Михаил Голденков - Схватка
— Вот что, — говорил царь, строго глядя на стоящего перед ним и склонившегося в поклоне Хованского, — сейчас у нас пусто место в Новгородском полку. Долгоруков не справился с новгородцами. У тебя вроде получалось. Бери полк и вновь иди под Полоцк и Витебск, помоги осажденному Мышкину в Двинске. У тебя опыт управления этим полком хороший есть. Но учти, Тараруй, это твой в самом деле последний шанс. Вновь потеряешь как недавно войско все и хоругви все — не жить тебе в Москве! В Сибирь сошлю в кандалах! С бурятами будешь учиться воевать, как простой ратник. Понял?
— Понял, светлый царь! — кланялся до пола Хованский.
Иной бы испугался такого назначения, взвыл бы да скорее в Сибирь попросился к бурятам, но только не Хованский. Московский князь просто жуть как обрадовался неожиданно свалившейся для него чести вновь идти войной на Литву, на Витебск.
«Ну, пан Кмитич, держитесь! — злорадствовал Хованский, раболепно кланяясь царю. — Это мне сам Бог шанс дарит! Должно, ох, должно получится!»
Глава 20. 1665 год
Новый год принес много приятного: так у Михала наконец-то родился нормальный здоровый мальчик Юрий. Все-таки помогли чары саамки или же отвары Анны д’Аркьен. Благодаря этому радостному событию отношения Михала и Катажины резко потеплели. Михал тут же решил крестить сына, а крестным избрать… своего собственного крестного отца Яна Казимира.
Крестили новорожденного в конце марта в радзивилловском имении Белая. Это место Михал в последнее время любил даже чуть-чуть больше, чем Несвиж — здесь было уютней, тише и не так страшно по ночам. Никто не видел никаких привидений. Уютное поместье, спроектированное люблинским архитектором Павлом Негро по заказу отца Михала Александра Людвика, гармонично вписывалось в живописные берега реки Кшны. И вот тихая Белая, нарушаемая лишь карканьем вернувшихся из мест кочевки грачей, также, как и большинство литвинских городов и местечек, переживших ужас войны, удостоилась самых почетных гостей за все время своего существования.
Солнечным субботним днем сюда съехались на крестины король с королевой, Ян Собесский, Богуслав и дважды битый Богуславом в Польше Александр Полубинский. Но оба пана не таили зла друг на друга.
— Ну, коханку, — обнимал Богуслав Полубинского за плечи, — такое время было. Не того ты союзника выбрал. А может и я не того.
— Может быть, — улыбался Полубинский, указывая пальцем на шрам — светло-розовую змейку, «ползущую» по щеке польного писаря, — твоя, Богусь, отметина. Ну, дзякуй, что не убил.
— Тебе идет! — улыбался Богуслав…
Ну, и естественно, приехал вместе со своей Алесей Кмитич, который очень поначалу обижался, что Михал выбрал в крестные не его.
— Не обижайся, братко, — успокаивал Михал, и объяснял, почему выбрал именно короля на роль крестного:
— Этим мы защитим мальчика от возможных болезней, ибо рука короля крестит всегда надежно и защищает младенца. А я уже и так многих потерял, совсем суеверным стал из-за этого.
— Добре, — кивал Кмитич, — раз так, то не обижаюсь. Но следующего уж точно я крестить буду.
— Следующего обещаю, покрестишь ты, — соглашался счастливый отец…
Вся шумная и веселая делегация прошла во дворец, окруженный с трех сторон широким рвом и земляными валами по староголландской системе. Кмитич с любопытством рассматривал дворец Белой. О к часто гостил у Михала в Несвиже, но в Белой так и ни разу не был. Дворец был новым, оригинальным и отличался большими соединительными объемами и отсутствием внутреннего двора…
— Красиво здесь, — улыбалась Кмитичу Алеся, рассматривая систему аркад, фасад здания, — мило. Очень даже. Ранний барококо! Как люблю этот стиль!
На торжественном обеде бывшие враги Богуслав и Полубинский даже подружились.
— Эх, пане Алесь, — говорил захмелевший Богуслав, — а известно ли тебе, что из-за меня в Париже женщины даже стрелялись?
— Разве бывает такое? — удивлялся польный писарь.
— Бывает! Стрелялись! И даже были убитые…
Ну, а следующим днем, в воскресенье, как и положено, все собрались в костеле. Оно верно, крестить детей католикам, в отличие от православных или протестантов, требовалось с семи лет, но для таких людей как Радзивиллы существовали любые исключения.
— Какое имя вы выбрали для своего ребенка? — спрашивал седовласый священник с чисто выбритым розовым лицом. Он мило улыбался Катажине и Михалу. Катажина держала сына на руках.
