Валерий Замыслов - Иван Болотников
— Хан пойдет со всем войском. Будет жарко, боярин, — не скрывая иронии, промолвил атаман.
«Господи, мать-богородица! Угодил же в самое пекло, — растерянно ахал Илья Митрофаныч. — Уж лучше в опале у государя быть, чем под носом татарина сидеть. Ой, лихо тут! Как не хотелось в Раздоры ехать, да царь приказал. И не царь вовсе. Борис Годунов именем царя повелел. „Поезжай, Илья Митрофаныч, и приведи казаков к послушанию“. Приведешь их! Разбойник на разбойнике. Вон и Васильев куражится. Но пошто тогда на Москву тайного гонца присылал? Чтоб царя улестить, а самому вновь разбоем промышлять? Хитер же, Богдашка, лукав… А мне-то как быть? Тут оставаться опасно».
Куракин взопрел, глаза его потерянно забегали по столу.
— Выпей, боярин, — вновь придвинул кубок Васильев.
Куракин выпил, закусил икрой, и ему малость полегчало. Атаман же опять наполнил кубки.
— Еще по единой, боярин. За здравие государя всея Руси!
За государя не выпить — грех. Осушил боярин кубок до дна и вскоре обмяк, раскраснелся; скинул шубу с плеч, оставшись в синем бархатном кафтане.
— Царя-то хоть известили?
— Известили, боярин. Хан врасплох не застанет.
— А сами-то как? Нешто орды не боитесь?
— В Диком Поле живем, боярин. Соберем в Раздоры станицы и будем отбиваться… Да вот одно худо, — Васильев нахмурился. — Маловато у нас пороху, свинца и ядер. Пушечного зелья и на седмицу не хватит. Татары же, бывает, месяцами крепости берут. А про хлеб и гутарить неча. Оскудели, боярин. Царь нам три года хлеба не присылает.
— Гневается на вас царь. Басурман задерите, беглых укрываете?
— Басурмане нас сами задорят… А вот о беглых особая речь. Тут нам, боярин, поразмыслить надо. Крепко поразмыслить.
Васильев кинул на боярина пытливый взгляд, и Куракин насторожился.
— Поразмыслим, атаман. За тем к тебе и притащился. О беглых бояре пуще всего в затуге. Надобны они нам, атаман, ох, как надобны!
— Вам надобны, а Дону — помеха, — наугрюмился Васильев. — Хоть сейчас выдал бы до единого.
— Вот и слава богу! — возрадовался Куракин. — Вот за то и выпьем.
Богдан Васильев давно носил в себе тайный умысел — отгородиться крепкой стеной от беглого люда, от которого он видел все беды на Дону. «Чем больше голытьбы! — не раз говорил он своим доверенным старшинам, — тем больше голоду и напастей». Дон как ни велик, но всех ему не прокормить. А голытьба прет и прет, где тут хлеба набраться. Старожилые, домовитые казаки уж сколь лет на беглых косятся. Они им — поперек горла. Придут на Дон — ни кола, ни двора, глотки дерут: «Вы тут разжились, дворы от богатства ломятся, а мы босы и наги. Айда на поганых! Айда на Волгу купчишек грабить!» И начинается буча. Пойдут на разбой, а перед царем отвечать всему Дону. И нет тогда ни хлеба, ни зелья. Вот и выходит: беглого пригреешь, от царя упрячешь, а домовитым — потуже гашник подтягивать да за свое добро опасаться. Голытьба вот-вот на старожилых кинется, и тогда пойдет такая заваруха, что вовек не расхлебать. А заварухи Васильев не хотел. Доном должны владеть крепкие домовитые казаки, те, что давно надуванили добра и со всеми жаждали замирения: будь то татарин, турок или поволжский ногаец. Дон устал от беспрестанных войн и набегов.
После третьего кубка Куракин и вовсе повеселел — вино было крепкое, но Васильев посмотрел на боярина смуро.
«Задавили мужика, вот и бежит на Дон. Нет бы чуток слабину дали, господа вислобрюхие!»
Куракин, не замечая насупленного взгляда атамана, навалился на снедь, благо на столе было всего довольно. Осведомился:
— Когда ж за беглых возьмешься, Богдан Андреич?
— А вот как от крымца отобьемся, так и возьмусь.
— Тяжеленько будет, атаман. Беглых прорва. Тыщами лезут на Дон, стрелецкие заставы не управляются. У меня вон полста оратаев сбегло, а пымали только троих. Мудрено мужика остановить.
— Мудрено, боярин. Но ежели крепко за него взяться, — остановим, не пустим на Дон.
— Да как крепче-то, атаман?
— А вот так, боярин, — Васильев глянул на дверь и придвинулся к Куракину. — Надо вкупе с Москвой браться. Одних царевых застав мало. Мыслю своих донцов поставить.
— Своих? — озадаченно протянул Куракин. — Этих-то смутьянов? Пустое речешь, атаман. Наслушался на площади.
— Кричали больше из голодранцев. Но есть у нас и добрые казаки, те, что на Дону издавна. Их у нас тысячи. Соберем из домовитых станицы — и в Верховье. Ни один беглый не проскочит.
— А нонешных горлопанов куда денешь? У тебя их, почитай, целая рать.
Васильев к Куракину еще теснее.
— И горлопанам сыщем место. Лишь бы царь помог… Я вот что мекаю, боярин. Голытьба в набег просится. Давно норовит в поход уйти. И пусть идет!
— Куда ж, атаман?
— На Волгу, боярин. Вас, бояр, громить да купчишек зорить. Пусть снаряжаются.
Куракин оторопело глянул на Васильева.
— Рехнулся, атаман! Да мыслимо ли дело голытьбу на бояр напущатъ? То бунт!
— Погодь, боярин, уйми гнев. Не на бунт призываю. Помыслы мои иные. И царь будет доволен, и на Дону станет спокойно.
— Не разумею тебя, Богдан Андреич, никак не разумею.
— Сейчас уразумеешь, боярин. Но хочу упредить, — разговор наш держи в тайне великой. Иначе ни мне, ни тебе головы не сносить.
— Не болтлив я, Богдан Андреич. Богом клянусь, — истово перекрестившись, заверил Куракин.
Васильев поднялся и толкнул ногой дверь. В сенях никого не было. Атаман вновь подсел к боярину, но заговорил не сразу, все еще не решаясь высказать задуманное.
— Коли от татар отобьемся, голытьбе в куренях не усидеть — в набег подастся. Многие с Дона уйдут, то и добро. Дурную траву — с поля вон. Придет голытьба на Волгу, захочет купцов и бояр зорить, а угодит в капкан.
Куракин вновь непонимающе глянул на Васильева, и тот наконец прояснил:
— О разбойном походе извещу на Москву. Борис Годунов уж сколь лет помышляет покончить с крамолой на Дону. Вот и пусть изводит. Прикажет снять цареву рать с Оки — и конец голодранцам. Уяснил, боярин?
— Вот ты каков, — крутнул головой Куракин. — Коварен, Богдан Андреич, ох, коварен. Ужель своих донцов не жаль?
— Какие они «свои»? — желчно отмахнулся Васильев. — Они добрым казакам житья не дают. Не нужны они Дону!
В тот же день Куракин заспешил в Москву.
ГЛАВА 9
КРЫМСКИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ
Вскоре все казачье Понизовье собралось в Раздорах. Покинула свою станицу и родниковская повольница во главе с атаманом Болотниковым.
Раздоры готовились к осаде.
Пушкари и затинщики чистили пушки, пищали и самопалы, возили к наряду[67] картечь, ядра и бочки с зельем. Казаки волокли на стены бревна, колоды и каменные глыбы, втаскивали на затинный помост медные котлы со смолой. В кузнях без умолку громыхали молоты: бывшие посадские ремесленники ковали мечи и копья, плели кольчуги, закаливали в чанах сабли и точили стрелы.
Многие казаки прибыли в Раздоры по Дону; на берегу скопились сотни челнов, будар и стругов. Болотников как-то посмотрел с крепостной стены на суда и покачал головой.
— Не дело, казаки. Надо убирать струги.
— Пошто? — не понял его Федька. — Струги могут и понадобиться.
— Татарам, Федор. Придут и спалят. А того хуже — ров судами завалят и под самый тын перескочат. Дело ли?
— Не дело, друже, — кивнул Берсень.
— Разумно Болотников гутарит, — поддержал Ивана казак Гришка Солома. Татары нам лишь спасибо скажут. Убирать надо струги.
— Ужель в город тянуть? Пуп сорвешь, — молвил Васюта.
— Тяжеленько, — вздохнули казаки.
— Пошто в город? Струги для воды ладили. Упрячем в плавнях, и ни один поганый не сыщет. Без струга на Дону — как без коня. Авось еще и на море соберемся. Так ли, донцы?
— Так, детинушка! Нельзя нам без стругов!
В тот же день все суда были надежно укрыты в донских плавнях.
Раздоры ждали вестей. Три раза на дню в город прибывали дозорные и доносили:
— Тихо в степи. Татар не видно.
— На курганах молчат.
Донцы недоумевали:
— А, может, ордынцы стороной прошли? Взяли да и махнули Муравским шляхом.
— И то верно, сакма тореная. Пошто орде крюк давать?
Однако на другой день гутарили иное: сторожевые курганы ожили, задымили кострами. Первыми заприметили татар дозорные родниковской сторожи. Казак Емоха, напряженно вглядываясь в степь, вдруг подтолкнул локтем соседа-повольника.
— Глянь, Деня. Небоскат будто почернел. Аль тучи набегают?
— Зрю… Колышутся тучи-то… Да то ж орда, Емоха!
— Орда?.. Уж больно велика. Весь небоскат в сутеми.
— Тьма-тьмущая! Орда, Емоха!
Казаки поспешно запалили костер; над высоким курганом взметнулся столб дыма. Емоха и Деня вскочили на коней и стрелой понеслись к соседнему дозору, расположенному в двух верстах. Но там дым тотчас увидели и запалили на кургане свой костер; затем взвились дымы на третьем и четвертом курганах…
