Исай Калашников - Гонимые
Настигли их далеко от юрты. Они шагали друг за другом, едва передвигая усталые, не привыкшие к ходьбе ноги. Заметив погоню, остановились, видимо, поняли: это конец — и не хотели бесполезным бегством позорить последние мгновения своей жизни.
Подскакав на верный выстрел, братья спешились, выдернули из сайдаков луки и стрелы. Вчера Тэмуджин в припадке неистовой злобы мог задушить, забить ногами нукеров. Но сегодня той злости не было, и руки, натягивающие лук, заметно подрагивали, холодная испарина выступила на лбу. Должно быть, Хасар и Бэлгутэй чувствовали себя не лучше. Из трех стрел ни одна не попала в цель. Старший нукер выругался, обозвал их сопляками. Тэмуджин разозлился на себя, руки его отвердели. Когда они второй раз натягивали луки, молодой нукер не выдержал, побежал. Стрела Хасара в то же мгновение вонзилась ему меж лопаток. Тэмуджин послал свою стрелу в грудь старшему.
Он покачнулся. Стрела Бэлгутэя попала в живот. Нукер медленно опустился на колени, протянул перед собой руки, будто хотел что-то поднять с земли, и свалился лицом вниз.
— Все, — не узнавая своего голоса, сказал Тэмуджин.
Хасар направился было к убитым, но Тэмуджин остановил его:
— Не ходи…
— А стрелы?
— Потом. Поехали…
Тяжелой, безмерной усталостью налилось тело Тэмуджина. Кое-как взобрался в седло.
Сняв петли, вернулись за стрелами. Из ран на землю натекла кровь, почернела на солнце, подсохла, по ней ползали мухи, а в небе черными хлопьями кружились вороны. Тэмуджин рванул повод, ударил плетью коня, поскакал. К горлу подступила, перехватывая дыхание, тошнота. И хотелось плакать.
Едва взглянув на него, мать поняла все. Гневное осуждение блеснуло в ее глазах.
Глава 3
В Чжунду прибыло посольство Инанча-хана. Хо целую неделю с раннего утра до поздней ночи незаметно, но неотступно, как тень, следовал за найманами — смотрел, слушал, запоминал. Такова была его служба. Она тяготила Хо. Куда лучше было делать горшки, торговать ими на рынке.
Однажды осмелился попросить Хушаху освободить его, но тот даже не удостоил ответом. Позднее младший чиновник, некогда проверявший, правильно ли передает Хо подслушанный разговор татар, сказал ему недоуменно:
— Ты разве не знаешь, что служить императору — счастье?
— Знаю, но стать счастливым почему-то не могу.
— Жизнь у варваров испортила твою нравственность. Придется учить и воспитывать тебя. Ты еще скажешь спасибо мне, старому Ли Цзяну.
В свободное от службы время Хо приходил к нему домой. Усадьба Ли Цзяна была такой же старой, как ее хозяин. Краска на дверях дома и переплетах бумажных окон потрескалась, облупилась, глиняная ограда местами наполовину разрушилась, небольшой сад зарос сорными травами. Сам Ли Цзян не мог справиться с разрухой, а нанять людей было не на что: императорская казна скупо вознаграждала ревностную службу младших чиновников. Было у Ли Цзяна два сына, но оба погибли на войне с сунами[28]. Старшую дочь он выдал замуж, жил с женой и младшей дочерью-подростком. В первый же день старый чиновник дал понять, что учебу и заботу о его нравственности Хо должен будет оплачивать собственным трудом.
Заставив перекапывать землю под деревьями, чистить водоем или поправлять садовые дорожки, сам чиновник садился на тростниковую циновку, смотрел, как работает Хо, говорил:
— Руки у тебя, смотрю, ловкие и умелые, а разум туп — почему? Потому, думаю, что мысли мудрых были недоступны тебе. Ты даже не знаешь простых основ. Запоминай… Все живое на земле делится на пять частей: пернатые раз, — Ли Цзян загнул один палец, — поросшие шерстью — два, покрытые раковиной и панцирем — три, чешуйчатые — четыре, безволосые — пять. — Все пальцы сжались в маленький сухой кулачок. — Высший вид пернатых — феникс, поросших шерстью — единорог, покрытых раковиной и панцирем — черепаха, чешуйчатых — дракон, безволосых — ты, человек. — Ли Цзян вытянул руку вперед, разжал указательный палец, нацелил его в Хо.
Хо провел ладонью по своей всклоченной голове.
— Не очень уж я и безволосый…
— Но очень глупый! — рассердился старик. — Никакого понятия о человеческих взаимоотношениях, одно варварство! Да будет тебе известно, что в основе наших нравственных правил лежат пять видов человеческих взаимоотношений. На первом месте — крепко держи это в своей пустой голове!
