Вальтер Скотт - Карл Смелый
— Если же они сами об этом не позаботятся, Килиан, то мне еще менее до того нужды, — продолжал комендант, — но кажется, что здоровое и цельное горло чего-нибудь да стоит, хотя бы только для того, чтобы есть кровяные колбасы и пить черное пиво, не говоря уже о вестфальских окороках и о ниренштейнском вине. Я говорю, что перерезанное горло ни к чему не годится, Килиан.
— Я растолкую этим жирным гражданам опасность, которой они подвергаются, и необходимость приобрести себе покровителя, — отвечал Килиан. — Уж, конечно, не мне учиться тому, как доставлять выгоды вашей светлости.
— Ты дельно говоришь, — сказал Арчибальд. — Но что же ты мне ничего не донес об этих швейцарских олухах? Я полагал, что ты, как старый охотник, пощиплешь их в то время, когда они пировали.
— Мне так же легко было бы схватить руками ощетинившегося ежа, — отвечал Килиан. — Я сам осматривал Графслуст; по стенам стояла стража, и на мосту часовой, кроме исправного обхода по окрестностям. Так что совершенно ничего нельзя было сделать; в противном же случае, зная давнишнее неблаговоление к ним вашей светлости, я бы их порядком отпотчевал, и они никак не узнали бы, откуда произошел удар.
— Тем больше можно будет вытопить из них жиру, когда они приедут сюда, — сказал Гагенбах. — Они, верно, отправились в путь со всей пышностью, со всеми своими драгоценностями, с серебряными цепями их жен, с медными бляхами и с оловянными кольцами. Подлые погонщики! Они не достойны того, чтобы благородный человек принял на себя труд отнимать у них эту дрянь.
— Тут есть нечто получше, если только собранные мною сведения не обманули меня, — возразил Килиан. — С ними едут купцы…
— Какая нибудь сволочь! — сказал губернатор. — Бернские или золотурнские скоты, навьюченные их дрянными товарами: толстыми сукнами, которые не годятся на лошадиные попоны, или холстом, который больше походит на дерюгу, чем на полотно. Я, однако же, их раздену, хотя бы только для того, чтобы проучить этих бездельников. Как! не довольствуясь, что им, как вольному народу, позволяют отправлять послов и депутатов, они еще надеятся посольскими правами прикрыть ввоз запрещенных товаров; они осмеливаются таким образом оскорблять и обманывать знаменитого герцога Бургундского? Но Гагенбах не будет ни рыцарем, ни дворянином, если он пропустит их безнаказанно.
— Они еще больше заслуживают быть остановленными, — сказал Килиан, — чем вы полагаете, так как с ними есть английские купцы, находящиеся под их покровительством.
— Английские купцы! — вскричал Гагенбах со сверкающими от радости глазами. — Английские купцы, Килиан!.. Рассказывают, что в Китае и в Индии есть серебряные, золотые и бриллиантовые рудники; но клянусь моей дворянской честью, я полагаю, что эти грубые островитяне имеют сокровища целого света в недрах своего туманного острова. А разнообразие их богатых товаров! Ах, Килиан, скажи мне, много ли с ними лошаков? Верно, большой обоз? Матерь Божия! мне кажется, что я уже слышу звон их колокольчиков, и этот звон приятнее для меня всякой музыки.
— Обоз их невелик. Как я узнал, их всего только двое и весь багаж их нагружен на одного лошака; но говорят, что он состоит из самых дорогих товаров, из шелковых тканей и парчи, из кружев и мехов, из жемчуга и драгоценных камней, из благоуханий Востока и из золотых изделий Венеции.
— Райская весть! — вскричал жадный комендант. — Не говори больше ни слова, Килиан! Все это будет наше. Эти люди мне беспрестанно снились весь прошедший месяц. Да, два человека среднего роста или несколько пониже, с гладкими, круглыми, красивыми лицами, с такими же туго набитыми желудками, как у куропаток, и с такими же туго набитыми кошельками, как их желудки… Что ты скажешь о моем сне, Килиан?
— Только то, что для полного о них представления вам должно увидеть вместе с ними десятка два буйных молодых силачей, самых могучих из всех, которые когда-либо бегали по скалам или стреляли диких коз, исправно вооруженных дубинами, копьями и бердышами, которые разбивают щиты, как овсяные лепешки, и трезвонят по шлемам, как в колокола.
— Тем лучше, дружище! Тем лучше! — вскричал Арчибальд, потирая себе руки. — Обобрать английских торгашей! Проучить швейцарских быков!.. Я знаю, что с этих швейцарских свиней нечего взять, кроме их дрянных шкур, но хорошо, что они ведут с собой двух английских баранов, которых можно будет остричь. Пойдем приготовим наши рогатины и ножницы. Гей! Поручик Шонфельд!
Офицер подошел к нему.
— Сколько у нас здесь людей?
— Человек шестьдесят, — отвечал офицер. — Двадцать из них по разным местам на службе, а остальные сорок в казармах.
