Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Таких добрых людей, как вы, редко встретишь.
Он вежливо ответил:
— Среди некоторых людей здесь — возможно.
— Интересно, а по какой причине вы покинули Верхний Египет?
Сердце его затрепетало, но он сметливо ответил:
— Как может спрашивать об этом тот, кто сам оттуда?
Шейх засмеялся, и Бадр Ас-Саиди продолжил:
— Но мои давние предки были из Булака.
Получив свой свёрток, набитый всякими покупками, шейх сказал, прощаясь:
— Хорошо, когда человек привязан к своим корням…
На другой стороне переулка была одна девушка — она стала чем-то вроде одной из постоянных его особенностей — её звали Махасин, и продавала она печень. Прилавок у неё был передвижной, и поставить его на любое другое место не составляло труда. Это был небольшой деревянный лоток, стоявший на цилиндрическом шесте из голой пальмовой ветви. Свободное пространство на нём было заполнено разлинованными пальмовыми листьями. А поверх листьев рядами была разложена печень телят и ягнят. В центре возвышались весы и тесак для рубки мяса. Сама же девушка была высокого роста, приятного сложения и обладала медовыми глазами. Словом, была так же привлекательна, как остра на язычок и вспыльчива.
Чужестранец жаждал, чтобы кто-то развеял его одиночество, рассеял тревогу на сердце. Он с интересом наблюдал, как она работает, увлечённо замечая даже её резкость. Она была объектом желаний всех молодых людей в округе, но очень скоро стала известна тем, что пускала в ход своё оружие — ядовитый язычок и острые коготки. Это было предпочтительнее подчинения. Но почему же никто не просил её руки?!
У него проснулся аппетит к печени, хотя он и осознавал, что идёт по пути с неизведанными последствиями, движимый внутренней силой, что опережая его, уже находилась по ту сторону переулка. Махасин взвесила ему фунт печени, завернула и по-простому сказала:
— Возьмите, господин с бородой!
Он весело воспринял эту шутливую выходку, посчитав за приветствие. Своей стройной фигурой, приятным сложением, тёмной кожей она напомнила ему о несчастной, потерянной им Махалабийе, а следовательно, и о своём жалком отступлении вместо того, чтобы спасти её, и о мучительных страданиях прошлого. Однако он по-прежнему жил, долго жил под гнётом. Всякий раз, как смерть набрасывала свою тень над ним, он ещё больше цеплялся за ветви жизни.
Махасин тоже, в свою очередь, покупала у него чечевицу, бобы и пажитник. «Вот деньги, господин с бородой. Дайте мне этого, господин с бородой». «Это вам, возьмите, госпожа Махасин. Берите, повелительница». Он никогда не выходил за рамки благопристойности в обращении с ней. И наверное, в его глазах он прочла нечто большее, чем в том, что он говорил или делал. А возможно также, что её приятно поразили те хорошие манеры, так отличавшие его от других…
По обе стороны переулка, вне всяких сомнений, росла сильная привязанность.
Однажды после полуденной молитвы он замыслил побеседовать с местным имамом о ней.
— Она живёт одна, покровитель наш?
— Нет, со старой слепой матерью.
— И кроме неё, других родных больше нет?
— Её отец был убит во время драки. Есть ещё брат — он на каторге.
— Полагаю, ей уже есть двадцать лет. Почему она не замужем?
Имам извиняющимся тоном сказал:
— Её мать пользовалась плохой репутацией.
— А как же дочь?
Шейх убеждённо оборвал его:
— Незапятнанная, самому Аллаху известно!
Другие избегали её, но он — изгнанный чужак — не годился для конкуренции. Брак привязал бы его к этому месту и помог бы завоевать доверие к себе. Она была лучше других девушек, чья родня наверняка бы принялась его в подробностях обо всём расспрашивать. А самое важное — почему бы и не признать, что он желал её всеми силами своей молодой души?
Он решил воспользоваться возможностью, пока она находилась в его лавке и делала покупки, воодушевившись её кокетством и радостью в тот день, и спросил её:
— А как бы вы посмотрели на то, Махасин, если бы какой-нибудь мужчина попросил вашей руки согласно сунне Аллаха и Его посланника?
