Николай Задорнов - Симода
Один японец схватил фонарь и побежал вслед ушедшим эбису.
– Америка? – спросил он, догнав Гошкевича.
– Ватакуси мачи ва Орося-хьто дес![23] – сказал Осин Антонович.
– А-а! Орося! Ясно... Ясно...
Ночь еще была темной, когда вошли в деревню Матсузаки и узнали у японцев, что тут ночует адмирал с конвоем. На сердце отлегло. Тут же Накамура с самураями.
Тоже жители сначала ответили, а потом испугались.
– Вот местечко! – спотыкаясь, лез через какие-то ползучие корни Гошкевич.
Вокруг лес, видно, тропический. Поднялись на холм и догадались, что рядом океан. Вдруг под крутым берегом увидели отблеск воды, чуть-чуть заметно что-то закраснело посередине, и, словно затухающие громадные угли, стала видна мерцающая вода. Каким-то страшным светом озарился полукруг красных пятен в воде.
Закричала обезьяна, и пропел петух.
Ван, ван! – тявкнула басом собака.
Гошкевич вспомнил рассказы симодских торговцев, что при этой деревне на островах во множестве живут макаки.
Палкин провалился и бултыхнулся сапогами в воду, видимо – в ключ.
– Засмотрелся... – оправдывался матрос.
– Кто здесь? – послышался в темноте испуганный голос Можайского.
– Это я, Александр Федорович!
– Осип Антонович?
– Я... Почему вы не спите?
– Что случилось? Далеко ли до Симода?
– Далеко.
Можайский сказал, что адмирал проснулся и что-то странное спросил.
– Я подумал, что ему почудилось, и вышел без фонаря. Экая кромешная тьма!
Вдали догорал чей-то костер, освещая лишь развесистое дерево, все в красных листьях, как букет роскошных гортензий. Фонари виднелись у дома, где самураи охраняли сон Накамура. В воротах у русского часового ручной фонарь погас, он не мог зажечь светильник и ходил впотьмах.
– Пропусти, это мы, – сказал Можайский.
– Случилось то, что в Симода пришел...
– Что-то случилось в Симода, господа! – воскликнул в доме Шиллинг, тоже не спавший. Он слышал разговор. – Это Гошкевич, господа! Он спешит... Идите сюда!
Шиллинг выскочил из помещения и закрыл за собой двери.
– Неужели...
– Все здесь? – вдруг спросил адмирал, подымаясь во сне.
– Осип Антонович здесь, Евфимий Васильевич! – входя, ответил кто-то из офицеров.
Вопрос адмирала и тревожные крики обезьян, казалось, предвещали что-то недоброе.
Во дворе чуть теплился фонарь на каменном столбе у входа, и еще двое матросов стояли на часах. За воротами, на улице, метались какие-то разноцветные чудовища. Но матросов уже ничем нельзя удивить, хотя они и не знают, что это.
– Мне показалось, кто-то говорит на улице, – сказал адмирал.
Вдруг под самой дверью кто-то спросил по-русски:
– Да где же они, я вас спрашиваю?
Можайский что-то ответил.
– Ба-а! – воскликнул матрос. – Здорово, брат Палкин!
– Господа, что-то случилось... – сказал Путятин.
Все вскочили и стали целовать вошедших Гошкевича и Палкина.
– Кто там? – спросил адмирал.
– Это Гошкевич идет в Хэда...
– Осип Антонович? Боже мой, с кем вы?
– Вот с Палкиным вдвоем!
– Без проводников?
– Да, без японцев. Еле ушли из Симода без всяких провожатых.
– Что же случилось? – спросил адмирал. – Подойдите сюда!
– Да... срочно... Я ночью вышел и без устали... Евфимий Васильевич... В Симода прибыл громадный французский китобой. Команда сорок человек, плохо вооружена, гарпунные пушки, средств к защите у них мало. Они сдадутся сразу... И я поспешил...
– Господа! Вы не думайте, что французы сдадутся, – произнес Путятин и встал.
Он оглядел офицеров, как бы желая знать, готовы ли они к бою. Зачем же утешать, что сдадутся? Сейчас перед всеми вместо посла, задавленного чиновническими предрассудками и инструкциями глупейших бюрократов, явился военный моряк.
– Военный совет, господа! – объявил адмирал. – Прошу всех садиться... Вам чай, Осип Антонович... И тебе. И ты около меня, Палкин, садись здесь же, – сказал адмирал матросу, снявшему с плеч лямки мешка. – Переведите дух и докладывайте, Осип Антонович!
Гошкевич выпил зеленого чаю и заговорил.
– Ваше мнение, господа офицеры? – обратился адмирал, выслушав.
Все повторяли друг друга. Мнение общее – напасть на француза и захватить!
– Господа! – заговорил наконец Путятин. – Наш воинский долг – захватить китобоя. Сразу же идем на войну, в строй защитников отечества! Долг наш призывает нас. – Слезы залили его смелые глаза. – Благодарю... Но французы на корабле! Это смелый и отчаянный парод... Одни мы с вами не сладим, сейчас же вызовем команду из Хэда. Все рассчитать и тщательно подготовиться... Немедленно доставить мой приказ в Хэда. Александр Федорович...
