Нина Молева - Граф Платон Зубов
— Какой труд! Поздравляю вас с назначением, Платон Александрович, от души поздравляю. Дальнейшие ваши успехи служебные в ваших руках. Не обманите ожиданий императрицы.
— Ваше императорское величество, не нахожу слов благодарности. И полнейшей моей преданности. Я готов с радостью положить за вас жизнь мою.
— А вот уж это лишнее. Совсем лишнее. Мне нужна ваша жизнь, полковник, и вы должны об этом всегда помнить.
— Как прикажете, государыня. Отныне моя жизнь в полном вашем распоряжении. У меня нет никаких своих дел или своих желаний…
— Так-таки никаких своих желаний? Полковник! Я не ошибаюсь, вы залились краской? Это невероятно! Теперь тем более вы должны признаться мне, в чем же заключаются желания, от которых ради своей императрицы вы готовы отказаться?
— Государыня, простите меня, даже ради моей императрицы я не откажусь в душе от одного заветного желания. Оно родилось в моей душе, когда я впервые оказался во дворце. Но оно всегда было таким невероятным, что признаться в нем…
— Вы испытываете терпение вашей императрицы, полковник. Я приказываю вам говорить.
— Это совершенно невозможно.
— Я продолжаю настаивать!
— Государыня, вы лишите меня моего чина и отправите из дворца — ничего другого не последует за моим признанием.
— Теперь вы вызвали любопытство женщины, а это особенно опасно, поверьте мне.
— Но именно о женщине и идет разговор.
— Так в чем же дело?
— Государыня, только на коленях я могу признаться в том, что все это время видел в императрице… женщину. Самую красивую. Самую обольстительную. Самую… желанную. Казните меня, ваше величество?
— За что же, полковник?
— За святотатство! Ах, если бы вы были не императрицей. С каким бы упорством и отчаянием я бы добивался чести быть замеченным такой ослепительной женщиной.
— Нас разделяют годы, полковник.
— Годы? Для небожительниц не существует лет! У меня же есть глаза и в рое обольстительнейших сирен, которыми, как мне довелось слышать, так славится русский двор, нет ни одной, способной сравниться с вами. Ни одной! И разве я один говорю это? Мне передавали слова польского короля, который слывет дамским любезником и славится бесчисленными любовными похождениями, — он не встречал равной вам.
— Я должна вам верить, полковник?
— Вы можете не верить, ваше величество. Вы уверены в этом, не сомневаюсь. И сейчас я только молю Бога, чтобы ваш справедливый гнев не лишил меня счастья вас по-прежнему, хотя бы издалека, видеть.
— Но никакого гнева и нет, Платон Александрович!
— Вы… вы… прощаете мою дерзость? Вы не только прекрасны, ваше величество, вы еще и милосердны. Но тогда в знак прощения, может быть, вы пожалуете мне руку. Прикоснуться к вашей руке… Если бы это мгновение могло длиться!
— Оно будет продлено, полковник. Сегодня вечером. А пока займите ваше обычное место в моем кабинете. Дела не ждут.
— Сию минуту, ваше императорское величество.
Зимний дворец. Комната фрейлины А. С. Протасовой. А. С. Протасова, П. А. Зубов.
— Совета, говоришь, просить у меня хочешь, Платон Александрович. Что ж, в совете не откажу.
— Кроме вас, мне и посоветоваться не с кем, Анна Степановна. Дело деликатное. Боюсь, как бы государыню не прогневать. Только и семейство свое обижать мне никак нельзя.
— Семейство? О чем это ты?
— Вам ли не знать, Анна Степановна, состояния у родителей большого не было…
— Ах, вот ты о чем. Тогда мой тебе совет, о себе пока думай. Каждому овощу свое время. Сам едва в апартаментах устроился.
— Вот это меня и смущает, Анна Степановна. Только, с другой стороны, коли появилась моя родня в столице, выглядеть должна она достойно, а средств взять негде. Не один я сын у батюшки.
— Жениться братьям надобно.
— Сам так думаю, да ведь пока состояния не приобретут, кто за них пойдет?
— Плохо ты людей наших знаешь, Платон Александрович, совсем плохо. В столице связи-то куда дороже иного состояния. С ними, знаешь, горы ворочать можно.
— Может, подскажете что, Анна Степановна.
— И подскажу. Каких мыслей твой братец Дмитрий Александрович насчет женитьбы?
— Дмитрий? Не говорил с ним, но полагаю…
— Вот и ладно.
— А почему он?
