Валентин Рыбин - Государи и кочевники
В пятницу на улицах Тегерана загремели карнаи, тяжко заухали огромные барабаны — тулумбасы. Появились конные гвардейцы из батальонов Багадера-на и Хассе. Цвет и гордость шахского войска, они возглавили шествие. Гвардейцы отличались от других изысканной одеждой: на них были шёлковые шальвары, красные кафтаны и папахи, к тому же все они были высокорослые, как на подбор, и все — чистокровные каджары. Бедные ремесленники в стареньких сер-дари и войлочных шапочках — люди шиитского толка — взирали на гвардию солнцеликого с благоговейным страхом. Словно загипнотизированные, смотрели они, как гвардейцы проехали по хиабанэ-базаре, направляясь к летней резиденции, дворцу Нигаристан. Следом шла пехота, выделывая артикулы английскими ружьями.
В резиденции русского полномочного министра, расположенной неподалёку от шахского дворца, тем временем шла своя жизнь. Только что вернувшийся от Мухаммед-шаха посол Иван Осипович Симонич легко поднялся на айван и, бросив шляпу, сказал сидящим в шезлонгах господам:
— Итак, подписан приказ о выступлении!
— Да что вы! — обрадовался Виткевич, зная, какие козни строили шаху в последние дни англичане. — Признаться, я думал, что сэр Макнил, по крайней мере, выдаст ультиматум!
— Ультиматума нет, но демарш он предпринял, — сказал Симонич, присаживаясь и окидывая взглядом своих посольских: барона Бодэ, Ходзько и недавно приехавшего Бларамберга. — Макнил отзывает из шахской армии всех английских инструкторов и требует, чтобы ни один русский не сопровождал его величество в походе. Мне удалось с трудом уговорить шаха, чтобы оставил при роте русских дезертиров вас, господин Бларамберг.
— Простите, вы сказали — рота дезертиров?
— Да, Иван Фёдорович, — подтвердил Симонич и пояснил: — В прошлую войну сюда, в Персию, дезертировало немало русских солдат. Я пытался как-то вернуть их в Россию, но и шах, и государь наш оставили мои просьбы без внимания. Наконец, государь соизволил идти им на Герат и кровью заслужить возвращение на родину. Шах не возразил. Вот к этим дезертирам, Иван Фёдорович, мне и удалось вас пристроить… в роли инженера по фортификации. Что касается остальных, то ни я, ни Бодэ, ни Ходзько и ни Виткевич не покинут персидской столицы во все продолжение шахского похода.
— Однако шах весьма и весьма считается с Макнилом, — сказал барон Бодэ. — Говорят, есть какое-то письмо Мухаммеду от королевы Виктории…
— Может быть, — не возразил посол. — И не будем пока травить собак. Вы, господин Бларамберг, завтра же отправитесь в роту дезертиров… А сейчас можете все быть свободными… кроме Виткевича. С вами, Ян Викторович, мы потолкуем немножко.
Посол встал и, взяв под руку Виткевича, проследовал с ним в свой кабинет. Это была довольно просторная комната со столом и диваном, над которым висел портрет Наполеона. Симонич был ярый бонапартист, «трубил» о полководце без устали. Да что там!
Приверженность его к гениальному полководцу Франции до того была велика, а презрение к англичанам настолько откровенным, что он мог, принимая кого-нибудь из английского посольства в этом кабинете, не стесняясь восхвалять гений Наполеона. Впрочем, это уже шло и от других качеств Ивана Осиповича. Бывший командир грузинского полка — в беседах он был более чем откровенен, рубил, как говорят, сплеча. Его и сейчас, по истечении восьми лет после русско-персидской войны, величали гренадером. Там, где требовалась примерная вежливость, от Симонича исходила грубая команда; самая изощрённая хитрость англичан встречалась открытой насмешкой. В глазах шаха и его вельмож Симонич выглядел бесхитростным воякой, и Мухаммед ценил в нём эти качества. Но была ещё борьба тайная, она приводила в действие скрытые механизмы политики, и в этой борьбе Иван Осипозич выглядел гимназистом.
Сейчас он повёл себя таинственно, что возбудило любопытство Виткевича. Посол, оглянувшись на дверь, затем выглянув через окно на айван, прикрыл ставни, сел за стол и отомкнул блестящим ключиком верхний ящик. Неторопливо достал папку с тесёмочками, развязал их и извлёк из папки два вощёных листка. Оба были исписаны каллиграфическим почерком на пушту и персидском языках. Оба языка Виткевич немного знал, во всяком случае, мог объясняться с афганцами и каджарами. Прочитав заголовки на обоих листах, поручик перевёл тот и другой на русский язык: оказалось что-то вроде «договор» или «свидетельство», а может быть, «соглашение». Но что бы то ни было, Виткевич сразу угадал: текст один и тот же, написанный на двух языках.
— Итак, Ян Викторович, — доверительно заговорил посол, — вам предстоит выполнить тайную миссию по поручению государя, от которой зависит, быть или не быть в Афганистане и Средней Азии российскому капиталу. И не только капиталу.
— Иван Осипович, не надо лишних слов, — попросил Виткевич. — Я хорошо знаю, зачем я здесь. И буду вам премного благодарен, если вы мне скажете: что я должен делать в Кабуле? У меня есть инструкции государя на право переговоров с эмиром Дост-Мухаммедом о заведении торговли между Россией и Афганистаном. Известно мне также, что я имею полномочия заверить афганского эмира во всяческой политической поддержке…
— Эти бумаги, — сказал посол, взяв копии проектов соглашения, — изготовлены по личному распоряжению государя. — Вы, поручик, должны их «украсить» тремя подлинными подписями: эмира Дост-Мухаммеда, правителя Гератского княжества Камрана и персидского шаха. Что касается конкретных дел, то они должны выглядеть примерно так: вы приезжаете в Кабул и склоняете эмира не только на то, чтобы он согласился отдать Персии Герат, но и вынудил бы на это согласие правителя Герата. Затем, когда две подписи сих царьков будут стоять под соглашением, персидский владыка с величайшим удовольствием поставит и свою…
Для Виткевича это было полной неожиданностью. Поручик на какое-то время растерялся, не знал, что сказать. Действительно — задание чрезвычайное. Видя его растерянность, Иван Осипович самодовольно улыбнулся:
— Я понимаю вас, поручик. Но мы должны использовать всё, чтобы взять Герат без огня и крови. Чем меньше огня и крови, тем меньше шума в Англии и в Турции. Государь придаёт величайшее значение тому, как будет взят Герат. Не хочу распространяться о более отдалённых перспективах, но могу вас заверить: царь вознаградит вашу миссию по-царски.
— Спасибо, ваше высокопревосходительство, — поклонился Виткевич.
— А теперь давайте обсудим, каким образом ехать вам в Кабул, — сказал посол, и оба подошли к карте.
Дня через три вновь огласили персидскую столицу могучие звуки карнаев, тулумбасов и флейт. Трижды прогремели пушки, возвещая о том, что Мухаммед-шах сел в седло. В чёрном тюрбане и расшитой золотыми нитями одежде, на белом арабском скакуне, он выехал из дворца Нигаристан и занял своё место в военной колонне. Впереди с гордыми, зловещими улыбками шли палачи — нашакчи — и гонцы — шатиры. Следом за шахом ехали ближайшие придворные: визирь Мирза Агаси, министр иностранных дел Масуд, военный министр и полководец Феридун, столп веры Хаджи Сеид Мухаммед и многие другие именитые сановники. Продолжали шествие конная гвардия, артиллеристы и снова конница различных батальонов. Войску шахиншаха, казалось, не будет конца. Почти в самом хвосте колонны сопровождали пеших сарбазов два английских инструктора — Стотдарт и Конолли. А ещё дальше шла рота русских дезертиров, наряженная в шальвары, кафтаны и папахи. На Бларамберге была какая-то весьма неопределённая одежда. Вот эти три европейца и были приглашены в поход. Остальные — и англичане, и русские— едва заметными ухмылками провожали шаха, стоя у ворот своих резиденций.
На всём пути следования, пока процессия двигалась по хиабанэ[17] от Нигаристана до Ширванских ворот, многочисленные толпы и представители городской знати несли «солнцу царей» всевозможные сласти, гнали стада быков и баранов. Уже далеко за тегеранскими стенами, где-то у подножия Демавендских высот, смолкла музыка, и только пыль долго ещё висела и синем осеннем воздухе. Тогда русские скрылись во дворе своей резиденции, англичане — тоже…
Ночью от шаха прибыл тайный посланец, Симонича подняли с постели. «Глаза и уши» шаха сообщили, что на дороге к Себзевару сарбазы задержали двух переодетых англичан, пробиравшихся в Герат. Оба возвращены с позором и отданы послу Макнилу с тем, чтобы он отправил их в Англию, ибо подобные люди не могут находиться на территории Персии. Симонич поблагодарил посланца, наградил его несколькими золотыми монетами и сказал Виткевичу:
— Господин поручик, вы пойдёте другой дорогой. И можете быть спокойны, вас до самого Кабула будут сопровождать надёжные люди…
Следующей ночью через Исфаганские ворота выехала кавалькада в халатах и чалмах. Конники двинулись на юг, чтобы, проехав пять-шесть фарсахов в сторону от движения шахского войска и его передовых разъездов, вновь повернуть на север и, следуя по краю пустыни Кум, выйти раньше шаха к Себзевару. Виткевич, разумеется, боялся не шаха: англичане следили за каждым шагом оставшихся в Тегеране русских…
