Эвелин Энтони - Виктория и Альберт
Он даже снова начал встречаться с Каролиной Нортон, потому что у него не нашлось сил отвергать ее «авансы». Теперь, когда прекратилась его связь с Викторией, ему уже нечего было беспокоиться о своей репутации. Но в сердце его царила пустота и разочарование. Он существовал в вакууме, плохо ел и спал, разговаривал просто по привычке, и жил ради писем, которые регулярно шли из дворца. Мельбурн часто перечитывал эти письма.
– Как королева? – наконец спросил он.
– Она прекрасно себя чувствует, – ответил ему Энсон.
– А принц Альберт? Надеюсь, у него все в порядке?
– Видимо, так. Он очень много работает.
– Да, я уверен в этом, и еще уверен, что он ей очень дорог и нужен. Мне было бы неспокойно, если бы я знал, что она осталась одна. А как у нее складываются отношения с Пилом? Понимаете, Энсон, я боялся скандала, но она мне время от времени пишет, и кажется, что королева привыкает к нему.
– Да, между прочим… – Энсон заколебался. Правда больно ранит Мельбурна, но лучше сказать ему все сразу. – Между прочим, королева изменила свое отношение к Пилу. Она теперь очень хорошо отзывается о нем.
– Вот как?
Мельбурн настолько мастерски скрыл укол ревности, что Энсон успокоился и продолжил:
– И принцу он очень нравится. Как странно, не так ли? Никогда бы не подумал, что у них найдется что-то общее. Принц очень стеснительный человек, и мне казалось, что ему будет сложно работать с Пилом – у него такие странные манеры. Но они прекрасно поладили друг с другом. И принц убедил королеву, изменить свое мнение о Пиле.
– Рад это слышать, но она все равно спрашивает моего совета время от времени.
– Я знаю.
Энсон поднял на колени портфель, открыл его, вынул оттуда толстый пакет и протянул его Мельбурну.
– Сэр, простите, но я прибыл к вам по этому поводу. Барон Стокмар просил меня передать вам это послание. Это касается вашей переписки с королевой.
Письмо было длинным. Барон весьма детально объяснял в нем, почему Мельбурн не имеет права давать королеве политических советов. Он уже не занимает официального поста, и его партия находится в оппозиции. Имя королевы будет запятнано, если узнают, что она спрашивает у него совета за спиной действующего премьер-министра. Он уверен, что лорд Мельбурн поймет, насколько нетактично его поведение, и постарается уклониться от просьб королевы. В любом случае она обращается к нему только по привычке. Дочитав, Мельбурн положил письмо на стол. Энсон видел, как у него трясутся руки.
– Весьма решительное мнение! Все просто, как расколотый орех!
Энсону пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не обращать внимание на трясущиеся руки и на нотки горького сарказма в голосе Мельбурна.
– Барон не собирался вас оскорблять, то же самое относится и к принцу, – спокойно заметил Энсон. – Мне очень неприятно. Действительно неприятно, но вы даже представить себе не можете, как они волнуются, если вдруг кто-то из партии сэра Роберта узнает о вашей переписке. Подумайте, каково будет королеве, если об этом заговорят в парламенте. Ей смогут вынести публичное порицание за нечестные политические маневры, и вы будете полностью виноваты в этом. Вы можете произносить в парламенте любые речи, но барон и принц хотят, чтобы вы не привлекали на свою сторону королеву.
– Не привлекать королеву! Черт побери, Энсон, вы же знаете, что я умру прежде, чем нанесу ей какой-либо вред!
– Тогда перестаньте ей писать о политике, сэр. Я вам уже сказал, что королева с каждым днем все больше верит Пилу. Оставьте ее в покое, и пусть она сама сделает должный вывод или посоветуется с принцем, вместо того чтобы прислушиваться к вашим рекомендациям. Бог мой!
Мельбурн резко выпрямился в кресле. Он закрыл лицо руками, и было видно, как ярость оставляла его. Его загнали в угол, и он понимал это. Он не имел права переписываться с королевой, но он жил ради этого. После отставки он ее видел только раз. Мельбурн понимал, что от возбуждения он слишком много говорил и сильно смутил ее этим. В своей новой жизни она была счастлива и держалась от него на расстоянии, и он, ее экс-министр, понял, что излишне восторженная демонстрация чувств ей не понравилась. Он написал королеве письмо и извинялся за несдержанность, но она его больше не приглашала.