Она внимательно поглядела на него; интерес её был обёрнут насмешливым сияющим взглядом, — и спросила:
— Найдётся ли такой безумец?
— Да, человек из плоти и крови, под защитой и покровительством Аллаха…
На миг глаза их встретились в спокойном, довольном взгляде. Объятая радостью, она спросила:
— И у него борода, подобная овечьей шкуре?
— Это так…
— И что мне делать с его бородой?
Он засмеялся:
— Борода эта прирученная и абсолютно безвредная…
Лицо её выдавало удовольствие, однако она удалилась, не сказав ни слова…
А он с глубокой грустью вновь вспомнил Махалабийю.
Было объявлено о помолвке, а спустя несколько месяцев состоялась и свадьба.
Несмотря на то, что новобрачные не имели родных, на свадьбе было не протолкнуться от наплыва гостей: соседей и клиентов. Бадр Ас-Саиди потратил столько денег, насколько был в состоянии это сделать. Свадебная процессия прошла по всему кварталу под покровительством местного клана, и всё обошлось мирно.
Для них была подготовлена квартира, состоящая из одной спальной комнаты и гостиной, где был обеденный стол. Махасин и её мать внесли огромный вклад в оснащение жилья. Самаха был рад своей невесте, однако безмятежность его несколько нарушало присутствие тёщи, занимавшей гостиную и днём, и ночью. Старуха была слепой, однако на лице её ещё имелись следы былой красоты. Наглая, острая на язык, она сыпала словами, словно пулями, и не имела никакого представления о вежливости даже во время их медового месяца. Однако в пору цветения любовь их смела волной все эти неприятности…
Махасин посвятила себя дому. Она любила своего мужа, обнаружив, что он легче в общении, чем казался, а также красивее, чем вне дома. Однажды она сказала ему:
— Если бы ты сбрил бороду, то был бы самым привлекательным мужчиной…
На что он уклончиво ответил:
— В этом секрет моего успеха…
Тут ей стала вторить ещё и тёща, которая захохотала и пошло сказала:
— Используй её, дочка, вместо метлы!
Он не мог отнестись к этому легкомысленно или забыть о её прошлом, и вне себя от злости на неё, резко ответил:
— Согласен, но при условии, что мы выметем вас отсюда…
Старуха разгорячилась от гнева и воскликнула:
— Остерегайся этого человека, у него злое сердце.
Он бросил на неё ненавидящий взгляд, считая её ещё одним из тех злосчастий, которые преследовали его.
Даже Махасин не спаслась от ядовитых стрел старухи. Нрав у неё был дурной, она всячески задевала всех и верила в худшее. Очень часто она говорила дочери:
— Вы оба наслаждаетесь изысканнейшими блюдами, а мне кидаете отбросы…
На что Махасин отвечала:
— Ты ешь то же, что и мы.
Но старуха не отступала:
— Лгунья! Тебе не скрыть от меня запаха правды! Ты лжёшь так же, как и твой муж!
Самаха разозлился и спросил:
— Я-то тут при чём?
— Ты во главе всех бед…
— Терпение… Терпение… Пока не придёт избавление…
Тут старуха не сдержалась и закричала:
— Избавление?!.. Ты ляжешь в могилу раньше меня!
— В любом случае, у нас разные пути…
Старуха захохотала и сказала:
— Бьюсь об заклад, что ты убил своего отца в Верхнем Египте, и приехал сюда, сбежав от виселицы…
Он задрожал от еле сдерживаемого гнева и ненависти, а в мечтах готов был разбить ей голову…
Всё же он был искренне счастлив с Махасин, найдя в её объятиях убежище от извечных тревог. Она отвечала ему взаимностью и тоже была счастлива с ним. С первого же месяца совместной жизни он понял, что она не из тех женщин, что становятся хорошими и послушными жёнами: дерзкая, резкая, самоуверенная, а шутки её временами были жестокими. Она слишком уж много внимания уделяла себе самой: подолгу принимала ванную и душилась духами с гвоздикой, зато одевалась кричаще, чуть ли не вульгарно. Он считал, что это одна из её прелестей, но не мог вынести, если какой-нибудь незнакомец с любопытством разглядывал её. Из-за этого вспыхнула их первая серьёзная ссора. Однажды он сказал ей:
