Виктор Поротников - Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
– Сначала мелькали они вон там, на льду Оки, а теперь не видать, – ответил кто-то.
– За лесом скрылись, нехристи, – прозвучал другой голос. – Вон за тем лесом, что близ Ольховки. Да и было-то их десятка два конников.
Петрила высунул голову из узкой бойницы, отстранив какого-то рослого парня в кольчуге и лисьей шапке. От белых снегов, сверкающих на ослепительно-ярком солнце, у него заслезились глаза.
До деревни Ольховки было с полверсты, но из-за березняка деревенские избы почти не просматривались. Не видно было в той стороне и мунгалов.
Петрила направился к Крутицкой башне.
– Пойду гляну на округу с вершины башни, – сказал он Мирошке.
Крутицкая башня возвышалась на самом высоком месте окского обрыва, отсюда она и получила свое название. В темном чреве четырехугольной бревенчатой башни были устроены дубовые перекрытия в три яруса, соединенные лестничными пролетами, идущими вдоль стен. На каждом ярусе могло разместиться по десятку воинов. Обзор на все четыре стороны с каждого из трех ярусов башни осуществлялся через узкие бойницы, пропиленные в толстых бревенчатых стенах.
С Крутицкой башни была видна вся Рязань. Множество тесовых крыш, укрытых белым снегом, лепились одна к другой на обширном прямоугольном пространстве, окруженном высоким валом с возведенной на нем деревянной стеной. Среди тесного скопища деревянных домов и теремов выделялись своими стройными пропорциями и блестящими на солнце куполами белокаменные храмы.
Если смотреть на восток на подступающую к Рязани холмистую степь с редкими перелесками, то глаз вскоре утомлялся от созерцания необъятных далей, теряющихся у горизонта, над которым плотной грядой собрались грязно-молочные облака.
При взгляде на юг можно было увидеть за городской стеной брошенные смердами деревни среди островков смешанного леса и просторных заснеженных лугов. Самым ближним к Рязани селом с этой стороны была Ольховка.
С самого верхнего яруса Крутицкой башни можно было разглядеть татарскую орду, разбивающую стан за Черной речкой, берега которой густо заросли ивой и ольхой.
Татары ставили свои круглые юрты – желтые, серые, голубые, белые, снимали поклажу с верблюдов, возводили загоны для овец и лошадей… Равнина за Черной речкой кишела множеством всадников на низкорослых лошадях. Конные отряды татар то и дело срывались с места, проносясь вдоль валов Рязани, то скрываясь в лесу, то появляясь из леса. Спешенные татарские воины рубили тонкие деревья в близлежащих рощах, тащили в стан вязанки хвороста. Над юртами тут и там поднимались к небесам белые струйки дыма. Этот дым юго-восточный ветер нес в сторону Рязани.
– Располагаются мунгалы, как у себя дома! – проворчал Петрила, переходя от одной бойницы к другой. – Такого множества врагов к Рязани еще не подваливало! Как же совладать с таким несметным числом татар? Похоже, совсем отвернулся от нас Господь-Вседержитель!
Кроме Петрилы, на верхней площадке башни, укрытой деревянной крышей, находилось еще пятеро ратников.
– Пусть татар великое множество, но ведь и мы не лыком шиты! – с усмешкой бросил один из них, обращаясь к Петриле. – Пусть-ка нехристи попробуют преодолеть рязанские валы и стены!
– Ужо угостим мунгалов кипящей смолой и стрелами! – добавил другой ратник. – Пусть токмо сунутся!
Глава четвертая. Огонь летучий
Архидьякон Ферапонт был весьма уважаемым человеком в Рязани. По церковной должности своей Ферапонт являлся ближайшим помощником местного епископа, заботился о подготовке низших клириков, надзирал за остальными дьяконами, заведовал благотворительными делами епархии. Помимо всего этого, архидьякон Ферапонт являлся настоятелем Успенского кафедрального собора в Рязани.
Всем в Рязани было ведомо, что епископский совет при киевском митрополите прочил на епископскую кафедру в Рязань священника Ферапонта, владеющего греческим языком, начитанного и обладающего несомненной харизмой. Во внешности Ферапонта гармонично сочетались высокий рост, могучее телосложение, сильный голос и правильные благородные черты лица. Однако рязанским епископом стал священник Паисий благодаря интригам суздальского князя Георгия и его брата Ярослава. Паисий не блистал умом и красноречием, зато в отличие от Ферапонта он не пытался прославлять былую старину, когда Рязань и Муром не подчинялись суздальским князьям.
Гридни боярина Твердислава сдали иссеченного плетьми монаха Парамона на поруки архидьякону Ферапонту, поскольку тот благоволил к старшему брату Парамона, ревностному схимнику и постнику.