Она писала ему. Как это там у Стокмара – просто по привычке? Как больно эта фраза уколола его! Она спрашивала его совета по поводу назначений и обсуждала ходы, которые собирался предпринимать Пил. Он часами ломал голову, чтобы дать ей хороший совет. Теперь все придется прекратить. Принц и барон считают переписку опасной. Они поразили его в самое сердце, заявив, что он может принести королеве неприятности своей перепиской.
После долгого молчания, он поднял голову и устало посмотрел на Энсона.
– Как вы изменились, – сказал он. – Вы стали совсем другим с тех пор, как мы работали вместе. Но меняется все. Умирают мои старые друзья, и среди вас я уже чувствую себя чужим. Вы можете передать его королевскому высочеству и барону Стокмару, что им больше не стоит беспокоиться. Я прекращаю свою переписку с королевой.
– Они будут рады услышать это, – быстро сказал Энсон. – Благодарю, что вы меня приняли.
– Мне это было приятно. – Мельбурн откинулся назад и уставился в потолок. – Теперь будьте умницей и оставьте меня в покое.
Наступил ноябрь, этот серый промозглый месяц, когда ветра срывают последние осенние листья с веток, и облака тумана окутывают Лондон и многие города по всей стране. Это был несладкий месяц для большинства подданных королевы. Месяц, когда старые отсыревшие дома бедных людей не спасают от холода, а на улицах от нескончаемых дождей засоряются стоки и не пройти. Когда голод жестоко терзает пустые желудки и несчастные люди, работавшие на фабриках и в цехах по четырнадцать часов в день, почти не видят дневного света.
Летом подростки лет по двенадцать зачастую засыпали прямо у дороги, измученные после долгих часов нудной механической работы. У них не было сил, чтобы дотащиться до кучки вонючих тряпок, которая большинству из них служила постелью, и съесть немного сухих корок и костного отвара, составлявших их обычную пишу. Но в ноябре стало слишком холодно, чтобы спать на дороге. Те, кто засыпал, быстро простужались и так же быстро умирали.
Ноябрь был месяцем, когда бесчисленные армии больных туберкулезом, этой страшной хворью, которую называют чахоткой и в романах легкомысленно считают результатом страданий от неразделенной любви, кашляли не переставая страшным хором, сотрясавшим всю страну. Шлифовщики, точильщики, ткачи, лудильщики посуды, швеи и кружевницы, шахтеры, чьи легкие стали черными от угольной пыли, считали ноябрь месяцем смерти и при этом знали, что в декабре им станет еще хуже.
С наступлением холодов, правда, пошли на убыль заразные заболевания. Тиф и холера выбрали своим излюбленным местом жуткие трущобы, где им было чрезвычайно вольготно на улицах, замусоренных и загаженных экскрементами, выливаемыми прямо за двери, и где каждый год они косили тысячи людей. Так что зима, если чем и порадовала бедняков королевства ее величества, так это затуханием эпидемии.
Богачи переехали в свои удобные и теплые городские дома и приготовились к зимним развлечениям. Некоторые отправились путешествовать в страны с более мягким климатом. Рутинная жизнь шла своим чередом – от поколения к поколению. В богатых особняках скромные приемы и вечера сменялись грандиозными балами. Звучал смех, высшее общество будоражили скандалы и любовные приключения. Но в общем жизнь знати стала гораздо тише и скромнее по сравнению с прошлым, когда пример разгульной жизни подавал королевский двор. Теперь из моды вышли королевские долги, любовницы и легкомысленное поведение, так же как и прозрачный стиль эпохи Регентства, когда котировались женщины с пышными бюстами. Призрак Принни и его бесшабашных предков отошел в прошлое, и его заслонила степенная фигура королевы в простых нарядах, которая играла и пела сентиментальные песенки под аккомпанемент пианино, а ее муж стоял рядом и заботливо переворачивал ей ноты. Жизнь в Букингемском дворце и в Виндзоре шла спокойно и размеренно. Дни были заполнены делами и возвышенными развлечениями, которые помогали очистить душу: музицированием, чтением вслух и визитами в детскую, где крошка принцесса радовала родителей своим хорошим поведением.
Она была идеальным ребенком, словно понимала, что расстроит родителей, если вдруг заболеет или станет капризничать. Девочка все время улыбалась – у нее был чудесный характер. Альберт считал ее верхом совершенства. Виктория тоже так думала и звала ее Пуси (Киска). Она записывала все о дочке в свой дневник и спокойно считала, когда у них с Альбертом родится сын – на этот раз просто обязан был родиться мальчик – и муж перестанет так безмерно обожать малышку и трястись над ней. Она боялась, что если отец будет и дальше так горячо любить Пуси, то она вырастет избалованной особой.
