Александр Волков - Царьградская пленница
– Что тебе, парень? – ласково подбодрил его новгородец, любивший Неждана за веселый, милый нрав, за всегдашнюю услужливость, за ту незабываемую услугу, когда он вместе с Зорей спас Митяя от гибели на охоте.
– Ты, господине, заплатил своим воям по гривне серебра за послуги, чуть слышно заговорил Неждан. – Я, правда, за одни харчи рядился к тебе, но, может, ты и мне гривну дашь?
– Эвося? – На лице Ефрема выразилось веселое удивление. – А зачем тебе гривна серебра? Ведь батька твой на Подоле хороший нажиток имеет.
– Видишь ли, гуляя по городу, заглядывал я в лавки книжных списателей каллиграфов, по-здешнему. И узрели мы там с Зорей одну псалтырь, ах, хороша! Вот бы такую моему дяде, иноку Геронтию, подарить. Я ему обещал книгу из Царьграда привезти. Только за нее две номисмы просят, а по-нашему гривну серебра.
Любуясь разгоряченным лицом Неждана, купец сказал:
– А что же ты раньше молчал? Кабы не эти беглецы, мы бы уже морем плыли.
– Не о том я думал, господине. У меня только и было в мыслях, как помочь Светлане с Зорькой.
Купец в полной мере оценил благородство поведения Неждана. Давая парню деньги, он дружески пошутил:
– Может, добавить на убрус для Светланы?
Но тут лицо парня загорелось таким пожаром, что новгородец милосердно перевел разговор на другое:
– А что, псалтырь-то по-славянскому написана?
– Нет, по-ихнему, по-гречески, да отец Геронтий разберется.
И вот псалтырь, красиво переписанный минускулом,[130] с изящными миниатюрами-заставками, в простом, но прочном переплете был куплен.
Лютобор, который отправился с людьми на поиски беглецов, вернулся к вечеру.
Как и предполагал Хрисанф, они никого не нашли: беглецы запрятались крепко. Зато с Лютобором явились трое из тех, что сбежали в прошлые годы. Завидев на улицах предместий своих – русских, они сумели обмануть бдительность теперешних хозяев и ускользнули от их надзора.
Рассказывая о бесчисленных мытарствах, которые им пришлось претерпеть здесь, в чужой стране, беглецы со слезами на глазах просили принять их и довезти до родных краев.
Их просьба была удовлетворена.
Царьград покинули на заре. Его золотые купола, медные крыши дворцов, храмы и крепостные башни уходили под горизонт, терялись в рассветной дымке.
Единственный город во Вселенной, неповторимый город, переживавший последние десятилетия своей всемирной славы,[131] оставался за кормой русских кораблей.
Возвратившиеся беглецы как величайшей милости просили посадить их за весла. Они будут грести изо всех сил, и пусть их помощь будет слаба, но она хоть сколько-нибудь приблизит час возвращения на родину.
Рвался к веслу даже дед Ондрей Малыга.
Ефрем ласково уговаривал его:
– Ну куда ты лезешь, старче? Разве мало на нашей лодье молодых и сильных?
– То молодые, а то я сам…
Кое-как уложили старика на волчью шкуру, и он радостно смотрел на уплывавшие назад великолепные берега Босфора, впервые открывшиеся его взорам два года назад.
Далекий путь предстоял русскому каравану, и надо было воспользоваться последними неделями хорошей погоды. Придет осень, загудят бури на Русском море, и тогда плохо придется несчастным мореходам, которые окажутся в их власти.
Русские лодьи шли под парусами. Когда затихал попутный ветер, шли на веслах, и усталых гребцов сменяли воины.
А потом за весла «Единорога» садились Ефрем, Митяй, Лютобор, старик Малыга и даже женщины – Ольга и Светлана. И только неугомонный Хрисанф с развевающейся белой бородой день и ночь стоял у правила, и непонятно было, когда он спит. Прикорнет днем часа на два, на три, поручив руль одному из опытных гребцов, и, смотришь, опять на ногах.
Пора осенних ураганов еще не наступила, и путешествие протекало благоприятно.
После десяти дней упорного труда флотилия Онфима увидела Белобережье.
Как и на Березани, в низовьях Днепра русские караваны не имели права зимовать. Это было установлено по договору, заключенному Игорем и Святославом с греками.
Русские ватажники распускались за время долгого зимнего безделья и обижали греческих колонистов, живших в тех местах. Начинались ссоры, драки и даже грабежи и убийства. Вот почему следовало, оставляя эти места, спешить вперед.
Осенью течение Днепра было тише, чем весной и летом, и во многих местах караванщики плыли на веслах. Где позволял берег, гребцы и воины превращались в бурлаков и тащили лодьи на бечеве.
И снова на пути плавателей появились пороги. Они выглядели не так грозно, как весной, и опасен был только Ненасытец, грохотавший с неослабной силой. Часть порогов обошли по берегу, некоторые преодолевали по воде.
