Владимир Лебедев - За святую обитель
— Что это? — молвил старый инок, поднимаясь. — Отец архимандрит с соборными старцами идет. К церкви повернули, к паперти — к могилкам почивших. Пойдемте, чада мои, помолимся у могилки старца Корнилия и других иноков, что преставились за время осады тяжкой.
Усталые, но светлые духом, полные твердой надежды, воротились воеводы и отец Иоасаф в покои свои. Позвал архимандрит вождей обительских к себе от трапезы скромной вкусить после дневных трудов.
— Спасибо, отче, — смеясь, молвил князь Григорий Борисович. — Не прочь я теперь медку выпить, коли не грех будет.
— Какой же грех, воевода? Вы — люди ратные, с вас не взыщется. Сейчас накажу отцу ключнику.
Отдыхая да крепкий обительский мед попивая, завели воеводы степенную беседу о государских делах, о Руси-матушке да о ее горе-злосчастьи великом.
— Ужели же не найти царю Василию Иоанновичу на ляхов-злодеев храброго воеводы, духом крепкого? — говорил князь Долгорукий. — Царь Грозный на что к боярам своим немилостив был: и за малую вину, и без вины даже вождей рати своей смертью казнил — а не переводились у него воеводы доблестные: Воротынский-князь, Милославские, Хворостинин… Да мало ли было их, военачальников храбрых!
— Исконным владыкой был царь Иоанн Васильевич, и служили ему не на жизнь, а на смерть воеводы его, сносили как волю Божию и гнев его, и немилость, — сказал воевода Голохвастов. — А царь Василий Иоаннович с теми же боярами на одной скамье в думе царской сидел. Не в привычку еще ему властительство самодержавное. Да и так мало бояр, мудрых разумом, волей и силой крепких, при дворе царском осталось. Князь Милославский Феодор Иоаннович стар уж летами, брат государев, князь Димитрий Иоаннович Шуйский, в воеводстве неопытен, да и никогда ему в делах бранных удачи нет. А изменников-то не перечесть: Шаховской-князь, Катырев-Ростовский. Да мало ли их! Те к Тушинскому вору тянут, те к Владиславу-королевичу, те — к самому Сигизмунду ляшскому. Беда непереносимая!
Молча слушал отец архимандрит беседу воевод; наконец молвил он тихим, раздумчивым голосом:
— Был я в Москве престольной, когда, изогнав ляхов нечестивых, свергнув самозванца-еретика, избрали бояре на престол российский боярина, князя Василия Иоанновича Шуйского. Много было тогда вокруг новоизбранного царя вельмож родом древних, знатных, потомков князей владетельных. Но пали взоры мои на прекрасный лик юноши доблестного, самим Господом взысканного. Силен духом и разумом тот юноша благословенный, телом красен и крепок. Приметил я, что с надеждой покоились на нем и взоры царедворцев многих и народа, утомленного смутами долгими, кровавыми.
Про князя Михаилу Скопина-Шуйского что ли говоришь, отец архимандрит? — спросил воевода Григорий Борисович. — Про государева племянника?
— Про него. Мнилась мне в его теле юном душа великая. Не ложна, не обманчива любовь народная. Верю и я в этого юношу светлого; спасет он Русь-матушку.
— Помоги ему, Господи! — перекрестясь, в один голос сказали князь Долгорукий и Алексей Голохвастов.
— Знаю я и другого юношу, — прибавил, помолчав, князь-воевода, — князя Пожарского, Димитрия Михайлыча. От князей Стародубских ведет он род свой. Знавал я его еще отроком, дивился и тогда его разуму, обещал он и тогда быть воителем доблестным. Теперь, слышно, царь Василий его в Коломну с немалой ратью послал. Может, в нем явит Господь Руси-матушке избавителя.
Опять перекрестились все трое, очи на иконы подняв.
— Тяжко наше испытание, — заговорил отец Иоасаф, — и немало еще нам горя да труда будет. А все думается мне, что отстоим мы обитель святую с помощью Божией. Каких-каких бед мы не видели, а не поддались силе ляшской. Сам Господь охрабрил, укрепил людей, в деле бранном неиспытанных, сельчан да послушников монастырских, — и бежали перед нашей ратью нестройной кровожадные, в бою искусные полки вражьи. Со стыдом и злобою бессильной уходили тысячи их грозные от стен обительских. Наибольшая в том слава — вам, воеводы храбрые, не щадившие жизни своей в битвах. Без вас, защитников доблестных, погибла бы обитель!
— Нам ли такая честь, отец Иоасаф! — отмахнулся рукой князь-воевода от хвалы архимандрита. — Все Божья воля да милость Божья; не нашими то грешными да слабыми руками свершено. А что трудна осада, и бой неравен — то правда. С тех пор как Псков под князем Шуйским Иван Петровичем от короля Батория отбился, не ратовали так доблестно воины православные. Подлинно, Сам Господь охрабрил в бою за обитель людей простых, нератных. Господу благодарение да им слава, а не нам!