— Ежи Юзеф, — ответила она по-польски. Богуслав при этом скривил губы в ироничной ухмылке, как бы говоря: «Ну-ну!»
— Ох, уж эти Собесские, — негромко прошипел Богуслав на ухо Полубинскому, но при этом услышали его все, — и Катерина у них Катажина, и Юрий у них Ежи… Ну, поляки поляками!
Ян Казимир и Мария Гонзаго сделали вид, что ничего не услышали. Катажина и в самом деле не могла правильно ни говорить, ни писать по-польски, но при короле упрямо изъяснялась только на этом языке. Сам же Ян Казимир умиленно взирал на Катажину и ее дитя. Он был нескрываемо доволен, что стал крестным не только Михала, но и его сына Ежи. Доволен был король и тем, что дела с другим Ежи, с Ежи Любомирским, кажется, идут к заключению мировой. Как и советовал Михал.
— Чего вы просите у Церкви Божией для Ежи Юзефа? — спрашивал далее священник.
— Чтобы звали все-таки Юрием, — тихо хихикнул Богуслав Полубинскому, но вновь его слышно было всем…
— Крещения и Благодати Христовой, — хором ответили Михал и Катажина. Михал при этом бросил укоризненный взгляд на Богуслава, мол, веди себя достойно.
Священник, впрочем, не реагировал на шутки и колкости ясновельможного пана, он кивнул Михалу с Катажиной, вновь улыбнувшись, и обратился к Радзивиллам:
— Дорогие родители, испросив крещения для вашего ребенка, вы принимаете на себя обязанность воспитывать его в христианской вере, учить его любить Бога и ближних. Осознаете ли вы свою обязанность?
— Осознаем, — вновь стройным хором отвечали родители.
— Дорогие восприемники, — повернулся к королю и королеве священник, — готовы ли вы помогать родителям этого ребенка в их христианском воспитании?
— Готовы.
— Костел и вся христианская община с большой радостью принимает тебя, — повернулся к маленькому Юрию священник, — от имени этой общины я осеняю тебя знамением креста. После меня и вы, родители и восприемники, запечатлейте на вашем ребенке знак Иисуса Христа, нашего Спасителя.
Священник, улыбаясь вполне спокойно лежащему в материнских руках Ежи, начертал большим пальцем знак креста на лбу ребенка. Тоже самое сделал Михал, а Катажина повторила…
Началась Литургия Слова… Но Кмитич был уже далек от крещения сына Михала. Три вещи вертелись в его голове, составляя какой-то магический треугольник: в одном углу треугольника чисто выбритое лицо священника, во втором — повторяющееся слово «христианский», ну, а третий угол — Богуслав и Полубинский, бывшие враги, сейчас друзья… Что же объединяло все эти три вещи, и почему они так тревожили оршанского князя? «Что? Что все это объединяет? И почему меня всего колотит от этого?» — почти испуганно спрашивал сам себя Кмитич. Он одно понимал: какое-то смутное воспоминание стучится в черную дверь его памяти, но он, Кмитич, никак не может протянуть руку, чтобы открыть эту дверь и вспустить это воспоминание…
После всех молитв и напутствий ребенка укутали в белые пелена, зажгли свечу от пасхала, и вручили родителям, а служитель таинства обратился к Михалу и Катажине со словами:
— Примите свет Христов!
Совершалась процессия к алтарю, во время которой торжественно несли зажженную свечу крещеного ребенка…
Но Кмитич всего этого почти не видел. Холодный пот прошиб его лоб. Алеся почувствовала что-то неладное и тревожно взглянула на мужа.
— Что? У тебя что-то болит? Рана? Бок?
Кмитич замахал головой и утер лоб рукавом. Вот она! Третья подсказка — Алеся! Она составила уже четвертый угол, уже квадрата, а не треугольника. И тут как молния блеснула! Кмитич вспомнил… Полусожженный Друцк… Переделанная в церковь московской веры лютеранская кирха… Священник… Московский священник, поп, дерзнувший назвать имя Самуэля не христианским, за что разгневанный Кмитич занес кинжал над головой этого московита. Чудо спасло жизнь тогда попу и уберегло Кмитича от смертного греха. Алеся… она рассказала, что тоже была в Друцке, искала Кмитича, заходила в церковь, но того самого попа уже там не было, он на следующий день после «встречи» с Кмитичем ушел из церкви и никто не знал куда… Гладко выбритое лицо священника… В отряде Багрова был поп расстрига, без бороды, который показался Кмитичу знакомым… Тот бывший поп лечил раненных. Когда Кмитича полуживого принесли от стен Борисова, сняв с креста, поп-расстрига, можно сказать, спас ему жизнь… Богуслав и Полубинский… Вот оно! Раньше были враги, стали друзья! Поп в Друцке, враг, врач в отряде Багрова, друг — один и тот же человек!
