Дороти Даннет - Весна Византии
― Я помню отца Годскалка, ― заявила Катерина. ― Он был в Италии, когда ты убил моего брата Феликса.
Фламандец сидел спиной к свету. Он даже не шелохнулся.
― Мы слышали, что ты вышла замуж.
― В самом деле? Что ж, это правда, ― с гордостью отозвалась она. ― Дело решенное, и вы не сможете ничего изменить. У Пагано на руках все бумаги. Мы поженились сперва во Флоренции, а затем в Мессине. Это было очень торжественно, ― не в какой-нибудь убогой часовенке с двумя свидетелями…
― Однако без благословения семьи, ― возразил священник.
― Мой родственник подписал бумаги, ― заявила Катерина. ― Вы его не знаете.
― Кто именно? ― уточнил Николас.
― Крестный, Тибо де Флери. Его брата ты тоже убил.
Горничная внезапно захныкала, и Катерина повернулась к ней.
― Думаешь, он убьет и тебя? Не бойся, сам он никогда не станет марать руки. И даже насиловать не станет: ведь ты еще не очень старая. ― Она вновь обратилась к незваным гостям: ― Мой супруг должен вернуться очень скоро. Он вызывает на поединок всех тех, кто смеет оскорбить его жену.
На это Николас никак не отреагировал.
― А твоя мать знает? ― спросил он вместо этого.
Естественно, ни о чем другом он и думать не мог.
― Теперь знает, ― заявила девочка. ― Пагано написал ей из Флоренции.
― Правда? ― Но повторяться Катерине не хотелось, и она промолчала. ― А сама ты не известила мать, прежде чем покинула Флоренцию?
Намеренно дерзким тоном она возразила:
― Нет. Ведь тогда она попыталась бы меня остановить.
― Верно, ― подтвердил Николас. Поток вопросов у него, похоже, иссяк. Он сидел, скорчившись, как человек, получивший сильный удар в живот, и смотрел в пол. Затем он вдруг вздохнул и посмотрел на Катерину без тени раздражения и гнева.
― Послушай, все это уже не имеет никакого значения. Мы пришли увериться лишь в одном: что ты остаешься с Дориа по собственной воле и желанию, и что ты счастлива. Это так?
Она была довольна представившейся возможностью. С презрительной улыбкой Катерина опустила руку, и покрывало тут же сползло с обнаженного плеча, полуприкрытого распущенными волосами.
― Как смогу я описать тебе свое блаженство? ― вопросила она. ― Мой брак ― совершенен. Мой супруг ― самый благородный человек из всех, кого я встречала. И не надейся, что ты сможешь нам помешать: он все предусмотрел. Он дождался, пока я стану женщиной. Он подарил мне собачку.
Николас посмотрел на нее… Обычно у него был такой же вид после очередной драки во дворе красильни.
― Я так и знал, что это было ошибкой…
― Забудь, ― коротко велел ему священник.
Фламандец опустил глаза, больше ничем не выдав, что слышал слова капеллана, а затем продолжил самым обычным голосом:
― Я хотел бы побеседовать с твоим мужем. Я подожду, сколько смогу. Но в любом случае, Катерина, я напишу домой. Что мне сказать твоей матери?
― А что ты обычно ей говоришь? Спроси, какой подарок мне прислать ей из Трапезунда? Пагано позаботится об этом.
― И когда ты вернешься в Брюгге? ― поинтересовался Николас.
― Даже не знаю. В Брюгге мне все кажется отвратительным. Возможно, Тильде на это наплевать, но мой супруг не потерпит в семье такого позора. Думаю, лучше мы купим дом в Брюсселе.
― А не в Генуе? ― удивился фламандец.
Эта мысль показалась ей странной, но Катерина не подала вида.
― Или в Генуе, ― невозмутимо подтвердила она.
― И когда же?
Ей сделалось скучно.
― Когда он закончит дела в Трапезунде. Не знаю… Спросите моего мужа.
Лишь тогда Николас с потерянным видом поднялся на ноги. Годскалк с шумом вздохнул, и бывший подмастерье обернулся к нему.
― Нет… что в этом проку?
― Ладно, ― согласился капеллан. ― Но времени почти не осталось. Пора возвращаться на корабль. ― Помявшись, он добавил: ― Если хочешь, я останусь.
― Нет, не нужно, ― возразил Николас.
Катерина почувствовала нарастающий гнев. Они переговаривались у нее над головой, спорили, как долго будут еще докучать ей… Вдохнув поглубже, она пронзительно закричала, а потом принялась звать слуг.
Лакей явился немедленно, но посмотрел почему-то на Годскалка, который тут же его успокоил:
― Все в порядке. Мы уходим. Госпожа переволновалась. Останьтесь с ней. ― Однако при этом он смотрел куда-то поверх плеча челядинца, на незнакомца, показавшегося в дверях.
