Дороти Даннет - Весна Византии
― О чем говорит вам это место? ― обратился бывший подмастерье к своему спутнику.
Годскалк посмотрел на него.
― Желаешь услышать проповедь о человеческих слабостях, алчности и отваге? Урок истории? Этот город говорит мне все то же самое, что и другие.
― Другие города? ― переспросил Николас. ― Я-то думал, что перед нами Новый Рим, Новый Иерусалим, вторая Мекка… ― Он вновь поднес было флягу к губам, но, поймав на себе взгляд карих глаз капеллана, осекся. Они подплывали к галере.
― Ты уверен, что сейчас подходящее время для этого, ― осведомился Годскалк. ― Ладно, если ты так хочешь узнать мои мысли… Зевс и Юпитер, бог латинян, греческий бог, мусульманский бог… Духовная мешанина. Я к такому привык… Подобно нашему лекарю Тоби, я лучше узнаю болезнь по запаху. А почему тебя это интересует?
Надо признать, что в данных условиях это был весьма странный разговор.
Николас пожал плечами.
― Сам не знаю. Просто чувствую в воздухе нечто омерзительное.
Они проплывали мимо кораблей портовой стражи, откуда на них таращились вооруженные люди в тюрбанах.
― Это из-за турков? ― спросил Годскалк. ― Или из-за Дориа?
Фламандец сердито помотал головой. От него самого пахло не духовным разложением, а просто вином… Впрочем, голос его звучал так же ровно, как и всегда:
― После победы султан подарил четыре сотни греческих ребятишек правителям Египта, Туниса и Гренады. Мне показалось, я увидел мертвого младенца, и почувствовал, будто волна тьмы готова обрушиться на меня.
― Так и есть, ― подтвердил капеллан. ― Но мы все надеемся, что тебе удастся с ней справиться. Так что давай, поднимайся на борт галеры ― и действуй.
* * *Окровавленный и связанный, Юлиус валялся в каком-то из дальних закоулков «Чиаретти», когда сквозь гомон голосов турков расслышал, как Годскалк к кому-то обращается по-фламандски. Оставался лишь надеяться, что этот человек ― сам Николас.
В настоящее время стряпчий не чувствовал ничего, кроме ненависти к Пагано Дориа, источнику всех своих мучений, и Николасу, который допустил, чтобы это произошло.
Как им и было велено, галера неторопливо прошла на веслах последние мили.
Это оказалось несложно. Они также не сопротивлялись, когда чиновники султана окликнули их и поднялись на борт, ― несмотря даже на то, что это случилось прежде, чем «Чиаретти» успела встать на якорь. Однако вместо таможенных дознавателей на борт поднялись янычары: крепкие молчаливые парни в белых тюрбанах, вооруженные до зубов. Вместе с ними оказался некий Турсун-бек, в меховом плаще поверх пышных одежд, в шапочке и парадном тюрбане.
Неприятности начались сразу же, как только янычары обнаружили отсутствие хозяина галеры и священника, причем Никколо они знали по имени. Джона Легранта избили за то, что он недостаточно быстро понял вопрос, заданный на очень скверном итальянском. Юлиус, хотя и поторопился с ответом, все же в свою очередь, не избежал нескольких оплеух, а когда попытался сопротивляться, его сбили с ног, связали и бросили здесь, рядом с горящей печью, у которой грелась пара щипцов. Эти люди привыкли добиваться своего любыми способами…
На верхней палубе всех старших членов экипажа собрали вместе, в окружении стражников с дубинками, пиками и кинжалами. Янычары заполонили весь корабль, пристально поглядывая за гребцами. Несколько захватчиков пробрались и в трюмы, чтобы осмотреть товар, ― теперь оттуда доносились их грубые голоса.
Юлиус ответил Турсун-беку на все его вопросы: он сказал, что мессер Николас и священник скоро вернутся. Они просто наняли паром, чтобы навестить в Пере родственницу хозяина. Он назвал имя супруга этой родственницы, генуэзца Пагано Дориа, но у Турсун-бека это не вызвало никакого интереса.
Теперь нотариус ожидал вопросов о числе гребцов, которых явно было маловато для такой галеры, ― но вместо этого откуда-то снаружи вдруг донесся голос, требующий немедленно представить стряпчего Юлиуса и шкипера Джона Легранта.
Потрясенный, нотариус заплывшими от побоев глазами уставился на своих мучителей. Неожиданно Лоппе выступил вперед и на звучном арабском языке пустился в какие-то объяснения, указывая при этом пальцем то на Юлиуса, то на лежащего без сознания Легранта.
Дышать было больно, но муки неизвестности казались куда хуже. Юлиус прохрипел:
― В чем дело?
