Рангея Рагхав - Гибель великого города
— Пусть хранят людей боги! — засмеялся Манибандх. — Только этого хочу я достигнуть своими дарами.
Эламский жрец уехал. Нищий дравид ушел, забыв поблагодарить купца. Он был скорее потрясен, чем обрадован. Очевидно, он не знал, как подойти к торговцам с золотой монетой. Еще сочтут его за вора, а что он ответит судье?
Манибандх казался довольным. Слова жреца польстили, ему, хотя беспокойство вновь пробудилось в его душе. Если, рассыпая дары, он не чувствует любви к людям, то не значит ли это, что он, Манибандх, грешник? Основа жалости — страх. Каждый видит себя на месте страждущего, и лишь потому в нем просыпается милосердие. Ушел нищий, онемевший от неожиданного дара, и с глаз Манибандха спала пелена. Да, он, Манибандх, уже мертв душой. В счастье он не вспоминает о других, а в беде не желает оставаться в одиночестве. «Но ведь так предопределено богами! — говорил себе Манибандх. — Страх и любовь — самые верные признаки жизни в человеке. Только аскет ни о чем не заботится. Он подобен мухе, минующей тенета жизни. Но паук все равно сосет другую жертву. Все идет своим чередом, у каждого свой путь…»
Медленно расстилалась темнота. Повсюду зажглись светильники. Наступил вечер — время совершения сладострастных плясок, время власти роскоши. Но разве в этом есть покой? Разве ощущение пустоты в сердце от этого исчезает? У кого нет сокровищ, тот молит о них богиню Махамаи; кто обладает ими — испытывает разочарование. Почему человек никогда не чувствует себя довольным?
— Сайндхав! Поезжай переулками! — приказал Манибандх. Ему хотелось взглянуть на жизнь простых людей.
Колесница покатилась по узким улочкам. Поразительно тихо и неторопливо текла здесь жизнь. На главной улице людской поток силой несет прохожих, а тут каждый волен двигаться как пожелает. Здесь не ощущалась высокомерная, пышная суета великого города. Попав в эти тихие места, вы поневоле вспоминали обо всем хорошем; вас не подгоняли и не преследовали гам и сутолока. Улочки походили на спокойно текущий слой воды под бурными волнами реки.
Всю жизнь Манибандх был поглощен своим стремительным бегом к богатству и славе, он не мог остановиться и поразмыслить, перед ним был заранее очерченный круг жизни. Завидев нищего, он никогда не испытывал боли в сердце. «От даров — слава дающему», — так говорили знатные люди, раздавая милостыню. Вот и теперь он лишь исполнил обычай и равнодушно ушел, словно понимая, что показное милосердие ничем не утверждает его собственное бытие.
Среди небольшой толпы кружилась в танце какая-то женщина. Сайндхав, придержав буйволов, закричал:
— Эй, посторонись!
Но Манибандх прервал его строгим окриком:
— Сайндхав!
Возничий замолк в изумлении. Пользуясь темнотой, Манибандх сошел с колесницы и втиснулся в толпу. Люди оглянулись на него, но никто не удивился. Сюда часто приходили знатные горожане, изменив свой облик, — здесь жили уличные женщины.
Танец был непристоен до чрезвычайности. Видимо, толпу потешала гетера, опьяневшая от обильного возлияния с очередным своим возлюбленным и теперь ни в чем не знающая удержу. Манибандх понял это по наряду: гетеры в великом городе ничем не прикрывали тело выше пояса.
То была не Вени, но Манибандху стало стыдно: совсем недавно Вени так же танцевала на улицах!
Он поехал дальше. Глаза его снова принялись блуждать по сторонам. В одной из винных лавок торговала молодая женщина. Она все время улыбалась, проворно наполняя чаши вином и подавая их гостям, сидевшим вокруг тускло светящихся ламп. Она показалась Манибандху на редкость привлекательной. Ее одежды были причудливой смесью городского и деревенского вкусов. Тело ее от талии до щиколоток закрывало дхоти, на плечи был накинут кусок ткани, который едва скрывал нагие груди. Серебряные запястья красиво выделялись на смуглой коже рук. Она была соблазнительна, и Манибандх стал думать о том, как бы ему остаться здесь одному. Выход нашелся легко.
— Возничий! Почему ты едва плетешься? — спросил купец.
Возничего мучил голод, но он не смел сказать об этом.
— Господин, быки утомились и давно ждут корма, — смиренно ответил он.
Возничий знал, что могучие буйволы, были любимцами Манибандха. Почему не сослаться на них?
Манибандх рассмеялся и бросил возничему золотую монету, — он понял, о чем думает слуга.
— Ступай поешь, Сайндхав! Мои буйволы не так слабы, как ты! Ты не мог сказать мне прямо, что хочешь есть, глупец? Разве я купил тебя для того, чтобы уморить голодной смертью?