Этого человека в плаще с капюшоном Катерина не знала, но ей показалось, что она чует запах ладана. Зато Николас, похоже, был с ним знаком. Перебросившись несколькими словами с очередным незваным гостем, он обернулся к остальным и взглянул сперва на Катерину, а затем ― на священника.
― Что такое? ― поинтересовался Годскалк и, не дожидаясь ответа, подошел к окну и распахнул ставни. ― Корабль встал на якорь. Пойдемте.
Фламандец покачал головой.
― Слишком поздно. Чиновники уже на борту.
― И что? ― тревожно переспросил капеллан.
― Кто-то сообщил великому визирю, что у нас на борту Юлиус и Легрант. Отряд янычар уже направляется в порт, чтобы арестовать их.
― Мастер Юлиус? ― воскликнула Катерина де Шаретти сердитым голосом. ― За что хотят арестовать мастера Юлиуса?
Николас обернулся к ней.
― У него оказались неподходящие знакомства… Некогда он служил у кардинала Бессариона. В этих местах Бессариона считают предателем православной церкви и врагом турков.
― А Джон? Чем им не угодил Джон? ― возмутился Годскалк, и Николас криво усмехнулся.
― Разве вы не знали? Он ведь едва не спас Константинополь. Его контрподкопы мешали саперам турков. Он служил под начальством Джустиниани Лонго, того самого Лонго, вождя генуэзцев… верного союзника семейства Дориа.
― Союзник Дориа? ― переспросил Годскалк.
― Он связан с ними приблизительно так же, как муж Катерины. Так что Джону опасность грозит сразу с двух сторон, и султан едва ли его пощадит. Однако мессеру Пагано нечего опасаться. Его нынешний поход к визирю оказался весьма успешным.
Мастер Юлиус, поверенный ее матери… Ладно, он сам виноват ― не надо было принимать сторону Николаса! И Катерина сказала;
― Мой супруг отнес визирю дары. Все так делают.
― Знаю, ― подтвердил фламандец. ― У меня были опасения на этот счет, однако он взял с собой черного пажа, а не белого.
― Николас, ― одернул его священник.
Катерина де Шаретти промолчала, а муж ее матери подошел ближе и, чуть помявшись, опустился на колени рядом с кроватью.
― Если ты и впрямь счастлива, никто не станет тебе мешать, ― промолвил он. ― Но если что-то пойдет не так, ты всегда сможешь обратиться к нам. Я буду в Трапезунде, с твоими друзьями и близкими людьми. Мы всегда будем рады видеть тебя.
― Вы мне не нужны, ― отрезала Катерина.
* * *Они почти не разговаривали друг с другом по пути к парому, который должен был перевезти их через всю бухту Золотого Рога к тому месту, где стояла на якоре галера «Чиаретти», окруженная судами портовой охраны, битком набитыми вооруженными людьми. Монах-францисканец, принесший послание, оказался совершенно прав. Турки прислали отряд, чтобы захватить корабль. Разумеется, предлогом стал арест Джона и Юлиуса. На борту «Чиаретти» ждали лишь обычных таможенных чиновников и посланцев Порты. Им дали четкие указания: что делать и что говорить. Но никто не ожидал нападения отряда вражеских солдат. Разумеется, Николас готовился и к этому он всегда готовился ко всему… однако теперь жизнь двоих его друзей в опасности, их взяли в заложники, и никто толком не знал, что случится дальше.
«Слишком поздно», ― заявил Николас тогда, в Пере; и на миг Годскалк решил, что эти слова означают намерение бросить галеру на произвол судьбы после всего, что случилось в Модоне. Сейчас, похоже, повторялась ситуация с пожаром: тревожась за Катерину, Николас все же был вынужден покинуть ее ради спасения своих друзей, которым грозила не меньшая опасность, чем от пожара, ― и вновь благодаря стараниям Пагано Дориа. Никто кроме него не мог сообщить туркам, что Легрант и Юлиус находятся на борту; напомнить им о военных успехах Легранта; раскрыть связь между Юлиусом и Бессарионом. Втайне ото всех Дориа с самого начала держал судьбу этих людей в своих руках.
У самой воды, прежде чем спрыгнуть в шлюпку, Николас остановился.
― Постойте, вам лучше остаться в городе и приглядеть за Катериной.
Годскалк покачал головой.
― На корабле есть люди, которым я куда нужнее, а за ней приглядит Пагано Дориа.
Больше фламандец ничего не сказал.
На воде оказалось прохладно. Когда моряки начали грести, Николас достал из кармана фляжку, сделал большой глоток и, вытерев губы, предложил ее священнику. Тот, поколебавшись, последовал его примеру, закашлявшись от спиртного. Затем капеллан вернул флягу Николасу, и хотя тот еще дважды прикладывался к ней, но Годскалку предлагать не стал… Он ни разу не взглянул на свой корабль, и все это время не сводил взгляда с приближавшихся стен Стамбула, за которыми виднелся купол собора Святой Софии, ― некогда величайшей церкви в мире.
