Николай Задорнов - Симода
Гошкевич упомянул вскользь о Мито Нариаки. Он сказал о Ии Наоске, претенденте на руководство обновленным государством, и о канцлере Абэ. Оба сторонники быстрых нововведений и дружбы с Америкой и Европой. Глава реакционеров – князь Мито. Молодой канцлер Абэ гениально лавирует и ведет мелкие умелые интриги... В стране брожение. Когда американцы пришли, их встречали торжественно. Весь город был разукрашен фонарями, это и днем красиво, а ночью – феерическое зрелище...
В этот омут, где все на острейших самурайских саблях, где вот-вот начнется резня, где о договорах с иностранными государствами думают меньше, чем о внутренних делах своего государства, надо было идти и ввергаться. Минет ли меня чаша сия? Но если китобоя возьмем? Адмирал готов уйти на войну и сложить голову в честном бою. Дипломатические споры можно и отложить, тем более – у них тут такая сумятица, что даже своих послов не кормят как следует и город все еще в развалинах. И все города вокруг развалились в землетрясение. В столице тоже трясло... Любое другое государство погибло бы... Победа России над союзниками, как верил Путятин, произойдет обязательно. Этому его учили. И только к победе он был готов. Поэтому он верил, что победителю будет предоставлено договорами все, что обещано. Пока он все более и более настраивался идти в Россию на китобое. Для этого надо идти на абордаж.
Японцы уверяли Гошкевича, что согласны подписать трактат, как обещали. Но ведь начнется обсуждение договора по пунктам – и опять начнутся ссоры, пойдут разногласия... Все же Путятин надеялся, что и договор будет, нельзя, никак нельзя не заключить договора, когда американцы заключили и уже ратифицировали. А нам обещание было дано и послы ждали, конечно, не зря, хотя теней еще много и сумятица у них великая, и Путятин понимал, что и Кавадзи могут убить свои же, если его заставить пойти на уступки... II нельзя от него многого требовать при заключении договора.
– «Поухатан»? Так кто же на нем? Японцы говорят, там много старых знакомых?
– Адамс пришел. И Мак-Клуни.
– Боже мой, господа! Вы с поухатанскими офицерами встречались на Доброй Надежде и в Китае? Там у вас знакомые... – сказал Шиллинг.
Среди моря – желтые и белые скалы в висящем с них тропическом лесу, дельфины прыгают из воды и запускают вверх из головы фонтаны. Полукругом стоят скалы, которые ночью светились красным светом. На островах, похожих на холмы, – избы рыбаков под травой. Сети на просушке на столбах, полукруглый пляж. Морская вода кажется густой, как синька. Стая сытых обезьян важно вышагивает гуськом по отмели, как породистые жеребцы на прогулке.
Путятин никогда в жизни не видел такой густой синей морской воды при таком чистом небе и таких важных обезьян, похожих на министров с портфелями.
Десятки чиновников сопровождают Путятина и Накамура. Слуги несут фонари разного цвета и формы. Ночью когда шли, то казалось, что в черном аквариуме плавали фантастические зеленые, красные и желтые шары, рыбы, чудовища, кубы и солнца. А теперь синь моря, солнце, уморительные обезьяны, желтая дорога и полная загадочность впереди. На фонарях еще видны тусклые иероглифы, как бы загадки и загадки.
– На колени! На колени! – раздавались крики самураев, шедших впереди.
Верховых лошадей вели в поводу, на седла никто не садился, они совсем нехороши.
Матросы завьючили коней, чтобы не мучить японских крестьян перетаскиванием тяжестей, как принято, когда путешествуют знатные личности. Для народа подобное шествие – тягло. Тут надо самим побродить; не у себя, где тройки подают.
Там, где дорога узка и скорей похожа на тропу, походный марш стихал, и все плелись по чаще и по желтой, высокой, уже зимней траве, переговариваясь между собой, как идущие гуськом шанхайские кули.
Внизу, под скалами яркой желтизны, синяя пропасть океана огромная, как небо. Где-то далеко, как чайка, рыбацкая белая фунэ. Кит окунется и пустит фонтан.
– Путятин идет! Путятин... – говорили в деревнях.
Все смотрели на высокого сумрачного человека, шагавшего в своих некрасивых сапогах по пыльной солнечной дороге.
Глава 17
РУКОПАШНАЯ
Трое юнкеров, пыля начищенными до блеска сапогами, шагали из чертежной на обед.
Капитан не брал их с собой в Симода. Степан Степанович «лукавый царедворец»! Не хочет подвергать адмиральских сыновей опасности. Они взяты в кругосветное для выучки, для опыта и выработки характера «sea dog»[24]. При этом Лесовский совсем не намерен посылать их под меткие пули. Держится все в величайшей тайне, и даже юнкерам сказано, что баркасы идут за американской мукой и продовольствием по случаю прибытия «Поухатана».