Теперь не приходилось опасаться печенегов: к осени они уходили в свои зимовки.
На крутом берегу Днепра показался Черторый. Ольга и ее дети смотрели с великой радостью на раскинувшиеся по берегу избенки. Общую радость не мог разделить с ними Угар. Он сошел на берег раньше – за два дневных перехода. В Черторые его ждала жестокая казнь за поджог княжеского имущества.
Бродник благоразумно решил обойти Киев по сухопутью и присоединиться к ватаге Ефрема выше города. Купец обещал дать ему приют и работу в Новгороде.
От «Единорога» отчалил челнок, в котором сидели Ольга, Светлана, Зоря. С косогора сломя голову мчался саженными прыжками Стоюн…
Пока команда Ефрема налаживала челны для плавания по верхнему Днепру и Ловати, новгородец с сыном были постоянными гостями в счастливой семье Стоюна.
Расстались с уверениями в вечной дружбе.
Ефрем пообещал и в следующий поход взять с собой Зорю и Светлану, но мать посмотрела на них таким взором, что ребята наотрез отказались.
Глава вторая
Дела семейные
Провожать великодушного новгородца явилось на Угорскую пристань все население Черторыя. Махали шапками, выкрикивали напутственные приветствия, пока хватало голоса.
Потом черторыйцы вернулись домой, к своим заботам. Приближался месяц листопад, и осень уже раскрасила леса и рощи в желтый, оранжевый, малиновый цвет. Кружась, опускались на киевские улицы зубчатые листья каштанов, журавли с призывным курлыканьем направлялись к югу.
В хату Стоюна вернулось утраченное счастье. Величавой походкой ходила по двору и дому бывшая царьградская пленница, помолодевшая и похорошевшая. Муж и дети не могли наглядеться на нее, не могли с ней наговориться.
Да, теперь было не то, что в доме ювелира Андрокла, когда редкие часы свидания Зори и Светланы с матерью омрачались капризами маленького Стратона.
И странно устроено сердце человека! Когда Ольга вспоминала кудрявого черноглазого ромея, ее охватывала жалость. Хотелось приголубить мальчика, совсем не видевшего ласки от бессердечной щеголихи-матери.
Стоюн и дети стремились неотлучно быть рядом с Ольгой. Она иногда с притворным гневом прогоняла их на работу: мужа к сетям, а Зорю и Светлану заниматься по хозяйству. Старого и хворого деда Малыгу рыбак приютил у себя. И тот, бесконечно довольный, лежал по целым дням на печи, окруженный соседскими ребятишками, которым рассказывал страшные были о своих двух полонах…
Побег Угара не был забыт княжеским тиуном. И Стоюн обрадовался, что о появлении бродника в ватаге Ефрема Ольга и дети рассказали ему наедине, без посторонних.
– Это вы ладно сделали, – прошептал рыбак, оглядываясь на запертую дверь. – Коли будет о том узнано, крепко накажут Зорю за то, что сразу не донес о беглеце. Плохо придется и самому Угару. Боярин Ставр пошлет погоню. И страшно подумать, что он сделает с бродником, ежели его поймает.
Тайна была сохранена. Только много позже Стоюн под величайшим секретом рассказал жене Угара, Овдотьице, о судьбе ее мужа. Следующей весной женщина с детьми сбежала в Новгород.
В этом году боярин Ставр лютовал хуже, чем в прошлом, и подати взыскивал без всякого милосердия. Еще нескольким горемыкам, у кого плохо уродился хлеб на полях, пришлось брать заем у боярина и переходить в закупы.
Совершенно неожиданным для семьи рыбака был приход ключника Тараса.
– Здесь живет смерд Ондрей Малыга? – грубым голосом спросил Тарас.
– Здесь, батюшка, здесь, – слабо отозвался с печки старик.
– Да будет тебе ведомо, Ондрей, – объявил ключник, – что боярин Ставр наложил на тебя подать – гривну серебра в год.
– Батюшка, да откуда же я возьму такую уйму серебра? – взмолился старик. – Я не пашу, не сею, ремеслом не занимаюсь. Сам видишь, еле жив на печи лежу.
– Нас это не касаемо, – равнодушно сказал ключник. – У нас всякая душа на счету, и ты хоть роди, а оброк князю отдай. А не то плохо тебе будет.
Он ушел, оставив Малыгу и все семейство рыбака в горестном изумлении. Как помочь Ондрею в таком трудном положении? И Стоюн, и Ольга, и дети прекрасно понимали, чем они обязаны деду Ондрею.
Ведь это он догадался послать письмо из Царьграда в Киев, и если бы не его придумка, судьба Ольги навсегда осталась бы неизвестной ее родным. Да и не могла забыться дружба, связавшая Ольгу и деда Ондрея в неволе.
