Михаил Голденков - Схватка
«Бедный Алесь! Разве я бы терпел такое насилие над своей любовью? Как я теперь понимаю Кмитича! Он ведь снес в свое время тоже самое!..» — переживал из-за Александра и его Аннуси Михал. Он не мог думать о приемном сыне только с точки зрения династических уз и сплетений. Александр был всего-то на каких-то десять лет младше самого Михала. Михал, пусть приемный, но все же отец, тем не менее, не мог относиться к Александру как отец к сыну, но больше как к брату, как к другу. Поэтому и любовь Александра к скромной городской девушке Анне Михал воспринимал с позиции самого Александра, а не с позиции отца или своей жены Катажины, его матери. И понять свою жену Несвижскому князю было очень сложно.
«Как все просто было на войне! — думал сокрушенно Михал. — Там есть враги, и есть свои. Знаешь как действовать, что делать, а что нет. Но женщины ведут себя и так и эдак. И не поймешь, чего от них ожидать в следующую минуту!»
Михал вновь уехал. Теперь он уже не сказал куда, уехал, чтобы просто отдохнуть и от войны, и от недостойного поведения собственной жены. И это в канун свадьбы его любимого кузена Богуслава!
* * *Свадьба Богуслава, немногочисленная, но пышная, как и запланировали, прошла в ноябре в Крулевце. Невеста, в своем белом платье, впрочем, уже не выглядела тем сущим ангелочком, каковым все ее знали в подростковом возрасте. Пухленькие очаровательные щечки Аннуси к двадцати годам постепенно опали, обострились, из-за чего несколько увеличился ее удлиненный нос, ранее совершенно, казалось бы, идеальный.
— В отца пошла, — шушукались дамы, глядя на невесту. Оно и правда, отец Аннуси Януш Радзивилл также после двадцати лет уже не смотрелся розовощеким юношей, а выглядел взрослым дядькой с крупным лицом.
А вот блистательный красавец Богуслав, который явно не выглядел на свои сорок пять лет, перьями, кружевами и манерами все еще производил впечатление не меньшее, чем в свои двадцать при французском дворе, и затмевал всех, включая даже невесту… Приехал Кмитич с Алесей, Собесский со своей уже явно беременной Аннусей, но Михала не было. Все забеспокоились — где же Михал, аккуратист и самый из всех внимательный и дисциплинированный? Заплаканная Катажина приехала с опозданием и рассказала, что Михал пьет с Дмитрием Вишневецким где-то в Люблине, и по дошедшим до нее слухам, оба просадили уже целый обоз денег…
— Я знал, что этот дурацкий брак Михала с авантюристами Собесскими этим и закончится, — увел в сторону Богуслав Кмитича, — они Вишневецкого предали, Острожского обманули, а Михала просто использовали.
— Я сейчас же отправлюсь в Люблин и притащу его сюда, — сжал руку Богуславу Кмитич.
— Не успеешь. Мы тут не как во Львове или Варшаве на месяц — в загул ушли. Но ты все равно поезжай…
— Я тоже поеду! — вызвался Ян Собесский, узнав, что Кмитич отправляется в Польшу.
— Добре, — кивнул Кмитич, — вдвоем веселее будет…
— Не скучай. Скоро вернусь, — поцеловал Алесю в губы Кмитич.
— А у нас с тобой всегда так, — усмехнулась Алеся, — ты же постоянно воюешь. Даже на свадьбе.
— Не злись. Это же Михал!
— Я понимаю, — кивнула, смутившись Алеся, — просто сетую.
Найти в небольшом городе Люблине двух загулявших русских панов оказалось весьма просто. Бурмистр города лично проводил Кмитича и Собесского в дом некой панны Конкордии, имевшей, впрочем, весьма скандальную репутацию в Люблине, этой культурной столице Польши, где и остановились Михал с Дмитрием. Похоже литвинский и русский князья поставили весь Люблин на уши, ибо бурмистр просто светился от счастья, когда понял, что Кмитич и Собесский приехали, чтобы забрать подгулявших друзей и родственников. Бурмистр по этому торжественному случаю даже пытался говорить по-русски:
— Кали ласка, паны ясновельможные, заберите этих благородных мужей! Конечно, они пополнили казну нашего города изрядно, но их танцы в голом виде, их стрельба по пустым бутылкам и песни всю ночь напролет…
Когда Собесский и Кмитич зашли по указанному адресу, то нашли Михала в самом деле в компании с Вишневецким и еще какой-то блондинкой со смелым декольте, оставлявшим слегка прикрытыми лишь ее соски. Михал в распахнутой на груди белой рубахе сидел с этой весьма смело одетой панной в обнимку. Его симпатичное лицо с полупьяными глазами «украшала» трехдневная щетина. Вишневецкий, кажется, был совсем осоловевшим и сидел за столом, заставленным грудой как пустых, так и наполовину выпитых бутылок разнообразнейшего вина. Тут же с музыкальными инструментами присутствовали три уличных музыканта, развлекающих всю хмельную компанию.
— Сябры! Ян! Самуль! — Михал раскинул в приветствии руки и бросился навстречу своим друзьям, но споткнулся, и Кмитич практически поймал его в охапку. Усадил на диван, с которого Михал только что соскочил.
— Знакомтись, панове, эта панна Конкордия, — представил блондинку Несвижский князь.
