Игорь Генералов - Святослав (Железная заря)
Хазары беспорядочно отступали к крепости, русы наступали, на ходу ровняя ряды. В крепости поспешили закрыть ворота, оставив своих погибать под русскими мечами. Отступавшие заметались меж разящей сталью и предавшим их камнем. С заборол сыпали стрелами, не разбирая, где свой, где чужой, пытаясь уменьшить в числе русов и отогнать их от стен.
Русы отхлынули, вызвав вопли восторга у защитников крепости. На стенах спешно грели смолу, что должна вылиться на головы осаждающим. Несмотря на слухи мало кто верил, что русы не то что преодолеют валы, но и посмеют напасть. Долгие годы мира отучили бояться семендерских хазар суровой изменчивой жизни. Над заборолами взвился жирный дым от загоревшегося алым пламенем перегретого больше, чем нужно котла со смолой, сопровождаемый криками боли и хазарской руганью, и как знак того, что удача на сегодня закончилась, осаждающие начали брать крепость.
Рассыпавшись в двухстах шагах от стен, русские стрелки поливали защитников плотным ливнем стрел. Бил, кроша саманный камень, стенолом. Русы, задрав вверх бородатые и усатые лица, ставили лестницы. Хазарам не хватало ни воинского опыта, ни самообладания защищаться слаженно. Защитники, падая от кусавших их стрел, неуклюже попытались опрокинуть котёл со смолой на нападавших, опрокинули на себя, смола растеклась по пряслу, разгоняя защитников. Стрелы заставляли прижимать головы даже бывалых воинов, русы карабкались по лестницам, почти не встречая препятствий...
Икморь вложил меч в ножны, расстегнул под подбородком ремень, стянул с себя шелом, с удовольствием почувствовав, как ветерок охлаждает горячую голову. Семендер горел, дым, колыхаясь, уходил в сторону гор. Кмети, крича и матерясь, сбивали пленных в кучу. Часть тушила последние очаги сопротивления, часть грабила и жгла город. У русов было строже, нежели чем у киевского князя — там за утайку добычи, что собиралась в общий котёл, пороли плетьми, у боспорских русов запросто могли казнить. Поэтому воинские обязанности выполнялись вперёд, без оглядки на то, что кто-то в это время пожинает ратные плоды, сдирая доспехи с поверженных и шаря по домам. Воеводы подходили к Икморю, уточняли распоряжения, уходили. Захваченный город уходил на поток.
Находники как саранча растеклись по Семендеру и окрестностям, жестоко грабя и выжигая всё живое. Такого погрома хазарская земля ещё не знала. Тех, кто сопротивлялся, кого брали живыми, казнили многоразличными казнями. Мужиков рубили мечами, вбивали в голову гвозди, разрывали конями, расстреливали из луков. Женок насиловали, заставляли бесстыдно плясать под музыку пленных музыкантов, проигрывали друг другу в зернь. Зелёная цветущая земля в седмицу превратилась в пустыню. Арабский летописец Ибн-Хаукаль позже запишет со слов очевидца, опустив кровавые подробности: «И был там (в Семендере) виноградники или сад такой, что был милостыней для бедных, а если осталось там что-нибудь, то только лист на стебле».
Опустошив Семендер, Икморь с дружиной пошёл в Тмутаракань. Остальные в том числе и Акун, были предоставлены сами себе и ещё долго бродили по южной Хазарии в поисках добычи.
Глава 35
В первый раз за весь поход воинам разрешили выпить хмельного за победу. С этим было строго: если старшой замечал подгулявшего ратника, то давал ему плетей, если ратника замечал воевода или сотник, то позорно секли старшого. Выставив сторожу, принялись пировать. Блуд присоединился к своему десятку, насчитывающему после всех битв пятерых человек без него и присоединённого к копью кметя по имени Звенец. Хазаринку он привёл с собой, закутав её с головою в пестроцветный восточный кафтан. Он теперь не расставался с ней, боясь потерять полюбившуюся и покорную красоту. Блуд указал ей сесть поодаль и, предупреждая вопросы удивлённых воинов, сказал:
— Расскажу сейчас, не спрашивайте.
Колот, зная уже обо всём, подмигнул другу:
— Робеет?
— Да. Смотрит, как собака на хозяина, не пойму её пока. Но ничего, — улыбнулся Блуд, — перед моими чарами ещё ни одна не устояла! — и добавил, нечаянно заставив Колота вздрогнуть: — Ну разве что твоя Услада только.
— Ну, Блуд, расскажи, как звать-то её? Небось и не выговоришь?
— Чернавой зовут, — ответил Блуд, скрыв настоящее имя, непривычное и смешное для славянского уха.
— Попробовал уже? Гы-гы!
— И как она?
Кмети масляно улыбались, перемигивались друг с дружкой, чая поддеть старшого. Колот, видя, как кривится друг от неприятных вопросов, сменил разговор:
— Слыхал, Услюм погиб?
— Сказали уже. Жалко.