— стоят отношения между государем и его подданными, на втором — между отцом и сыном, на третьем — между старшим братом и младшим, на четвертом между супругами и только на пятом — между друзьями. Ты это вот пятое отношение ставишь на первое место. А кто твои друзья? Люди, живущие в грязных юртах, пьющие молоко животных[29], не знающие ни в чем воздержания, вот кого ты считаешь своими друзьями.
— Они такие же люди, как и мы.
— Нет, они другие. Им неведом свет древних, но никогда не стареющих истин, возвышающих душу, смягчающих нравы.
— Ладно… Мне хотелось бы знать, какие взаимоотношения должны быть у нас с вами? — Хо простовато улыбнулся. — Мы и не друзья как будто, не братья, не отец с сыном, не государь и его подданный.
— Я чиновник императора, — важно сказал Ли Цзян. — Ты его простой подданный. Через меня и таких, как я, ты связан отношениями с императором.
Запомни это!
Жена Ли Цзяна болела, редко выходила из внутренних комнат. Все домашнее хозяйство вела его дочь Цуй. Заботы о семье сделали девушку не по годам самостоятельной. У Хо с ней установились беззлобно-насмешливые отношения (пятый вид, как определил Хо, — дружеские). Цуй прозвала Хо Монголом, и эта кличка так пристала к нему, что даже старик иногда называл его не по имени.
Хо выполол в саду сорняки, посыпал дорожки крупнозернистым песком, у водоема построил легкую беседку, высадил вокруг нее вьющиеся растения и цветы. Потом исправил стену, выбелил ее известью, покрасил окна и двери…
Ли Цзян похвалил его:
— Мысли мудрых пошли тебе на пользу.
— Ты еще учи его, отец, — сказала Цуй, — смотришь, вымостит двор красным кирпичом.
— Да, дочь, учить надо, учить… И он будет знать не меньше, чем я сам. Если, конечно, прилежание и наперед останется в числе его немногих добродетелей.
Цуй всегда была рада его приходу. Едва он стукнет железным кольцом калитки и ступит во двор, она уже кричит:
— Отец, наш Монгол идет!
Хо даже казалось: Цуй поджидает его — ни разу не пришел незамеченным.
Ей очень нравилось верховодить им. Он подчинялся со снисходительной покорностью. Что бы он ни делал, Цуй, живая, подвижная, крутилась тут же, нередко бралась помогать, но только мешала. А ему с ней было много интереснее, чем с ее чопорным отцом. Хорошо еще, что старику или надоело делить все на пять частей и видов, или кончились его познания основ сущего, он переключился на историю, стал рассказывать о знаменитых императорах и прославленных династиях.
От него Хо узнал, что около трехсот лет тому назад северные соседи Китая — племена киданей — объединились под властью умного и храброго вождя Апаки. Они стали вмешиваться в дела империи, поддерживать мятежных военачальников и продажных сановников. Кончилось это тем, что им удалось посадить на императорский престол одного из военачальников. Новый император заплатил за это уступкой из своих владений части богатых земель и ежегодной данью в триста тысяч кусков шелковой ткани. Мало того — в сношениях с Апаки он должен был именовать себя его внуком. Столь жалкое и унизительное положение вознамерился было изменить преемник незадачливого императора. Но кидане разбили его войска, взяли город Бянь — тогдашнюю столицу империи, пленили самого императора. Независимым остался юг Китая, где позднее возвысилась династия Сун. А кидане образовали свою империю и по китайскому обычаю присвоили основанной династии новое имя — Ляо[30].
Бесконечные войны Ляо с Сунами не смогли ничего изменить. Но лет семьдесят назад на севере объявился новый опасный вождь. Им был предводитель кочевого народа чжурчжэней Агуда. Суны, как могли, подстрекали Агуду и, чем могли, помогали его войскам. «Железная» империя киданей, просуществовав два века, пала. Агуда провозгласил себя императором, присвоив династии имя Цзинь. Он сказал, что кидане были неразумны и недальновидны, назвав свою династию Ляо. Железо металл хороший, но его съедает ржавчина. Достаточно было доброго удара, и все разлетелось вдребезги. Цзинь — золото — никогда не теряет своих свойств, через века и тысячелетия оно будет сиять первозданной чистотой, и блеск его затмит все, что знали народы до этого.
Суны, так жаждавшие отвоевать руками чжурчжэней свои владения, просчитались. Едва утвердившись, чжурчжэни повернули оружие против своих покровителей, отбросили их далеко на юг, за реку Хуай-Хэ, заставили уплачивать ежегодную дань — двести пятьдесят тысяч лан[31] серебра и двести пятьдесят тысяч кусков шелка.
