Эдуард Володарский - Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
И все это крупным шрифтом и на первых полосах. Тут же большие портреты улыбающихся Мессинга и Ганусена…
Польша, 1939 год, немецкая оккупацияМохнатая заморенная кляча тащила воз со снопами пшеницы, на передке телеги сидел возница по имени Янек. Он посматривал по сторонам и лениво подергивал вожжи. Дорога шла через кладбище, в вечернем тумане виднелись кресты и каменные надгробия, кусты и деревья, в которых запутались клочья тумана.
Мессинг лежал на дне телеги, накрытый снопами, и из-под свисавших перед лицом колосьев видел проплывающие мимо кресты, поникшие ветви кустарника, мокрые стволы деревьев. Скрипели колеса, проваливались в ямы, на колдобинах резко встряхивало, шлепала копытами по влажной земле лошадь. Янек время от времени оглядывался на снопы пшеницы. Потом спросил негромко:
– Как вы там, пан Мессинг, живы?
– Живой, живой… – отозвался Мессинг. – Мне тут хорошо… ты знаешь, никогда не было так хорошо… разве что в детстве…
Янек только усмехнулся, покачал головой и сказал:
– Скоро река будет… переплывете, и начнется у вас, пан Мессинг, новая… счастливая жизнь… а вот у нас… А может, скажете, пан Мессинг, когда же в Польше хорошая жизнь будет? Вы же все видите, все знаете…
– Не скоро, Янек… прости, но не скоро… – помолчав, со вздохом ответил Мессинг.
– Вот и я думаю, что не скоро… – невесело вздохнул Янек и вдруг улыбнулся. – Хорошо вам жить так, пан Мессинг!
– Почему же это хорошо?
– А все загодя знаете, что будет… хорошо ли, плохо ли… Значит, можно приготовиться и, если плохое видится, то сделать так, чтоб хорошо было…
– Вот этого как раз я и не могу, Янек… – сказал из-под снопов Мессинг. – Если вижу плохое, то оно и будет, и ничего изменить я не могу..
– А Господь наш Иисус Христос? – спросил Янек.
– Господь, наверное, может…
– Значит, помолиться надо будет, чтоб плохое нас миновало… – с надеждой сказал возница.
– А вы что, разве мало молитесь?
– Может, и мало молимся… Раз такая беда кругом… столько крови и горя… – вздохнул Янек. – Выходит, некому нам помочь…
И они замолчали надолго. Янек достал из-за уха недокуренную цигарку, чиркнул спичкой, прикуривая, и глубоко затянулся.
Кладбище кончилось, и дорога потянулась, вихляя то вправо, то влево, по редкому лесу, пошла под уклон. Потом лес сменил негустой кустарник, сквозь который в рассеянном мраке скоро блеснула река.
– Вот и до Буга добрались, пан Мессинг. – Янек сплюнул.
Вольф разворошил снопы и выглянул наружу. Янек слез с телеги, взял мешок с лямками, в котором был овес, и повесил на голову лошади. Животное сразу стало громко хрупать челюстями, и торба под мордой шевелилась, как живая.
– Посидите здесь, пан Мессинг, я схожу пока погляжу, все ли спокойно.
…Лодка была большая, она тихо покачивалась на спокойной воде. Янек помог Мессингу забраться в нее, потом сел на скамейку с веслами, рядом с уже сидевшим там молчаливым бородачом в брезентовом плаще с капюшоном, надетом на голову, и резиновых болотных сапогах. Янек и мужчина тихо взмахнули веслами, погрузив их в воду, и лодка медленно заскользила по зеркальной глади реки. Из-за клочьев серых туч выплыла бледно-зеленая луна, и яркая серебряная дорожка побежала, заструилась по воде.
Мессинг сидел, ссутулившись, засунув зябнущие руки в рукава пальто, смотрел по сторонам, говорил негромко:
– Граница, а никого не видно… ни немцев, ни русских…
– Не дай вам Боже бошей увидеть, – усмехнулся Янек. – А русских… если все хорошо будет, скоро увидите…
Длинная лодка почти бесшумно скользила по реке, держа путь к противоположному берегу. Мессинг нахохлился, задумчиво уставившись в пространство…
Берлин, 1937 годОни готовились к представлению в гримуборной. Мессинг забился в угол, утонул в старом кожаном кресле, вытянув ноги и закрыв глаза рукой.
Эрих Ганусен сидел перед зеркалом и мазал кремом лицо, тщательно втирая его в кожу и глядя на себя в зеркало. Цельмейстер тоже развалился в кресле и потягивал сигару, пуская к потолку кольца дыма. Лева Кобак примостился за круглым столиком, на котором скопилось множество чашек из-под кофе. Отхлебывая черный дымящийся напиток из небольшой чашки, он поглядел на Мессинга и тихо сказал:
– Везде в театре эти… в черной форме… эсэсовцы их называют… Публика их явно боится… не нравится мне все это…
– Перестаньте, Лева, не поднимайте ненужную панику.. – продолжая массировать лицо, ответил Ганусен. – Видимо, после первого отделения в театр приехал какой-нибудь высокопоставленный руководитель рейха, а эсэсовцы – охрана…
– А на кой черт нужна охрана в театре? Кого этот руководитель рейха боится? – спросил Цельмейстер, продолжая пускать кольца дыма.