Как будто мы матросы и нас можно уверить!
«Ну и что ж!» – полагает юнкер Урусов. Он теперь ждет ухода капитана и офицеров.
Последний обед задавал товарищам юнкер Корнилов. Отец его сейчас в Севастополе, в самом пекле войны, подвергает испытанию построенный им флот, укрепления, дух сражающейся армии, состоящей, верно, наполовину из морских офицеров и матросов.
Хозяйкой сегодня на обеде Урусова будет мисс Ота. Наконец она согласилась. Кажется, даже воодушевлена. И не скрыла своей радости от офицеров, от Алексея Николаевича, который с ней еще сегодня проходил по арифметике счет. «Орин, ува...» – считала Оюки. А сама, верно, спит и видит стать хозяйкой на обеде.
Хэда, Эдо и Симода... –
запевает юнкер Лазарев.
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
подхватывают Урусов и Корнилов.
Нет девицам перевода,
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
Дом из восьми комнат опустеет сегодня. Все уходят. Сраженье против китобоя не может быть опасным. Тут верный выигрыш. Располагая такими ловкими и сильными офицерами и матросами, Степан Степанович не упустит «приза». Могли бы взять юнкеров. Дом сегодня, однако, опустеет, и храм Хонзенди опустеет. Мусин-Пушкин переходит в Хосенди. Юнкерам предоставляется полная возможность покутить. Обед будет самый тонкий, аристократический. Готовит капитанский повар. Все это с позволения и при полной любезной внимательности Степана Степановича, который – хитер – верно, полагает: «Чем бы дитя ни тешилось...» Ота-сан во все посвящен и разобьется в лепешку, будут омары и креветки. Ота-сан больше юнкеров волнуется и млеет при этом от счастья.
Навстречу валит толпа молодых японцев с таким громким, заражающим смехом, какого никогда слышать не приходилось. Парни прыгают, как козлы, у всех физиономии расплылись. Сегодня воскресенье, на стапеле нет работы, отдыхают и веселятся и японцы.
Хэи но цунами ни, –
запевает молодой паренек с узким шустрым личиком.
Это знакомый плотник Хэйбэй. Сегодня он в опрятном коротком халате, чист, умыт, подвязан кушаком.
О-рося но атама-о
Ка ки ку кэ ко-о.
Опять раздается взрыв хохота. Толпа, расступаясь, останавливается и, не прерывая смеха, вежливо пропускает шагающих в ногу юнкеров.
– Орут что-то про русских. О-рося – русские или Россия. Атама-о – это голова. Видно, болит у нас от цунами голова.
Хохот, крики, кутерьма невероятная. Мальчишки орут, мусмешки суетятся.
Оказывается, японцы веселый и разбитной народ и гулять умеют. Куда тебе! Сегодня матросы говорили, что святки прошли, а не рядились, показать бы японцам ряженых. Букреев на днях надевал медвежью шкуру, купленную или выменянную за какие-то пустяки, и матросы под самодельные балалайки водили медведя вокруг лагеря. Может быть, и разбередили японцев. Им, кажется, не время еще веселиться, идет Новый год. Наверное, еще постятся, как предполагают наши. Но может быть, что у них свой деревенский праздник, и паши матросы в этом разбираются, кажется, проще и скорее, чем японисты и синологи – знатоки буддизма и иероглифов.
Сегодня с утра нагрянул Можайский с приказом от Путятина, и сразу все переменилось, начались копеечные секреты и обманы друг друга, важности, чванство и проволочки. Юнкеров не берут с собой, отказано категорически: мол, молокососы, за вас еще отвечать. Ну ничего, молокососы не будут сидеть сложа руки!
В лагере идут сборы. Там уже строятся команды. Юнкера побыстрей минули ворота храма, где Лесовский во дворе покрикивал на офицеров. Сборы шли к концу. Сделано все чудодейственно быстро, и отряд за отрядом уходят па пристань. Японцам сказано, что идут срочно за мукой и солониной. В деревне не все знают про это, но кое-кто знал заранее. Предсказывали за последние дни, что скоро русские пойдут в Симода. На работе некоторые плотники, как умоли, старались расспросить: мол, почему же еще не идете...
Хэда, Эдо и Симода...
Тру-ля-ля-ля-ля...
Заслышав свирепевший голос Лесовского, Корнилов перепрыгнул загородку, и за ним товарищи, и все, как дети, пустились бежать через кладбище.
– Капитан опять на команду лает, – на ходу обронил Корнилов. – В поход не брали! Чтобы не отвечать за нас перед отцами? Очень обидно!
