Абраша Ротенберг - Последнее письмо из Москвы
— Мертвые в земле почивают, а живые должны мирно сосуществовать.
Казалось, отцу не терпелось поговорить тем вечером — как и мне — и оттого я не стал его перебивать.
— К тому же, — продолжил отец, — это была особенная семья. Они были действительно верующими — молились, в церковь ходили, всенощную стояли, воскресный день соблюдали. Они ненавидели евреев и считали их мучителями Христа, но только не нынешних евреев, а тех, из прошлого. К нам-то они хорошо относились. Я много раз бывал в их доме. Не знаю, как после революции они жили дальше со своей верой.
Отец говорил на идиш, и, хоть голос его был слабым, было видно, что он сам радуется своему рассказу.
— Семья Миши, над которым мы вечно подшучивали из-за косноязычия, всегда нас уважала. Удивительно, что он объявился сейчас, после стольких лет.
Оживление отца потихоньку спало. Я решил задать ему последний на сегодня вопрос:
— Так что будем делать с письмом?
— Да что тут спрашивать?! Мы выяснили, что брат жив и ему нужна помощь, значит, поможем ему.
— Тогда я этим займусь.
— Обещаешь? После стольких лет молчания узнать, что брат жив и в Москве, — это просто счастье какое-то.
Он не смог сдержаться и расплакался.
— Торжественно обещаю: как выздоровею, поеду к нему, чего б мне это не стоило. Клянусь.
Мы с матерью снисходительно посмотрели на него.
— Твои слова да богу б в уши, как наши старики говорили, — только и произнесла моя мать.
— Вы свидетели, — настаивал отец, будто сам себя убеждая.
Мать, глядя на него с улыбкой, спросила:
— А меня с собой возьмешь в путешествие?
Отец немного помолчал, будто в сомнении, и ответил:
— В первый раз — нет. Я из России уехал один, один и вернусь. А во второй раз вместе поедем.
Мать сжала его руки в своих.
— Согласна: во второй раз поеду с тобой.
На следующей неделе мы отправили нашему московскому приятелю первую посылку для Арона и его семьи.
РазногласияМария Виктория сдержала зевок, прикрыв рот ладонью, и я почувствовал себя обязанным. Моя болтовня нагоняла на слушателей сон, и они погружались в него, будто блесна за грузилом. Продолжить рассказ, который требовал внимания, или прерваться? Я колебался между благоразумием и собственным упрямством. Что делать?
Мария Виктория дала мне второй шанс одуматься: она сладко, по-кошачьи непосредственно зевнула.
— Бедная Мария Виктория, — сказал я, — тебе скучно.
— Не совсем так, — ответила она, — мне интересно.
— Уже очень поздно, и мы все устали. Думаю, завтра… — заговорил было я, но Мария Виктория прервала меня:
— Завтра рано утром мы уезжаем.
— Тогда, может, в другой раз… — предложил я, ища у жены поддержки.
— Мы уезжаем днем, — ответила та, окончательно меня смутив.
— Чем заканчивается эта история? Подозреваю, рано или поздно мы дойдем до финала, — как всегда иронично вмешался Хосе. — Пожалуйста, продолжай.
Я не знал, с чего начать, но Мария Виктория помогла мне:
— Расскажи, что стало с тем врачом?
— Что стало? Мы отправляли ему посылки для дяди Арона, но он так и не сообщил, дошли ли они.
У отца депрессия чередовалась с состояниями глубокого покоя, но разум его не успокаивался ни на минуту. Он все время говорил о своих навязчивых идеях. Он не отдыхал сам и нам тоже не давал.
В один из моих визитов отец вспомнил о своем приятеле-враче:
— Не понимаю, мы все шлем и шлем ему вещи, а он даже из вежливости не отвечает.
— Это же не ему посылки, а твоему брату. Он ничего нам не должен, — ответил я отцу.
— Ты такой наивный, что у тебя даже тени сомнения не возникает. Повзрослей уже, пожалуйста, потому что мир жесток, грязен и жалок, и ты должен научиться с этим жить.
— Может, он ничего не получил, может, он выслал подтверждение, но письмо не дошло. Зачем настраиваться на худшее и ожидать надувательства?
— Чтоб не повторять ошибок. Я жизнь прожил, а ты еще нет, и знаю, как люди ведут себя, когда обстоятельства их принуждают. Кто он такой, этот мой друг? Я не знаю. Мы были знакомы пятьдесят лет назад. Он такой же, как был, или жизнь его изменила? Не хочу показаться предвзятым, но надо выяснить, кто это. Предлагаю сделать так: пусть мама напишет ему, и посмотрим, ответит ли он, и что именно. Все указывает на то, что это жульничество.
