Владислав Бахревский - Свадьбы
На двух конях, которые бегут в разные стороны, много не наездишь, — разорвут. Прыткий Шереметев хоть и оседлал обоих коней, но тоже должен был выбирать. Царская любовь дорога, а жена ближе.
В ноябре 1600 года, когда над Романовыми разразилась царева гроза, когда Федора Никитовича постригли в монахи и сослали в Сийскую обитель, жену его, отныне инокиню Марфу — в Онежские скиты, князя Черкасского с женой, сыном Иваном и сыном Федора Никитовича — шестилетним Михаилом — на Белое озеро, досталось и Шереметеву. Его дом в Кремле разграбили, его родовую рязанскую вотчину, село Песочное, взяли в казну, а самого отправили воеводой в Тобольск.
Все изведал боярин Шереметев, русские дороги на край земли, царскую милость и царский гнев, войну, разорение и богатство.
Был за свою жизнь Федор Иванович воителем, был и строителем. В его воеводство в Тобольске поставили церковь Святителя Николая. По его приказу в 1603 году основан город Томск.
Московское боярство, получив земского царя, меж тем не унималось. Из Сийского монастыря Годунову доносили: «Старец Филарет смеется неведомо чему. Говорит про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как он в миру жил, а старцам говорит: увидят они, каков он вперед будет».
Нити боярских заговоров тянулись во все стороны государства, добирались до Сибири. На расправу позвал Годунов Шереметева, но дорога из Тобольска дальняя, можно целый год ехать, и, когда Шереметев прибыл в Москву, царь, никому уже не доверявший, принял его как верного слугу.
В Москве было страшно.
Три голодных года подряд распалили воображение. Являлись легенды о царе-грешнике, царе-детоубийце. У Романовых на подворье взращенный, бежал в Литву монашек Гришка Отрепьев. Пошли слухи о чудесном спасении Дмитрия, истинного владельца Московского престола.
От царя Годунова — народу милостивое и доброе: от всех податей освободил крестьян на три года, но добро оборачивалось злом, в милостях видели слабость.
К ужасу простых людей, по городу по стольному бегали лисы. Множество лис. Их руками ловили.
И венцом всех бед — война. Самозванец с казаками и поляками двинулся на Москву.
Годунов, забыв о всех обидах, которые он учинил Шереметеву, пожаловал его воеводой и послал взять у казаков Кромы.
* * *Городок стоял на горе среди болот. Окруженные земляным валом и деревянной стеной с десятью деревянными башнями, Кромы не могли бы долго противостоять обученному царскому войску, когда бы за стенами сидели такие же обученные стрелецкие войска, но за деревянными стенами, за земляным валом сидели казаки, свято верившие, что Самозванец — истинный, непорочный, оболганный и обиженный коварным Годуновым царевич Дмитрий.
Шереметев под Кромы подступил горячо, да взять не сумел.
У казаков атаманом был лютый воин и чародей Корела. Он не только от Шереметева отбился, но и от большой царевой рати воевод Федора Мстиславского и Василия Шуйского. Восемьдесят тысяч доблестных московских и городовых дворян, лучшие стрелецкие полки и ополчения не могли одолеть четырехтысячное казачье войско.
13 апреля 1605 года скоропостижно умер Борис Годунов. Говорили, отравился.
Шереметев со своим отрядом был послан в Орел. Здесь он встретил Самозванца хлебом и солью.
20 июня 1605 года Самозванец торжественно вступил в Москву. Заняв престол, царь, чтобы удержаться, должен миловать и награждать. И Самозванец тотчас наградил своих «родственников» — Романовых.
Филарета посвятили в митрополиты. Ивану Никитовичу Романову сказали боярство, всех вернули из ссылок, кроме малолетнего Михаила, который в России имел опять-таки по степени родства самые законные права на престол, но и того с Белого озера перевели в большой город Кострому.
Не забыли и Шереметева. В списке именитых бояр он стоял теперь шестнадцатым. Ему Самозванец доверил восемнадцатитысячное войско, которое должно было идти под Астрахань, взять ее и привезти в Москву еще одного самозванца, назвавшего себя Петром, сыном Федора Иоанновича.
Но на пасху, 24 апреля 1606 года, в Москву прибыла царская невеста Марина Мнишек со своим отцом воеводой Сандомирским. На пиру в честь будущего царского тестя за столами сидело все русское боярство и среди них Дмитрий Михайлович Пожарский. Венчание Самозванца и Марины было назначено на пятницу. Это смутило православный народ и помогло боярскому заговору Василия Шуйского.
