в земле смолян родилась от союза варягов и кривичей, или кривичей и голяди, или варягов и голяди. Иные роды Свинецкой, Касплянской, Ольшанской или Рутавецкой волости по старой памяти звались «голядскими» или «варяжскими», хотя уже и дома говорили по-славянски и почти ничем не отличались от соседей-кривичей и друг от друга. Но выбирать… Как можно выбрать, отделить половину собственной крови от другой?
– Можно не выбирать, пока все живут мирно и исполняют уговор. – Ведьма-рагана снова уловила, о чем думает девушка. Она говорила по-словенски свободно, и выдавал ее лишь выговор – как у тех многочисленных голядок, что отосланы замуж в смолянские роды. – Но твой отец нарушил уговор. И вы, его дети, должны решать, на какой вы стороне. На стороне правды или обмана. И больше всего это должна решить ты. Твои братья – простого рода, вся их честь – в отце. Но в тебе кровь древних смолянских князей Велеборовичей. Кровь твоих обманом погубленных дедов и бабок. Я знаю: твоя другая бабка хочет, чтобы ты забыла их. Но каждый миг ты ступаешь по земле, с которой смешан их прах. Они ждут, что ты вспомнишь о них. Иначе… иначе они не вспомнят о тебе, когда придет час.
– К-какой час? – прошептала Ведома, придавленная смутной угрозой этих непонятных слов.
– Час судьбы. Когда придет время решать, кому владеть этой землей, каждому придется выбрать и понять, кто же он сам. Когда ты решишь, приходи сюда и оставь здесь платок. – Ведьма-рагана концом посоха указала на березу, под которой стояла Ведома во время медвежьей пляски. – И на другой день после этого приходи снова. Теперь ступай.
Ведома неуверенно поклонилась и попятилась. Лишь отодвинувшись на несколько шагов, она повернулась и вошла в рощу. Оглядываться не стала. Но чем дальше она отходила от солнечной поляны, тем сильнее била дрожь.
Переваливаясь, три медведя ушли прочь с поляны. Когда деревья сомкнулись за их спинами, походка их изменилась, будто чары остались позади, и сделалась более похожа на человеческую. Удалившись шагов на пятьдесят, они остановились под дубом, рухнули наземь, перекатились через головы, и из-под шкуры показались лица.
«Медведи» превратились в троих мужчин: один был постарше, с полуседой бородой, и двое парней, тоже довольно взрослых, лет восемнадцати-двадцати. Полуседой сразу поднялся и стал сворачивать шкуру с личиной из высушенной морды. Один парень сидел на земле, наполовину высвободив из шкуры обнаженные плечи и грудь. Другой вытянулся на спине, закинув руки за голову, и косматый мех лежал вокруг него, как лепестки дивного цветка.
Это был весьма красивый парень, с правильными чертами лица и длинными светло-русыми волосами; прохладный взгляд светло-серых глаз был дерзким, даже нагловатым. Но сейчас его лицо выражало безмятежность и блаженство, как у заново рожденного. Наполовину высвободившись из шкуры, он впитывал свежий воздух, тепло солнечных лучей, ни с чем не сравнимый запах свежей листвы. В такие мгновения ему хотелось обнять землю, как невесту. Солнце мелькало сквозь листья, и казалось, русалки из ветвей подмигивают игриво.
– Радоха, вставай! – крикнул ему старший. – Хватит валяться. Твой родич дожидается.
– Мои родичи здесь, – расслабленно пробормотал тот, полуприкрыв глаза.
Седоусый уже одевался под дубом, где на время обряда была сложена их одежда.
– Держи! – Он бросил парню серую рубаху, но тот все лежал, продолжая смотреть в небо.
– Что ты там углядел? – спросил второй парень и тоже глянул в небо сквозь ветви.
– Себя. – Радоха, на самом деле носивший голядское имя Равдан, наконец сел, будто очнувшись, потом вскочил, высвободил из шкуры нижнюю часть тела и подобрал с травы рубаху. – Который из шкуры вышел.
У каждого из парней висел на шее волчий клык на плотно завязанном тонком ремешке, а у седоватого – несколько звериных зубов, увязанных тайными узлами с какими-то загадочными корешками – в знак их принадлежности к стае «зимних волков», иначе вилькаев. Сейчас уже никто не знал, сами ли смоляне принесли с юга обычай отправлять отроков и парней на зиму в лес или выучились у голяди, – об этом постоянно шли споры. Поначалу лесных охотников по-голядски называли «вилькай» – «волки». Но кривичи поняли по-своему и стали говорить «вилькаи», имея в виду всю стаю в целом, а одного «волка» называли «вилькай». Все знали, что это неправильно, но тем не менее так и шло уже не первое поколение. В давние времена в лес на зиму роды отсылали всех парней от двенадцати лет и до женитьбы. Парень, не бывавший в вилькаях, так же не имел бы успеха в поисках пары, как девка, не ходившая по зимам на павечерницы. Но при последних поколениях древний обычай стал затухать, и старейшины отсылали в вилькаи лишь немногих – «только чтоб деды не обижались».
Седоусый мужчина звался Ярый – это было имя-прозвище, переходившее по наследству от одного вожака к другому. Всю жизнь он провел в лесу, род забыл, семьи никогда не имел, и только выговор его намекал на то, что вырос он среди говорящих по-голядски. Лесная жизнь оставила на нем свои следы: кожа была словно выдублена и покрыта глубокими морщинами, правое ухо наполовину оборвано, зубы во рту стояли через один, будто бойцы обескровленной дружины, уже не способной сомкнуть строй. Был он опытен и малоразговорчив, решителен, но осторожен. Молодые вилькаи видели в нем самого Ярилу Лесного, волчьего пастуха.
Его наследником на случай внезапной гибели считался Лютояр. Из всей родни у него была только мать, и почти всю жизнь он прожил с ней в лесу. С семилетнего возраста отца ему заменял Ярый: учил ходить по лесу, выслеживать зверя, ловить рыбу, добывать пропитание себе и матери. По всему выходило, что иной дороги для Лютояра и нет. Сейчас, двенадцать лет спустя, это был рослый, худощавый парень с продолговатым скуластым лицом. В его изжелта-серых глазах отчетливо проглядывало нечто волчье.
Равдан, напротив, имел обширнейшую родню, ибо числился младшим из пятерых сыновей старейшины Краяна. Род Озеричей испокон веку жил близ касплянского волока, разбросав свои ветви, веточки и отростки на пять-шесть весей и выселок, со всеми соседями был в родстве и свойстве. Озеричи, как никто другой, с полным правом могли утверждать, что эта земля наполовину состоит из праха их предков. Тем не менее каждую осень Равдан с гораздо большей радостью уходил в лес, чем весной возвращался обратно. С родичами он ладил не всегда и в лесу чувствовал себя гораздо более к месту.
С Лютояром они каждую зиму водились вместе и дружили с раннего отрочества, то есть уже лет шесть. Оба были парнями неглупыми и отважными, но если Лютояр был более сдержан и любил все прикинуть заранее, то Равдан отличался открытым и дерзким нравом, полагался на чутье и судьбу, которая пометила его еще при рождении.
Его мать, голядка Уксиня, имела славу ведуньи: всем помогала при родах, умела гадать бросанием жребия, лучше всех знала разные травы. Когда родился ее пятый сын и свекровь-повитуха стала обмывать младенца, ей никак не удавалось смыть кровавое пятнышко на левом глазу новорожденного. Потом разглядели, что это родимое пятно, занимающее внешний угол века и часть пространства под бровью.