— Прикажи им тотчас всем собраться; но не сзывать их ни рогом, ни трубой, а словесно прикажи каждому, чтобы, как можно тише вооружась, все они пришли сюда, к восточным воротам. Объяви этим молодцам, что здесь предстоит пожива, из которой они получат свою долю.
— На этих условиях, — сказал Шонфельд, — они пройдут по паутине, не испугав паука, ее соткавшего. Я соберу их, не теряя ни минуты.
— Говорю тебе, Килиан, — продолжал с восхищением Гагенбах, — что ничего счастливее этого не могло случиться. Герцог Карл желает проучить швейцарцев. Не скажу, чтобы он явно приказывал против них действовать, так как это могло бы назваться нарушением международных прав относительно миролюбивого посольства; но храбрый слуга, который избавит своего государя в этом деле от нарекания и поступки которого можно будет назвать недоразумением или ошибкой, конечно, окажет ему тем большую услугу. Может быть, что его за это при всех пожурят, но наедине герцог отдаст ему должную справедливость. Ну, что ж ты молчишь, и что значит этот угрюмый вид? Неужели ты испугался двадцати швейцарских мальчишек, когда у нас под начальством такой славный отряд копейщиков?
— Швейцарцы, — отвечал Килиан, — будут, конечно, храбро драться, но я их не боюсь. Только, мне кажется, не нужно слишком много полагаться на герцога Карла. Что он будет сначала доволен, если поколотят этих горцев, дело возможное; но если, как ваша светлость намекнули, ему вздумается от этого отречься, то он такой государь, который в состоянии, для доказательства своего нейтралитета, повесить зачинщиков.
— Вот еще! — сказал комендант замка. — Я уж знаю, с кем имею дело. Такую шутку мог бы сыграть с нами Людовик XI, но она совершенно несвойственна нашему Карлу Смелому.
— Ваша светлость столь же благоразумны, как и храбры, — сказал оруженосец, — и мне нельзя осуждать ваши намерения. Но это мирное посольство, эти английские купцы. Если Карл, как носятся слухи, затевает войну с Людовиком, то ему больше всего надо желать нейтралитета Швейцарии и содействия Англии, король которой плывет через море с многочисленным войском. А то, что Арчибальд фон Гагенбах собирается сделать сегодня утром, может вооружить против Карла союзные кантоны и превратить англичан из союзников во врагов.
— Этого я не боюсь, — сказал комендант, — я хорошо знаю нрав герцога, и, если он, владея столькими областями, рискует лишиться их, чтобы только сделать по-своему, то чего страшиться Арчибальду Гагенбаху, который не может потерять при этом деле ни одного вершка земли.
— Но у него есть жизнь, милостивый государь, — сказал наперсник.
— Да, жизнь! — возразил Гагенбах. — Жалкое право существовать, которое я каждый день подвергал опасности за несколько медных монет. Неужели ты думаешь, что я стану беречь ее там, где дело идет о золоте, о драгоценностях Востока и о сокровищах Венеции? Нет, Килиан, надо разгрузить этих англичан, чтобы Арчибальд Гагенбах мог выпить бутылку вина получше мозельского и надеть парчу вместо этого плиса. Притом же и Килиану не лишнее будет достать себе новое платье и заткнуть за пояс кошелек с червонцами.
— Клянусь честью, — сказал Килиан, — последний ваш довод уничтожил всю мою нерешительность, и я больше не возражаю, так как мне неприлично спорить с вашим превосходительством.
— За дело же! — сказал его командир. — Но нет, постой, мы должны прежде склонить на свою сторону церковь. Каноник Св. Павла недавно изволил очень гневаться и говорил о нас странные вещи со своей кафедры: выходит, что мы немногим лучше обыкновенных воров и разбойников. Он даже осмелился два раза предостерегать меня в самых дерзких выражениях. Лучше всего было бы раскроить лысую голову этому старому ворчуну, но так как герцогу это может не понравиться, то благоразумие велит и ему бросить кость.
— Он может быть очень опасен, — сказал Килиан, с сомнением качая головой, — этот человек имеет большую власть над народом.
— Вздор! — вскричал Гагенбах. — Я знаю, чем его обезоружить. Пошли за ним, чтобы он пришел сюда переговорить со мной. Пока соберутся все наши силы, расставь стрелков по наружным укреплениям и в воротах, возьми также солдат, стоящих по обеим сторонам дома, а улицу загромозди телегами, крепко связанными между собой, но как бы случайно съехавшимися. Помести самых отчаянных удальцов в этих телегах и позади них. Как скоро купцы и лошаки их войдут (это главная статья), тотчас поднять подъемный мост, опустить рогатку и засыпать стрелами тех, которые останутся снаружи, если они хоть немножко забушуют. Наконец, вели взять под стражу и обезоружить тех, которые, войдя в город, будут отрезаны. И тогда, Килиан…