– Он – никого. Его все боятся, – сказал Ганусен, рассматривая себя в зеркале.
– Вы что, знаете его? – поинтересовался Цельмейстер.
– Знаю… Я многих знаю из руководства рейха, – спокойно ответил Ганусен и встал, сбросил халат и принялся надевать белую рубашку. – Этих людей очень интересуют наши способности…
– Ваши? Или Вольфа Григорьевича? – с иронией уточнил Цельмейстер.
И мои тоже… Я уже говорил вам, что пользуюсь у этих господ особым расположением именно в силу моих способностей… Иначе, как вы думаете, почему они разрешили гастроли в Берлине еврею Мессингу?
– Почему вы об этом раньше не говорили, Эрих? – вдруг громко спросил Мессинг, отняв ладонь от глаз и пристально глядя на Ганусена.
– Да, собственно… не было такой необходимости… хотя я говорил как-то в Париже и вам, и Питеру… вы просто не придали моим словам значения…
– Вашим словам, Эрих, я всегда придаю значение, – медленно произнес Мессинг. – Вы говорили, что у вас есть друзья в высшем руководстве рейха.
– Ну да, говорил. Кстати, что в этом противоестественного? – несколько растерялся Ганусен.
– Противоестественно то, что мой коллега водит дружбу с заклятыми антисемитами, – холодно и спокойно проговорил Мессинг. – Раньше я этого не знал. Я вообще не интересовался политикой. Но теперь… Или вы считаете это нормальным?
– Что я должен считать нормальным?
– А то, что из Германии уезжают все евреи… Эйнштейн, Брехт… Только мы приехали, как последние идиоты!
– Прошу меня к этой категории не причислять, Вольф, – запротестовал Цельмейстер. – Я отговаривал вас, как мог!
– В газетах пишут: любого, кто не одобряет национал-социалистов, выгоняют с работы, сажают в тюрьму. Вы считаете это нормальным?
А что мне прикажете делать, Вольф? Я ведь живу в Германии, у меня большая семья, трое детей… Я здесь добился хорошего положения… Я же говорил вам, что мне обещают научную лабораторию со штатом сотрудников… Кстати, для вас эти антисемиты совсем не опасны… Антисемитизм – это политика, и, я уверен, она в скором будущем изменится…
– Мне кажется, нет, – покачал головой Мессинг. – Мне кажется, она сделается еще страшнее… И ваши перспективы, Эрих, мне видятся… – Мессинг закрыл глаза и замолчал.
Все присутствующие в гримуборной молча, с некоторой опаской посмотрели на Мессинга.
– И какими же вам видятся мои перспективы? – не выдержав паузы, спросил Эрих Ганусен.
Мессинг молчал.
– Может, скажете, Вольф, какими вам видятся ваши перспективы? – снова спросил Ганусен.
Мессинг опять не ответил. В дверь постучали, и она тут же отворилась. На пороге стоял офицер СС в черном мундире с серебряными погонами штурмбаннфюрера, с серебряной галочкой на рукаве и серебряными молниями в петлицах. Фуражку с серебряными черепом и скрещенными костями он держал в руке. Зачесанные назад светлые волосы и холодный взгляд серых глаз эсэсовца как нельзя лучше соответствовали образу истинного арийца.
– Господин Ганусен, прошу вас проследовать со мной, – медленно проговорил он.
– Но у нас выступление через пять минут, господин штурмбаннфюрер.
– Господин Мессинг может начать без вас. Прошу вас, господин Ганусен, – и офицер посторонился, освобождая выход из гримуборной.
– Простите, господин штурмбаннфюрер, но у нас выступление вдвоем, – возразил, поднимаясь из кресла, Мессинг.
– Начинайте один, – офицер чуть улыбнулся. – Ваша слава гремит на всю Европу.. Мы тоже хотим испытать восторг от вашего мастерства.
– Я сейчас вернусь, Вольф, не беспокойтесь, – сказал Ганусен, направляясь к двери.
– Я не начну без вас.
Штурмбанфюрер посмотрел на Мессинга долгим взглядом.
Цельмейстер и Кобак со страхом наблюдали за этой сценой и молчали.
– Да, да, господин офицер, я без Эриха Ганусена выступление не начну, – повторил Мессинг.
Эсэсовец опять ничего не сказал, только усмехнулся и шагнул к двери следом за Ганусеном. Они остались одни.