— Господин, простите виновного… — пробормотал возничий.
— Иди! Я знаю твои мысли. Я останусь в колеснице! Делай, что я сказал! Кто, кроме меня, хозяин твоего счастья?
Обрадованный возничий, еще раз поклонившись, ушел. Скрывшись с глаз господина, он повернул к дому. Там его покормит жена, а золотую монету сохранит про запас — всему свое место. Жизнь движется милостью богатых людей.
Манибандх стоял возле колесницы. Торговка вином улыбалась. Улица была почти безлюдной. Изредка показывались одинокие фигуры людей — одни медленно брели, истомленные работой, другие пьяно пошатывались. Жители этих улочек влачат жалкое существование, они имеют деньги лишь на пищу, счастье не написано им на роду. Только соблюдение религиозных обрядов в дни праздников вливает в их души какое-то подобие радости.
Торговка, все так же посмеиваясь, разливала вино и готовила бетель. У нее хороший барыш; каждому посетителю она ласково улыбается, и никто не уходит, не заплатив за эту улыбку. Попугай, сидящий в клетке над ее головой, иногда вскрикивает: «лукавые глаза…», «поселись в моем сердце…».
И гости довольно хохочут.
Перед глазами Манибандха одна за другой промелькнули картины прошлых, далеких лет. Те дни оставили в сердце неизгладимые следы, их не выжечь каленым железом… Почему человек вспоминает именно о том, что хочет забыть? Прошлое — это ужасный демон, который витает над настоящим и будущим!
Манибандх отвел буйволов в сторону и, беспечно оставив их в темноте, сделал несколько шагов по направлению к лавке.
Лавка опустела, торговка вином стала причесываться, затем достала склянку и, обмакнув в нее спицу, черной краской подвела ресницы. Считая себя укрытой от постороннего взора, поправила одежду на груди. Манибандха взволновал этот жест. Ему вдруг захотелось порвать все путы, связывающие его теперь, и вернуться к прежним своим привычкам… Но то было в Египте, в дни разгульной молодости, о которых здесь никто не знает. Сейчас он всеми уважаемый человек в Мохенджо-Даро…
Прочь все приличия и правила, если они мешают наслаждаться радостями жизни! Манибандху нужно так мало — непринужденно и весело поболтать с женщиной… Но потом эта торговка будет с гордостью всем рассказывать: «У меня был сам Манибандх…»
Что тогда скажут именитые люди? Манибандх был у простой гетеры! Они вправе осудить его. Разве ему недостает знатных женщин?
И все же Манибандх должен быть владыкой своих радостей! Он разорвет и отбросит сковывающие его цепи! Пусть кто-нибудь посмеет выступить против него, он раздавит наглеца… Сердце его учащенно забилось. Ведь было время — ему тогда миновало семнадцать лет — когда на грязных египетских базарах он знавал многих уличных женщин… И вряд ли хоть одна из них осталась недовольна им, не посылала за ним еще и еще раз…
К лавке подошел посетитель отвратительной внешности. Незнакомец был высок ростом и старался держаться прямо, выпячивая грудь, отчего его спина казалась вогнутой. Он говорил, скривив лицо, поминутно гримасничая и бросая вокруг недобрые взгляды. Манибандху казалось, что зверь невежества вселился в этого человека и свирепо пожирает его мозг. А торговка разговаривала с уродом, так же посмеиваясь и улыбаясь. Хлестнуть бы их обоих бичом!
Манибандх отступил назад в темноту. Посетитель приблизился к лампе, и купец увидел, что лицо его покрыто омерзительными пятнами, кожа на теле потрескалась. Манибандх почувствовал к нему дикую ненависть; его раздражали не столько эти отвратительные пятна, сколько самоуверенная и надменная осанка наглеца.
Урод ущипнул торговку за щеку. Она налила ему вина. Тот выпил, бросил медную монету и повернулся чтобы уйти.
— Эй, эй, — закричала торговка, — сначала заплати что положено!
— Что еще? Разве я не заплатил?
— Но разве ты только пил вино?
— А что еще? О чем ты говоришь, глупая?
Торговка вдруг завопила:
— Ай, ай, ограбили! Помогите! Помогите!
На ее крик из глубины лавки выбежал коренастый мужчина и схватил долговязого за горло. Манибандху даже показалось, будто в нем что-то хрустнуло. Получив пару затрещин, обманщик швырнул несколько монет. Верзила наградил его еще одним пинком и оставил в покое. Тот бросился бежать, а торговка визгливо захохотала. Коренастый подошел к ней и сел рядом. Манибандху стало весело, опять вспомнилось прошлое. Довольный развязкой этого маленького происшествия, он пошел к своей колеснице.