Лоппе покосился на турка, который кивнул ему, и тогда чернокожий ответил по-итальянски:
― Представьте себе, мастер Юлиус, они вернули мне свободу!
Николас отпустил своего бывшего раба на волю еще в прошлом году…
― Что им нужно? ― спросил стряпчий.
Негр улыбнулся.
― Они хотят отправить вас с тюрьму, мастер Юлиус. Вместе с мастером Легрантом. Его казнят за то, что он сражался против султана.
― Но я-то не сражался против султана!
Лоппе пожал плечами.
― Может, и нет. Но у них письмо от кардинала Бессариона, адресованное вам и мастеру Николасу. Турки каким-то образом заполучили его.
― Бессарион… ― Сквозь завесу головной боли прорвалось далекое воспоминание о недоразумении в Болонье и о том, что он просил Бессариона поручиться за него.
― И что в этом письме? ― поинтересовался нотариус.
― Письмо очень дружелюбное, так что, наверное, это те самые новости, которых вы так ждали, мастер Юлиус. Кардинал просит рассказать мессеру Козимо де Медичи, какой вы хороший человек, и что он может во всем на вас полагаться, и когда вы будете на Востоке, то сможете немало посодействовать успехам католической церкви и отвратить жителей Востока от ложного пути. Теперь они считают, что вы шпион папы римского, посланный к грекам, чтобы убедить их присоединиться к крестовому походу. Вас они тоже хотят казнить, мастер Юлиус.
Из короткого разговора с турком Лоппе никогда не смог бы узнать так много. Похоже, эти новости он уже успел собрать по крупицам из других источников. Вероятно, ему известно и кое-что еще.
― Откуда у них это письмо? ― спросил стряпчий.
― Оно было послано в греческую патриархию, ― пояснил Лоппе. ― Как вам известно, они во всем зависят от султана. Кроме того, великий визирь уже слышал о вас и о кардинале Бессарионе. Турсун-бек ― его секретарь. Он говорит, что Пагано Дориа встречался сегодня утром с его хозяином.
Пагано Дориа. А у Юлиуса даже не хватало дыхания выругаться как следует!..
Он закрыл глаза, избавляя Лоппе от необходимости продолжать столь опасный разговор. Николас, ублюдок… Сопротивляться не было ни сил, ни возможности, ― он лишь поставит под угрозу жизнь всей команды.
И в этот самый момент послышался голос Годскалка, доносившийся откуда-то с воды, и Юлиус открыл глаза. Тобиус перегнулся через борт, а затем объявил по-фламандски:
― Они оба здесь. Но без девочки.
Так он даже не смог забрать Катерину… Это ему, Юлиусу следовало бы поручить позаботиться о малышке… Они с Николасом сильно поспорили из-за этого, но бывший подмастерье все равно настоял на своем. Николас был уверен, что знает намерения Дориа ― но ошибался.
Турок, также заслышавший чужие голоса, отвернулся от пленников. Янычары распрямились. Турсун-бек направился к сходням, нетерпеливым жестом поманив за собой Лоппе. Джон Легрант, лежавший рядом с Юлиусом, открыл глаза и поморщился.
― Что такое?
― Все пошло наперекосяк, ― ответил ему Юлиус по-фламандски. ― Они знают, кто ты такой. А меня считают опасным последователем Бессариона. На корабль они почти и не взглянули. Впрочем, скорее всего, они его присвоят, когда нас казнят.
Шкипер мрачно взглянул на него и заметил:
― Проклятье! Я, кажется, обмочился. Где Николас?
― Поднимается на борт, ― с горечью ответил нотариус. ― Но какой от него прок?
― Иисус, сын Давидов! ― внезапно послышался голос Тоби, который смотрел куда-то в сторону. Извернувшись, Юлиус попытался взглянуть, что так заинтересовало лекаря. Как раз в этот момент Годскалк поднялся на палубу. Его плащ был весь измят, а упавший капюшон обнажал заросшую тонзуру, ― вольность, которую Церковь позволяла своим сынам в морских походах. Священник, похоже, пытался одновременно уследить и за Турсун-беком, к которому сейчас оживленно обращался Лоппе, и за суматохой, происходившей где-то внизу. Юлиус увидел, как негр отступил в сторону, а затем и турок последовал его примеру. Раздался какой-то всплеск и громкие крики. Юлиус покосился на Тоби.
― Николас, ― напряженным голосом промолвил тот.
― Удрал? ― удивленно спросил Джон Легрант. Внизу крики слышались все громче… и вдруг над палубой возникла голова Николаса, всклокоченная и без шляпы. Когда он поднялся по веревочной лестнице, стало видно, что от пояса до сапог он весь мокрый, и ручейки соленой воды текут с одежды; однако на щеках горел довольный румянец, и он что-то очень живо говорил по-фламандски.