— Причины, Платон Александрович, две. Одна, что в армию он, по моему разумению, не стремится. Чин камер-юнкерский получил и ничего больше не ищет.
— Это так. Сам говорил, больше дома сидеть любит.
— В самую точку, значит.
— А вторая причина?
— Девица тут одна не то что глаз на него положила, а вроде бы оглянулась, и сватать ту девицу сама государыня готова. Так я ее величество поняла.
— Кто же это?
— Княжна Вяземская. Прасковья Александровна.
— Это генерал-прокурора Сената дочка?
— Она и есть.
— А родитель-то ее согласится ли? И матушка у нее, сколько мне известно, из знатных.
— Верно тебе известно: урожденная княжна Трубецкая. И тебе не о родителе, а о родительнице говорить следует.
— Значит, она в их семействе главная.
— И в семействе, и во всем. Секрет тебе один открою. Тридцать лет князь всеми денежными делами в государстве нашем управляет. Государыня его как самого доверенного держит — честности его надивиться не может.
— Так богат по родителям, что и заработков не ищет?
— Ищет не ищет, что от родителей, что как иначе имеет — не наша с тобой печаль. Дорог человек императрице, и весь разговор. Ведь не как-нибудь — контроль за канцелярией всех департаментов Сената имеет! Тут и грешить не станешь, а все равно богатеть будешь.
— Тридцать лет!
— Знаю, что говорю. Вот только остроты ума никогда у князя не бывало, а тут и вовсе паралич его разбил. Совсем в негодность старик пришел, хуже Ивана Ивановича Бецкого.
— Менять его государыня станет.
— Да не спеши ты, Платон Александрович, дай толком все обговорить. Всю жизнь за князя дела его супруга решала, а теперь и Васильев, тоже не чужой человек. Княгиня Елена Никитишна его за собственную сестру двоюродную сосватала. Здоров ли князь, болен ли — в семейном кругу не дознаешься. Одна для них опасность — воля государыни. Захочет — заметит княжеский недуг, не захочет — сквозь пальцы посмотрит. Если государыня твоего Дмитрия Александровича посватать решит, княгиня и минуты думать не будет — на все согласится.
— Вашими устами бы да мед пить, Анна Степановна.
— Вот и пей, голубчик, времени не теряй. Тут и тебе прямой расчет — государыня увидит, что семейство твое самостоятельно устраиваться начинает. Ей же расходов меньше.
— Да разве государыня расходы считает!
— Еще как считает. Все от дня да настроения зависит. Прогневается, не приведи, не дай, Господи, каждое лыко в строку поставит. А так, ты уж мне поверь, только порадуется. Чины да награды — одно, деньги да недвижимость — совсем другое.
— А за княжной-то что дадут?
— Уж, поди, больше, чем за любой другой здешней невестой. А после государыниного сватовства тем более.
— А все-таки, Анна Степановна, как брату сказать?
— А так и скажи: пусть твой камер-юнкер на балах около девицы покрутится для порядку, а там честным пирком да за свадебку. Больше того тебе скажу. При помолвке, надо полагать, государыня пожалует Прасковью Александровну в фрейлины.
— Откуда ж вам знать, Анна Степановна, о милости такой?
— Поживи с мое при дворе — всему научишься.
Малый двор. Великий князь Павел Петрович, Е. И. Нелидова.
— У вас есть час свободного времени, чтобы посвятить его мне, Екатерина Ивановна?
— Вы смеетесь надо мной, ваше высочество! По сравнению с возможностью видеть вас, говорить с вами любые дела перестают для меня существовать — тем более я не рассчитывала сегодня на разговор с вашим высочеством.
— Так дурно говорить, но меня подстерегла удача: великая княгиня почувствовала себя нездоровой и решила не выходить со своей половины.
— Что-нибудь серьезное, ваше величество?
— Полноте, Катишь, обычные фантазии, которыми она старается обратить на себя общее внимание.
— Но, может быть, это не так.
— Оставьте ваше милосердие, друг мой. Необходимость постоянно чувствовать себя привязанным к Марии Федоровне мне кажется большим злом, чем все козни Большого двора.
— Ваше высочество, но раз этот недуг неизлечим и ничего изменить нельзя, остается стараться о нем по возможности забывать. Мы с вами одни — разве это не чудесно?
— Но повод моего разговора далеко не так приятен, чтобы ему радоваться. Вы видели нового кандидата в флигель-адъютанты императрицы?
— Да, государыня сочла нужным представить нас друг другу, а вернее — показать и назвать меня этому молодому человеку.