— Говоришь, твой приятель был заикой? Может, ему так же сложно писать, как и говорить, — я попытался все свести к шутке и добавил: — Это хорошая идея, чтоб мама написала ему, но пока что я бы продолжил слать посылки.
Отец неохотно согласился.
Мы отправили письмо в надежде получить скорый ответ, но у советской почты было много серьезных недостатков: письма терялись и исчезали бесследно, будто их никогда и не отправляли.
Через неделю отец начал спрашивать, не было ли новостей. Я просил его потерпеть, потому что письма всегда задерживаются. Тогда он успокаивался на время, но дни шли, а ответа не было, и отец начинал поглядывать на нас осуждающе. Хотя мы и сами понимали — факты говорят в пользу его прозорливости.
Интересы моего отца в то время не ограничивались ожиданием корреспонденции. Внезапное возникновение из небытия этого московского приятеля не только усилило его скепсис, но пробудило воспоминания. Он погружался в прошлое и пытался связать его с настоящим. Иногда мы об этом говорили. И всякий раз эти беседы были неожиданными.
Хосе Мануэль перебил меня:
— Мы тоже редко говорим с родителями, потому что это не в наших привычках. Едим в тишине и каждое наше слово будто требует разрешения: «а ну, успокойся» было привычным ответом в детстве.
Мария Виктория согласилась:
— У нас дома была похожая обстановка, но меня это мало волновало. У меня был свой мир, свои интересы, а у родителей — свои. Но мы любили друг друга, и это главное отличие моей ситуации от твоей.
— Думаю, не все было так просто, на самом деле: конфликт — это тоже форма установления отношений, и иногда при помощи него люди маскируют сильную привязанность. Если не брать во внимание форму, то по содержанию у нас похожие истории, — заключил я.
— Не думаю: ты так описываешь отношения с отцом, будто вы в греческой трагедии играете. А у меня были просто отношения, которые никак не определили мою судьбу. Думаю — ты уж прости, что я так говорю, — твоя история для тебя просто повод попозировать всласть.
— Возможно, я просто жертва невроза, в то время как ты считаешь себя уравновешенной и рациональной. И если так, мне удивительно, как легко ты жонглируешь вымышленными или реальными страданиями человека, которого ты едва знаешь, — ответил я, не скрывая раздражения.
— Я не хотела никого обидеть, — поспешила заверить Мария Виктория.
— А ты и не обидела, но твои выводы кажутся мне поспешными.
Дина, которая на моей обидчивости собаку съела, решила вмешаться, пока ситуация не вышла из-под контроля:
— Я все молчала, так что теперь меня послушайте, — проговорила она, соблазнительно улыбаясь. — Я могу говорить от лица матери и от лица дочери. Думаю, все мы на одном сойдемся: наши родители не являются одновременно нашими друзьями, и мы не можем от них этого требовать. У них своя роль, в которой есть место конфликтам и непониманию.
— У меня все не так, — расстроенный, я перебил ее. Но взгляд ее заставил меня сдержаться.
— Предлагаю сменить тему. Пожалуйста, — тут она жестом показала закругляться, — заканчивай свой рассказ.
— Договорились.
Мне очень хотелось сказать что-то очень меткое и гениальное, чтоб все немного расслабились, но ничего не приходило мне в голову.
Признаюсь: я тоже страшно устал, не меньше моих слушателей.
Признания
Буэнос-Айрес, сентябрь 1965 года
Пока я сидел с отцом, мать отдыхала в соседней комнате. Это была пятница, почти полночь. Мы уже посмотрели очередную серию нашего любимого «Закон и порядок»[33]. Обычно отец засыпал под телевизор, но эта серия немного взбодрила его. Иногда он пропускал те или иные повороты сюжета, особенно моменты, на которых он не мог попрактиковаться в своем любимом виде спорта: предсказывать, кто на самом деле убийца, как его вычислят и как будут судить. Он часто ошибался, поскольку его личные предпочтения не очень-то совпадали с представлениями сценаристов об интриге.
«Закон и порядок» немного разнообразил полицейско-сериальную рутину благодаря оригинальной структуре серий: каждая из них состояла из двух частей, связанных с делом. В первой части совершалось преступление, полиция расследовала его, проводя зрителя сквозь множество увлекательных перипетий, добиралась до виновника и арестовывала его. Во второй части преступника предавали суду строго по закону. Главный посыл сериала состоял в том, что полиция должна работать эффективно, а правосудие должно быть объективным, то есть этот телевизионный продукт вполне отражал основные ценности тогдашнего североамериканского общества.