Блондинка с полуголым бюстом встала и изобразила весьма низкий реверанс, из которого ее под мышки поднял Михал.
— Вы уж ее простите. Малость перебрала, — пояснил при этом Михал.
— Очень приятно, Самуэль Кмитич, — коротко кивнул женщине Кмитич, — ну, а что же вы, друзи, здесь делаете? Ведь у Богуслава свадьба!
— А я и забыл! — хлопнул себя по лбу Михал. — Какой позор! Вот же дурень!
И он пьяно расхохотался.
— Давайте, браты, собирайтесь! — буркнул Собесский, подозрительно косясь на пьяные глаза Вишневецкого, «Неуж-то Михал все ему рассказал?», — билась мысль в голове Яна.
— Куда собираться? — нахмурившись взглянул на Собесского Кмитич. — В таком виде им осталось только выспаться. А вот завтра с утра и поедем обратно. Все, хлопцы, пьянка окончена! Песняры свободны…
Михал в самом деле все рассказал Дмитрию Вишневецкому. Не мог молчать. Обида на Катажину подтолкнула Михала выдать семейные тайны Собесских. Теперь и он, Михал, как и в свое время князь Острожский, считал Катажину и ее мать мошенниками. Вишневецкий был в шоке… У него есть сын! Оба и ушли в запой с горя. Ведь и для Михала юный Александр, сын Вишневецкого, был далеко не чужим человеком, и такая грубая женитьба его Алеся на родственнице Катажины разбивала Михалу сердце не меньше, чем вся эта новость для Вишневецкого. И если ранее два князя посматривали друг на друга достаточно неприветливо, то теперь они превратились в хороших друзей, товарищей по несчастью. Но Кмитич не хотел, чтобы у его друга все шло к разрыву с женой.
— В такие моменты нужно, наоборот, друг за друга держаться и помогать друг другу. Твоя жена, не скрою, поступила не лучшим образом. Думала, что так будет лучше сыну, но на деле… Хотя, что мне тебе объяснять, женщины думают не мозгами, а чувствами. Ты прости ее. Возвращайся. Помирись. Вам родить робенка еще обязательно надо. Не отчаивайся! Сам знаешь, дело нередко, когда дети малые мрут от болезней…
— Вот ты говоришь, помирись, — горько усмехался Михал, — а я ее сейчас даже видеть не хочу. Почему? Почему женщины всегда считают себя умней и поступают при этом глупо и подло?
— Ну, не всегда! — усмехнулся Кмитич.
— Всегда, Самуль! И всегда мы из-за них страдаем. Мы стараемся, а они только говорят. Если и меняться к лучшему, то обоим, а не одному! Я не хочу к ней.
— Ладно, замок большой. Поживешь на другом этаже, — хлопнул по плечу Кмитич друга…
* * *Разгром Хованского, как и ожидалось, серьезно сказался на ходе переговоров. Царь понимал: теперь, как ни крути, нужно идти на уступки. Хованского он срочно отозвал в Москву, уволил с поста командира новгородского полка атамана Черкасского, передав его беспризорных гусар Долгорукову… Новая встреча двух делегаций состоялась в веске Андросово, что скромно приютилась между Мстиславлем и Смоленском, двумя многострадальными литвинскими городами, что так яростно, но тщетно оборонялись царю летом 1654 года. Но только спустя месяц после начала встречи двух делегаций, комиссары Речи Посполитой смогли наконец-то заставить Москву остановить боевые действия на территории Литвы. Михал больше не возглавлял комиссию. Возможно поэтому, а может и нет, литвины соглашались уступить царю Смоленщину и Северщину, а также отдать Дюнабург за денежную контрибуцию. Но на большие уступки комиссары не шли. Царским послам стало ясно, что до запланированного ими «вечного мира» далеко и что скорее всего придется заключить временное перемирие, ибо даже признавая свои относительные неудачи, а порой и провал всей литовский кампании, царь все же имел большие виды на города и земли Княжества и Руси.
Чтобы переговоры пошли по указке царя, было решено вновь возобновить «ратные подвиги». Для этой показательно-устрашающей миссии царь бросил на литвинские бастионы вновь Якова Черкасского. Его армия вместе с войсками Ивана Варатинского и Ивана Прозаровского опять вторглась в Поднепровье. Московитов встретили полки Михала Паца, укрепленные венгерскими и татарскими хоругвиями. Начались бои местного значения, маневры… Пока Пац, пусть и удачно обороняясь, вынужден был медленно отходить под напором явно более многочисленного противника. Ну, а показательный поход на Витебское воеводство, которым на этот раз должен был командовать князь Юрий Долгоруков, откладывался: строптивые новгородцы не слушались Долгорукова, посылали его куда подальше и идти под Витебск, где уже были не раз биты, не желали. Долгоруков был в шоке. Он к такой армии не привык. Царь тут же его уволил, но не имея других подходящих кандидатур, в декабре 1664 года Алексей Михайлович восстановил в должности… Ивана Хованского. Много раз битого, много раз отстраняемого, но… «За одного битого двух небитых дают», — решил московский государь и вновь вызвал Хованского к себе на прием. У Ивана Андреевича поджилки тряслись, когда он стоял перед Алексеем Михайловичем, думая, что грядет суровое наказание за позорный разгром под Витебском.