По правде говоря, ни Блуд, ни тем более Колот не очень любили задиру Услюма, ставшего княжеским дружинником. Из отчаянных парней всегда получаются храбрые воины, их с удовольствием берут на службу князья и земляки вздыхают свободнее, когда такой сорви-голова покидает родные места, и потом гордятся, когда он получает место в княжеской дружине.
— У меня тоже земляк от ран умер, — участливо молвил один из ратных по имени Чава.
— У всех кто-нибудь да погиб из знакомцев, — заключил Звенец, глядя на посмурневшие лица воинов. Нещадно дымили костры, разгоняя тучи комаров, густым звоном заполнявших пространство. Недалеко в кругу ратников громыхнули смехом над чьим-то веселым рассказом, где-то забренчали гусли и туда потянулся народ послушать рассказчика.
— Вон, смотрите, — показал Чава в сторону и все проследили за его рукой, — воительницы идут: Бабура Кабаниха и Яра Молния.
— Эка невидаль! — воскликнул Заяц, бывший в десятке Блуда. — Впервой, что ли, видишь? Их ещё с дюжину будет.
— А эти две стоят той дюжины. Да и средь парней таких поискать надо — Бабура быка одним ударом кулака валит, а Яра двумя мечами рубится и стрелу на триста саженей кидает.
Заяц только усмехнулся. Он сам был воином, каких поискать: запросто перепрыгивал в полном вооружении через коня, бился двумя мечами, хорошо стрелял, в доспехах бегал быстрее обычного не вооружённого человека, за что и получил своё имя. Улыбаясь и смотря в след воительницам, он сказал:
— Я бы поборолся с Ярой в Ярилин день!
Ратники засмеялись, оценив шутку. Яра сильно отличалась от широкой и кряжистой Бабуры — была высока и стройна, с огненными, как у Перуницы, волосами.
— Красна!
— И защищать от збродней не надо, сама кого хочешь забьёт!
Настроение снова вернулось.
— Эй, Блуд! Расскажи-ка одну из своих историй.
Блуд уже прослыл сказочником и его весёлые байки слушали с удовольствием. Он поёрзал спиной, поудобнее устраиваясь на подложенном седле, нащупал рукой укрывшуюся с головой от озверевших комаров рогожей Чернаву и начал сказ:
— Было мне лет эдак пятнадцать. Услышал я, что у одной моей знакомой девахи уехал муж на пару дней. Ну я, как водится, к ней...
— Это где это так водится — чужих жён охаживать в отсутствие мужа? — серьёзно спросил воин, у которого стыла дома молодая жена. На него тут же зашипели:
— Закрой рот! Не мешай!
Блуд продолжил:
— Вечером я к ней. Таясь, конечно, дабы соседи не видели. Приняла меня тепло, накормила пирогами, напоила пивом. Посидели поболтали, тут и почивать пора. А к слову сказать — мужик у ей бешеный, колотит почём зря, боится она его, как пожара зимой. Ну, лежим мы, значит, а тут дверь: хлоп! И кто-то голосом её мужа песню орёт. Идёт к покою, где мы, натыкается на всё в темноте, роняет, грохот с матерщиной стоит — пьяный стало быть. Бабёнка моя ни мертва ни жива, да и я уж думаю, что час мой настал последний. Я под лавку закатился — авось не найдёт. Сам ничего не вижу, только слышу: возня какая-то, потом храп раздался. Я вылез осторожно, покрался к двери — и вдруг слышу: зовёт меня баба негромким шёпотом. Я приблизился и увидел, что мужик на бабе-то и уснул! Она выбраться не чает, чуть шевельнётся — он рычать по звериному начинает. Баба шепчет: «Помоги, помоги!» Жаль мне стало её, ведь так всю ночь под ним и пролежит.
Я вышел во двор и думаю как помочь. Думал, думал и придумал. Отыскал бертьяницу, вытащил братину с мёдом, сходил снова в дом, набрал хлеба и пошёл в стаю, там, я знал, жила у них свинья. Разломал хлеб, и начал её кормить, смачивая каждый кусок мёдом. Ох, скажу я вам, сколько же свинье надо хмельного! Хлеб она весь сожрала, пришлось ковшом ей так заливать. Я сам притомился, пока её напоил. Потом ждал, пока она уснёт. Поднял я свинью и понёс в избу.
Дева не спит моя, глаза только хлоп-хлоп. Скинули мы осторожно вдвоём с неё мужика, он опять чего-то заворочался, забурчал, но я ему быстро на жёнино место свинью подложил. Мужик по ней рукою поводил, зачмокал губами, как сосунок. Я смехом давлюсь, чуть глаза не выскакивают, а баба меня за рукав вон тянет. Вышли мы из избы, она меня благодарит, а я ей говорю: «Беги к родовичам либо волхвам, в обиду не дадут, убьёт ведь тебя!» К родичам зазорно мужатой бабе идти, она к волхвам. В общем, обошлось всё, пришёл в весь Зореслав-волхв и пристыдил ейного мужа. Зореслав хоть и молод, но в округе его уважают, он с Живой[56]говорит. А мужик тот... Не знаю, кто прознал про свинью и разболтал об этом, но народ, вплоть до древлянских земель, ещё год смеялся над ним, а мужика так и называют с той поры — Свинья.