Самозванец венчался 8 мая, а 17 мая отряд Шереметева разными воротами вошел в Москву. С молчаливого согласия царского войска восставший народ перебил поляков. Тело Самозванца приволокли на Красную площадь, оттуда в деревню Котлы, там сожгли, пеплом зарядили пушку и пальнули в ту сторону, откуда Самозванец явился, — на запад.
20 мая люди Василия Шуйского заполонили Красную площадь и выкрикнули его, князя Василия, в цари.
Митрополит Филарет, бояре Воротынские и Шереметевы в первый же день царствования Василия Шуйского составили заговор в пользу более родовитого Мстиславского.
Единой России уже не существовало. В Камарницкой волости появился Иван Болотников. В Путивле воевода Шаховской, верный присяге, собирал друзей царя Лжедмитрия, в Астрахани воевода князь Иван Дмитриевич Хворостинин принимал присягу в пользу четырнадцатилетнего Петрушки. Царь Шуйский послал Шереметева усмирить Астрахань. Шереметев Астрахань взял, но стоило ему уйти вверх по Волге, как в Астрахани объявился еще один претендент на престол, некий царевич Лаврентий.
А на Москву уже двинулся с поляками и казаками Лжедмитрий II. У него была грозная сила: восемнадцать тысяч польской конницы, две тысячи польской пехоты, 15 тысяч донских казаков и 13 тысяч запорожцев.
Себеж, Опочка, Остров, Изборск и, наконец, Псков присягнули Лжедмитрию II. Пали Суздаль, Переяславль-Залесский, Ростов.
Ростовский митрополит Филарет заперся в Успенском соборе. Поляки взяли собор приступом, разграбили гробницу святого Леонтия, Филарета схватили, нарядили в сермягу, лапти, на голову нахлобучили татарскую шапку и под стражей отправили в Тушино, где теперь стоял Лжедмитрий II.
Федор Иванович Шереметев вдруг стал героем. В сентябре 1608 года он начал поход из Астрахани, которую снова пришлось усмирять, а в ноябре, занимая города, пришел в Казань. В его армию влились верные России чуваши, черемисы, мордва, башкиры.
Шереметев двинулся к осажденному воровским войском Нижнему Новгороду и разбил врага под Балахною… Но царя Шуйского насильно постригли в монахи.
В Москве образовалась семибоярщина. Федор Иванович Шереметев был одним из семи правителей. А потом он присягал королевичу Владиславу, писал верноподданические письма полякам: «Ясне и вельможному Льву Ивановичу Сапеге, канцлеру великого княжества Литовского, старосте Могилевскому, моему милостивому пану и добродею Федор Шереметев челом бьет».
И когда на защиту родины поднялся весь русский народ, Шереметев с Михаилом Романовым и его матерью вместе с поляками отсиживались в осаде, в Кремле.
Но тот же Шереметев ездил за Михаилом в Кострому звать его на царство, заключал с поляками Деулинское перемирие в 1618 году, а в 1634-м — Поляновский мир. Вел переговоры мудро, твердо. Поляки, заключив Поляновский мир, даже решили увековечить это событие воздвижением мраморных столбов, но Шереметев и тут на своем настоял.
«В Московском государстве, — сказал он польским комиссарам, — таких обычаев не повелось, и делать это не для чего. Все сделалось волею божией и с повеления великих государей. А в память для потомков все статьи записаны в посольских книгах».
Царь, щедро награждая Шереметева за выгодный для государства мир, похвалил его и за этот ответ полякам.
«Дело нестаточное бугры насыпать и столпы ставить, — писал царь Михаил Шереметеву, — доброе дело учинилось по воле божьей, а не для столпов и бугров бездушных».
Таков был третий человек государства после царя и царева двоюродного брата Ивана Борисовича Черкасского, с которым Михаил рос, отбывал ссылки и который теперь управлял Приказом Большой казны, а во время войны и русским войском. Но все это были руки государства. Ум государства и его совесть — Шереметев, устремления государства — устремления Шереметева.
Глава вторая
Столы были накрыты, лавки поставлены, ^озяии, чтоб гостей ненароком не обидеть, кафтан дорогой надел, но гости что-то задерживались.
Шереметев быстро ходил по огромной горнице, то и дело останавливаясь и сердито глядя на закрытую дверь. И когда боярин совсем уже рассердился, дверь смилостивилась, повела игриво косым плечом, и в горницу колдовскими шарами вкатились скоморохи. Первые — поменьше, а чем дальше — побольше: сначала скоморохи-детки, потом девки, потом мужики, а последний косматый — великан Топтыгин.