Ферапонт жил не на епископском подворье, поскольку частенько бывал не в ладах с Паисием, а на подворье Свято-Никитского мужского монастыря, игуменом которого он был до недавнего времени. Сюда же и был приведен под стражей пророчествующий монах.
Архидьякон встретил Парамона неприветливо.
– Ты уже достаточно потрудился для того, чтобы опозорить и имя свое, и монашеские одежды, кои ты носишь, сын мой, – сказал Ферапонт, оставшись наедине с Парамоном. – За содомский грех тебя изгнали из монастыря, за тайную торговлю церковным свечным воском тебя спровадили в лесной скит замаливать грехи… Твой брат замолвил за тебя слово перед епископом. Ты получил отпущение грехов, Парамон, но на пользу тебе это не пошло. Ныне ты возомнил себя эдаким пророком! Начитался в лесном скиту евангельских древних пророчеств, ходишь по городам и весям, запугиваешь людей близким концом света и Божьей карой! С огнем играешь, Парамон!
– Похоже, сбываются мои пророчества, – мрачно усмехнулся Парамон.
Он стоял перед архидьяконом с горделиво поднятой головой.
– Сейчас пойдешь к лекарю, покажешь ему свою спину, – сказал Ферапонт, выкладывая на стол из ящика письменные принадлежности. – Потом неплохо бы тебе помыться, Парамоша. Я велю монахам протопить для тебя баню. Трапезничать будешь вместе с братией. Я напишу письмо к игумену Свято-Троицкого монастыря, чтобы тебя взяли в эту обитель и к делу пристроили.
– Не поеду я в эту глухомань! – насупился Парамон.
– Поедешь! – спокойно и твердо произнес Ферапонт, выбирая тонко заостренное писало из целого набора писал, стоящих в берестяной кружке. – Я поручился за тебя, недоумка, перед боярином Твердиславом. Не вздумай мне перечить!
– Так татары же вокруг Рязани стоят, отче, – промолвил Парамон с нескрываемым ехидством. – Все пути из города перекрыты.
– Постоят нехристи под Рязанью и уйдут восвояси, город им все едино не взять, – не глядя на Парамона, проговорил Ферапонт. – Жить будешь в одной келье с иноком Трофимом. Он сейчас придет сюда. И гляди, Парамоша, чтобы с монастырского подворья ни ногой! – Архидьякон сурово взглянул на косматого монаха, который невольно втянул голову в плечи и опустил глаза, ощутив на себе властный взгляд могучего Ферапонта.
Инок Трофим был на несколько лет моложе Парамона. Он был статен и крепок телом, его длинные русые волосы слегка вились, а усы и бородка были заметно светлее волос. В голубых очах Трофима светился огонек некоего глубокомыслия, как у человека много читающего и размышляющего над прочитанным.
– Ого, сколько книг у тебя, приятель! – изумился Парамон, оглядывая келью, куда его привел инок Трофим. Книги здесь лежали на трех широких полках, установленных этажеркой. – А это что?
Парамон шагнул к столу у единственного окна, склонился над раскрытой книгой в кожаном переплете, больше половины страниц которой были чистые. На одном из раскрытых чистых листов в самом верху было выведено красивым ровным почерком: «Разорив Исады и Ольгов, безбожные мунгалы подступили к Рязани сего года 6745-го в 16-й день…»
По тогдашнему летоисчислению на Руси год 6745-й соответствовал 1237-му году.
– Это рязанская летопись, – пояснил инок Трофим, стоявший за спиной у Парамона. – Я веду ее с дозволения преподобного Ферапонта. Уже шестой год веду.
– Правда ли, что со звонницы Успенского храма можно увидеть становища татарские? – обернулся к Трофиму Парамон.
– Сие правда, брат, – кивнул тот.
– Я хочу взглянуть на станы татарские, – сказал Парамон с неким жадным нетерпением в голосе. – Надеюсь, это здесь не воспрещается?
– Идем к лекарю, брат, – промолвил Трофим. – А потом я проведу тебя на соборную колокольню, увидишь нехристей своими очами.
* * *Юрий Игоревич находился на крепостной стене возле Ольговских ворот, когда от татарского войска прибыли трое глашатаев верхом на пегих длинногривых лошадях. Подъехав к запертым наглухо воротам, татары размахивали руками и кричали собравшимся на стене рязанцам, что у них устное послание рязанскому князю от Бату-хана. Глашатаи обращались к русичам на половецком наречии и на ломаном русском. Три Батыева посланца были безоружны, на них были длинные овчинные шубы и меховые шапки с узким высоким верхом, длинные уши этих странных шапок были завязаны тесемками на затылке.