— Вожди храбрые! — торжественно промолвил отец Иоасаф, вставши от трапезы и благословляя обоих воевод. — Не одну только обитель святую спасаете вы от грабежа, насилия и разрушения. По всей Руси, по всей отчизне нашей пройдет весть о доблести вашей, примером добрым послужите вы смятенному люду, сельчанам, воинам и вельможам в их шатании великом! Обитель же святого Сергия во веки вечные будет помнить доблесть вашу, труды ваши воинские!
Молча поцеловали воеводы бледную руку старца. Спустя немного времени стукнули в двери, и вошел молодой послушник.
— Отец архимандрит, — молвил он, приняв благословение, — гонец из Москвы!
— Зови живей! Веди сюда! — опережая друг друга, заговорили отец Иоасаф и воеводы.
В пыли и в грязи, вошел в покои рослый молодец, в легкой кольчуге, в низком шишаке. Видно было, что до смерти устал он, что весь день птицей несся на борзом коне, не отдыхая нигде, спеша с вестью.
— От отца келаря послан я с грамотой, — молвил он, благословившись у архимандрита и доставая из-за пазухи сумку кожаную. — Наказывал мне отец Авраамий что есть духу гнать. Трех коней изморил я в дороге. Сквозь ляшский стан Господь невредимо пронес. А звать меня Гришкой Лукиным, из детей я боярских.
— Ты и сам-то насмерть сморился, — глянув на келарского посланца, сказал архимандрит. — Садись на лавку, вон там. Воеводы, чай, не обессудят.
Стал отец Иоасаф грамоту читать, а князь-воевода к гонцу подсел, начал его про стан ляшский да про полки их допытывать. Да мало приметил посланец отца Авраамия Палицына, пробираясь кустами да оврагами мимо врагов.
— Костры жгут, песни поют, бражничают, — рассказывал он. — Пушки на турах стоят со стражей невеликой. А людей у ляхов видимо-невидимо!
Отец Иоасаф тем временем читал келарскую грамоту. И светлело лицо его, сглаживались на высоком челе морщины. Прочитав последнюю строку, поднялся отец архимандрит с места и стал горячо молиться. Крупные слезы, слезы радости и благодарности Богу, текли по его бледным впалым щекам.
— Радуйтесь, воеводы, радуйтесь! — воскликнул он, вставая с колен, дрожащим от волнения душевного голосом. — Вспомнил Господь Русь-матушку, хочет ей, многострадальной, облегчение послать! Добрые вести пишет мне заботник и молитвенник обители нашей, отец Авраамий. Стольный град Москва крепко стоит супротив врагов лютых, многим воеводам царским Бог победу даровал. Мыслит царь Василий Иоаннович рать послать на помощь нам и наказывает до той поры неколебимо хранить святую обитель. Обещает царю помощь король свейский, отрядил государь юношу доблестного, племянника своего князя Скопина-Шуйского, в землю новгородскую за той силой свейской. Ободрились и бояре, и служилые люди, и весь народ московский, уповая на юного спасителя отчизны.
Смутились враги свирепые; в стане тушинском страх и смятение. Свейский вождь Делагардий ведет князю Скопину-Шуйскому рать храбрую, искусную. Порхов, Торопец, бывшие во власти ляхов и переметчиков, сдались царскому воеводе, при селе Каменке разбили царские и свёйские полки полчища ляшского вождя, пана Керносицкого, взяли девять пушек, знамена вражьи, пленников много сотен. Скоро со всей силой двинется юный князь Михайло Шуйский на врагов. Радуйтесь, воеводы! И обитель нашу выручит из стеснения вражьего вождь доблестный!
Голос прервался у отца Иоасафа от великой радости.
— Вправду, вести добрые! — молвил князь Долгорукий, вставая со скамьи. — А все же теперь еще более надо за ляхами с опаской глядеть. Чай, и они про те вести прослышат да озлобятся — снова на стены полезут. Такова уж повадка у них. Пойдем, воевода, оповестим ратных людей. Радуюсь и Бога благодарю за вести добрые, а все же не кончилось еще испытание наше, придется еще отереть пот кровавый в бою жестоком за обитель-матушку… Злобны и хитры ляхи!
— Пойдем, князь, — встал и Алексей Голохвастов. — Разумна речь твоя. Беспременно попытаются еще ляхи обитель силой или лукавством добыть. Опаска нужна!
Спешно вышли из покоев воеводы. Отец Иоасаф кликнул послушника, велел за соборными старцами идти, а сам снова простерся перед образами в горячей молитве.
Последнее испытание
Наступил двадцать седьмой день мая месяца, день памятный в летописях осады монастыря. С утра высыпали на поле Клементьевское конные ляхи, стали по полю носиться на аргамаках и бахметах своих, копья на скаку ловить, саблями грозить обители. Вышел на стены воевода Долгорукий.