– А как же шхуна «Хэда»? – спросил Можайский.
– Японцы сами достроят. Оставим им офицера и плотников. Их-то я не обижу, только бы меня не надули...
– Я готов, Евфимий Васильевич, – подымаясь во весь свой огромный рост, сказал Можайский. – Ноги у меня длинные, как говорят японцы, поспеть за мной невозможно. Никакому мецке.
Путятин тут же написал приказание Лесовскому: отобрать восемьдесят человек матросов, вооружить до зубов всем, чем возможно, немедленно идти морем в бухту Си-мода на двух шлюпках и, не заходя в город, ночью напасть на француза, самому капитану командовать при абордаже. Идти с ним Сибирцеву, Елкину и Колокольцову.
– Как же постройка без Колокольцова?
– Плотники сами управятся, – ответил адмирал, – там Глухарев.
Замечание Можайского опять было важным и напоминало адмиралу о его ответственности перед японцами во всей этой затее.
– А японцам скажите, – продолжал Путятин, – что американцы предоставляют нам муку и мясо, для этого надо срочно людей в Симода и оба баркаса под грузы. Помните вы дорогу?
– С фонарями не собьемся... Но светает, надеюсь, придем засветло.
– Просить вам японца в провожатые?
– Палкин поведет вас в Симода. А мы с Синичкиным без японцев не собьемся. Зачем мы их будем впутывать?
– Они своим же головы потом поотрубают, когда разберутся...
– Нас не останавливали на дороге, – сказал Гошкевич.
– Я за вас отвечаю, – сказал Путятин.
Можайский и Синичкин ушли.
Поговорили о Посьете. Как и уверен был адмирал, Посьет извещен, что японцы сами приглашают адмирала. Евфимий Васильевич подумал, что японцы могли предупредить француза.
– Дело принимает совершенно новый оборот, – сказал он Гошкевичу. – Но если в Симода японцы заупрямятся? Этот корабль будет не только нашим спасением, но и важным доводом. Я не хочу уходить без договора, я сделаю все, чтобы довести до конца. Но если меня обманут – пойду, не подписав договор, куда требует долг. Мы будем сражаться па этом океане. Желание исполнить свой долг уже сейчас воодушевляет всех моих офицеров и матросов! Но пора идти, господа!
Адмирал, привыкший рано вставать и молиться, держал речь, как в парламенте.
– Мы должны захватить французский корабль! Риск велик, мы сами этим лишаем себя статуса потерпевших кораблекрушение и снова вступаем в войну! Но сидеть сложа руки? И так много оплошностей...
– Ну, а как же шхуна «Хэда»? – спросил Гошкевич. – Японцы очень желают, чтобы мы им построили образцовый европейский корабль.
– Да, так! – ответил адмирал. – А кто вам говорил об этом?
– Кавадзи говорил. И Кога. И старик Тсутсуй... Доктор Асаока Коан и доктор Гемно и все их чиновники... и торговцы. Когда пришел «Поухатан» и когда у них начались споры, как быть с нами, извещать ли нас, Кавадзи сказал мне, что у Японии пока еще нет возможности завести такие пароходы, но что все великое начинается с малого и что уроки первого учителя с благодарностью запоминаются на всю жизнь.
Когда-то Гошкевнч объяснялся с японцами иероглифами, но за последние годы он выучил обе японские азбуки и сам заговорил по-японски почти как японец. Послы бакуфу знали его давно, доверяли и охотно делились с ним новостями, как бы нечаянно и забывшись, и так передавали через Гошкевича адмиралу и Посьету то, что им неудобно было сказать самим.
– Я не собираюсь покинуть японцев, и я не отступлюсь от намерения обучить их. Пусть будет память о русских моряках. Да, я оставлю двадцать пять лучших мастеровых с Александром Александровичем достраивать корабль.
Когда пошли, то Гошкевнч безудержно рассказывал при Накамура, что происходит в Симода, как живут старые знакомцы адмирала, как их опять морят голодом, как они тревожатся за будущее, в Эдо происходит борьба партий в правительстве.
Накамура все время кивал головой, словно понимая и подтверждая адмиралу, что все происходит действительно так. Возможно, он что-то понимал на самом деле? Поверил ли он, что Можайский послан за баркасом для хлеба?
Гошкевич упомянул вскользь о Мито Нариаки. Он сказал о Ии Наоске, претенденте на руководство обновленным государством, и о канцлере Абэ. Оба сторонники быстрых нововведений и дружбы с Америкой и Европой. Глава реакционеров – князь Мито. Молодой канцлер Абэ гениально лавирует и ведет мелкие умелые интриги... В стране брожение. Когда американцы пришли, их встречали торжественно. Весь город был разукрашен фонарями, это и днем красиво, а ночью – феерическое зрелище...
